Robert Burns (Роберт Бернс)

The Brigs of Ayr

THE simple Bard, rough at the rustic plough,
Learning his tuneful trade from every bough;
The chanting linnet, or the mellow thrush,
Hailing the setting sun, sweet, in the green thorn bush;
The soaring lark, the perching red-breast shrill,
Or deep-ton’d plovers gray, wild-whistling o’er the hill;
Shall he, nurst in the peasant’s lowly shed,
To hardy independence bravely bred,
By early poverty to hardship steel’d,
And train’d to arms in stern Misfortune’s field,-
Shall he be guilty of their hireling crimes,
The servile, mercenary Swiss of rhymes?
Or labour hard the panegyric doss,
With all the venal soul of dedicating prose?
No! though his artless strains he rudely sings,
And throws his hand uncouthly o’er the strings,
He glows with all the spirit of the Bard,
Fame, honest fame, his great, his dear reward.
Still, if some patron’s generous care he trace,
Skill’d in the secret to bestow with grace;
When Ballantyne befriends his humble name
And hands the rustic stranger up to fame,
With heartfelt throes his grateful bosom swells,
The godlike bliss, to give, alone excels.


  ‘Twas when the stacks get on their winter-hap,
And thack and rape secure the toil-won crap;
Potatoe-bings are snugged up frae skaith
O’ coming Winter’s biting, frosty breath;
The bees, rejoicing o’er their summer toils,
Unnumber’d buds an’ flowers’ delicious spoils,
Seal’d up with frugal care in massive waxen piles,
Are doom’d by Man, that tyrant o’er the weak,
The death o’ devils, smoor’d wi’ brimstone reek:
The thund’ring guns are heard on ev’ry side,
The wounded coveys, reeling, scatter wide;
The feather’d field-mates, bound by Nature’s tie,
Sires, mothers, children, in one carnage lie:
(What warm, poetic heart, but inly bleeds,
And execrates man’s savage, ruthless deeds!)
Nae mair the flow’r in field or meadow springs;
Nae mair the grove with airy concert rings,
Except perhaps the Robin’s whistling glee,
Proud o’ the height o’ some bit half-lang tree:
The hoary morns precede the sunny days,
Mild, calm, serene, wide spreads the noontide blaze,
While thick the gossamour waves wanton in the rays.

‘Twas in that season when a simple Bard,
Unknown and poor, simplicity’s reward,
Ae night, within the ancient brugh of Ayr,
By whim inspir’d, or haply prest wi’ care,
He left his bed and took his wayward route,
And down by Simpson’s wheel’d the left about:
(Whether impell’d by all-directing Fate,
To witness what I after shall narrate;
Or whether, rapt in meditation high,
He wander’d out he knew not where nor why:)
The drowsy Dungeon clock had number’d two,
And Wallace Tower had sworn the fact was true:
The tide-swoln Firth, wi’ sullen-sounding roar,
Through the still night daah’d hoarse along the shore:
All else was hush’d as Nature’s closed e’e;
The silent moon shone high o’er tow’r and tree:
The chilly frost, beneath the silver beam,
Crept, gently-crusting, owre the glittering stream-
  When, lo! on either hand the list’ning Bard,
The clanging sough of whistling wings is heard;
Two dusky forms dart thro’ the midnight air,
Swift as the gos drives on the wheeling hare;
Ane on th’ Auld Brig his airy shape uprears,
The ither flutters o’er the rising piers:
Our warlock Rhymer instantly descried
The Sprites that owre the Brigs of Ayr preside.
(That Bards are second-sighted is nae joke,
And ken the lingo of the sp’ritual folk;
Fays, Spunkies, Kelpies, a’, they can explain them,
And ev’n the very deils they brawly ken them.)
Auld Brig appear’d o’ ancient Pictish race,
The very wrinkles Gothic in his face;
He seem’d as he wi Time had warstl’d lang,
Yet, toughly doure, he bade an unco bang.
New Brig was buskit, in a braw new coat,
That he, at Lon’on, frae ane Adams got;
In ‘s hand five taper staves as smooth’s a bead,
Wi’ virls an’ whirlygigums at the head.
The Goth was stalking round with anxious search,
Spying the time-worn flaws in ev’ry arch;
It chanc’d his new-come neebor took his e’e,
And e’en a vex’d and angry heart had he!
Wi’ thieveless sneer to see his modish mien,
He, down the water, gies him this guid-een:-

        AULD BRIG.

  I doubtna, frien’, ye’ll think ye’re nae sheep-shank.
Ance ye were streekit owre free bank to bank!
But gin ye be a brig as auld as me-
Tho’, faith! that date, I doubt, ye’ll never see-
There’ll be, if that day come, I’ll wad a boddle,
Some fewer whigmaleeries in your noddle.

        NEW BRIG.

  Auld Vandal! ye but show your little mense,
Just much about it wi’ your scanty sense;
Will your poor narrow foot-path of a street,
Where twa wheel-barrows tremble when they meet,
Your ruin’d formless bulk o’ stane and lime,
Compare wi’ bonnie brigs o’ modern time?
There’s men of taste wou’d tak the Ducat stream,
Tho’ they should cast the very sark and swim,
Ere they would grate their feelings wi’ the view
O’ sic an ugly Gothic hulk as you.

        AULD BRIG.

  Conceited gowk! puff’d up wi’ windy pride!
This mony a year I’ve stood the flood an’ tide;
And tho’ wi’ crazy eild I’m sair forfairn,
I’ll be a brig, when ye’re a shapeless cairn!
As yet ye little ken about the matter,
But twa-three winters will inform ye better.
When heavy, dark, continued, a’-day rains,
Wi’ deepening deluges o’erflow the plains;
When from the hills where springs the brawling Coil,
Or stately Lugar’s mossy fountains boil,
Or where the Greenock winds his moorland course,
Or haunted Garpal draws his feeble source,
Arous’d by blust’ring winds an’ spotting thowes,
In mony a torrent down the snaw-broo rowes;
While crashing ice, borne on the roaring spate,
Sweeps dams, an’ mills, an’ brigs, a’ to the gate;
And from Glenbuck, down to the Ratten-key,
Auld Ayr is just one lengthen’d, tumbling sea;
Then down ye’ll hurl, deil nor ye never rise!
And dash the gumlie jaups up to the pouring skies!
A lesson sadly teaching, to your cost,
That architecture’s noble art is lost!

        NEW BRIG.

  Fine architecture, trowth, I needs must say’t o’t,
The Lord be thankit that we’ve tint the gate o’t!
Gaunt, ghastly, ghaist-alluring edifices,
Hanging with threat’ning jut, like precipices;
O’er-arching, mouldy, gloom-inspiring coves,
Supporting roofs, fantastic, stony groves;
Windows and doors in nameless sculptures drest,
With order, symmetry, or taste unblest;
Forms like some bedlam Statuary’s dream,
The craz’d creations of misguided whim;
Forms might be worshipp’d on the bonded knee,
And still the second dread command be free,
Their likeness is not found on earth, in air, or sea!
Mansions that would disgrace the building taste
Of any mason reptile, bird, or beast;
Fit only for a doited monkish race,
Or frosty maids forsworn the dear embrace,
Or cuifs of later times wha held the notion
That sullen gloom was sterling, true devotion;
Fancies that our guid Brugh denies protection,
And soon may they expire, unblest with resurrection!

        AULD BRIG.

  O ye, my dear-remember’d, ancient yealings,
Were ye but here to share my wounded feelings!
Ye worthy Proveses, an’ mony a Bailie,
Wha in the paths o’ righteousness did toil aye;
Ye dainty Deacons, an’ ye douce Conveeners,
To whom our moderns are but causey-cleaners!
Ye godly Councils wha hae blest this town;
Ye godly Brethren o’ the sacred gown,
Wha meekly gie your hurdies to the smiters;
And (what would now be strange ye godly Writers:
A’ ye douce folk I’ve borne aboon the broo,
Were ye but here, what would ye say or do!
How would your spirits groan in deep vexation,
To see each melancholy alteration;
And agonizing, curse the time and place
When ye begat the base degen’rate race!
Nae langer rev’rend men, their country’s glory,
In plain braid Scots hold forth a plain braid story;
Nae langer thrifty citizens, an’ douce,
Meet owre a pint, or in the Council-house;
But staumrel, corky-headed, graceless Gentry,
The herryment and ruin of the country;
Men, three-parts made by tailors and by barbers,
Wha waste your weel-hain’d gear on damn’d new brigs and harbours!

        NEW BRIG.

  Now haud you there! for faith ye’ve said enough,
And muckle mair than ye can mak to through:
As for your Priesthood, I shall say but little,
Corbies and Clergy are a shot right kittle;
But, under favour o’ your langer beard,
Abuse o’ Magistrates might weel be spar’d;
To liken them to your auld-warld squad,
I must needs say, comparisons are odd.
In Ayr, wag-wits nae mair can have a handle
To mouth ‘a Citizen,’ a term o’ scandal;
Nae mair the Council waddles down the street,
In all the pomp of ignorant conceit;
Men wha grew wise priggin’ owre hops an’ raisins,
Or gather’d liberal views in bonds and seisins.
If haply Knowledge, on a random tramp,
Had shor’d them wi’ a glimmer of his lamp,
And would to Common-sense for once betray’d them,
Plain dull Stupidity stept kindly in to aid them.

  WHAT farther clishmaclaver might been said,
What bloody wars, if Sprites had blood to shed,
No man can tell; but all before their sight
A fairy train appear’d in order bright;
Adown the glittering stream they featly danc’d;
Bright to the moon their various dresses glanc’d:
They footed o’er the watery glass so neat,
The infant ice scarce bent beneath their feet;
While arts of Minstrelsy among them rung,
And soul-ennobling Bards heroic ditties sung.
o had M’Lauchlan, thairm-inspiring sage,
Been there to hear this heavenly band engage,
When thro’ his dear strathspeys they bore with Highland rage,
Or when they struok old Scotia’s melting airs,
The lover’s raptur’d joys or bleeding cares,
How would his Highland lug been nobler fired,
And ev’n his matchless hand with finer touch inspired!
No guess could tell what instrument appear’d,
But all the soul of Music’s self was heard;
Harmonious concert rung in every part,
While simple melody pour’d moving on the heart.
  The Genius of the Stream in front appears,
A venerable Chief, advanced in years;
His hoary head with water-liliee crown’d,
His manly leg with garter-tangle bound.
Next came the loveliest pair in all the ring,
Sweet Female Beauty hand in hand with Spring;
Then, crown’d with flow’ry bay, came Rural Joy,
And Summer, with his fervid-beaming eye;
All-cheering Plenty, with her flowing horn,
Led yellow Autumn wreath’d with nodding corn;
Then Winter’s time-bleach’d locks did hoary show,
By Hospitality with cloudless brow;
Next follow’d Courage with his martial stride,
From where the Feal wild-woody coverts hide;
Benevolence, with mild benignant air,
A female form, came from the towers of Stair:
Learning and Worth in equal measures trode
From simple Catrine, their long-loved abode;
Last, white-robed Peace, crown’d with a hazel wreath,
To rustic Agriculture did bequeath
The broken iron instruments of death:
At sight of whom our Sprites forgat their kindling wrath.

Мосты Эйра

	Простой Поэт, за плугом я влачился,
У каждой ветки песням я учился;
Учился у дрозда и коноплянки,
Что коротают вечер на полянке;
Я жаворонка слушал наставленья,
И ржанки мне внушали вдохновенье.
Кто был рождён в незнатном состоянье
И закалился в противостоянье
Жестоким бедам, – сможет ли он счастье
Искать себе в позорном сопричастье
Услужливому люду, где пииты
Продажны, как швейцарские наймиты?
И станет ли, не чувствуя смущенья,
Он славословить в пышном посвященье?
О нет! Пускай он, грубость обнаружа,
Перебирает струны неуклюже,
Но он стремится к светлой, честной славе,
И только он считаться Бардом вправе.
Он знает, как без тени униженья
Принять от мецената вспоможенье.
Простое имя представляя свету, 
Споспешествует Баллантайн Поэту.
Поэт растроган, и его отрада –
Для мецената высшая награда.

	Скирда застыла в снежной плащанице.
Свезли в амбар овёс, ячмень, пшеницу.
По погребам картофель весь разложен,
Чтоб не пророс, чтоб не был поморожен.
Как пчёлки веселились над нектаром:
В трудах всё лето, – но зато недаром!
Однако, Человек с усердьем ярым,
С жестокосердьем просто беспримерным
Вытравливать их начал дымом серным,
И пчёлы шли в последнее сраженье,
И падали на землю без движенья.
Родители и дети их, – семейства
Погибли там от дикого злодейства.
(Что остаётся делать мне, Поэту?
В бессилье проклинаю бойню эту!).
И вымерли цветы на луговине;
Леса обезголосели  унынье;
Вот разве что малиновки кантата
Ещё порой звучит молодцевато.
Всё холодней на утренней зарнице,
И мягко полдень светит нам в зеницы,
А паутинка всё летит, летит, резвится…

	Как раз той самою порою пресной
Поэт-бедняк, лишь Господу известный,
Проснулся ночью. (В Эйре было дело).
С постели встал. Луна в окно глядела.
Оделся. Вышел. Двинул в тьму ночную,
Оставив слева Симпсона пивную.
(Не знаю я, – а врать мне нет охотки, –
Судьба ль тут записалась в доброхотки,
Иль, может, отвлечённые мечтанья
Причиной стали этого шатанья).
Бам! Бам! – отметил Данджен хрипловато.
Бам! Бам! – Уоллес поддержал собрата.
Бам! Бам! – всё так же хрипло и с успехом
Пучины Ферта отозвались эхом.
Затем Природа вновь закрыла очи, 
Велев луне светить остаток ночи,
И холод встал на лунную дорожку
И двинулся вдоль Ферта понемножку. –
	Но чу! От странника по обе руки
Вдруг странные раздались ветра звуки.
Стремительно, – как сокол пал на зайку, –
Вдруг вырвались из сумрачной утайки
Старинный Мост, что встал над вольным Фертом,
И Новый Мост, что встал довольным фертом.
Смутился Бард, но оказался в силах
Заметить Привиденья на перилах.
(Он видит их всегда, когда захочет;
На их наречье запросто лопочет;
Огонь Болотный – друг его отличный,
А Чёрт – его приятель закадычный).
Старинный Мост знавал ещё и Пиктов.
Сей образец готических реликтов,
Борясь со Временем, стоял упрямо,
И получил в награду злые шрамы,
А Новый мост – блестящая элита! –
Прекрасен был в обновке из гранита:
Все пять опор, – точнее, их макушки, –
Резные покрывали финтифлюшки.
Старинный Мост поглядывал в надежде
Найти изъян в столь вычурной одежде,
А Новый Мост, поняв его надежду,
Ужасно рассердился на невежду!
Тот усмехнулся и, начав беседу,
Он «добрый вечер!» пожелал соседу.

		Старый Мост
	Я чую, друг, в одежде столь фасонной
Ты мнишь себя значительной персоной.
Но минет срок – и ты старинным станешь,
Но до моих годков ты не дотянешь.
Я б на тебя не ставил и полушки:
Тебя одолевают финтифлюшки!

		Новый Мост
	Ты груб и неотёсан до предела,
Вандал ты старый! Разве это дело?
Как часто на тебе стоят и мнутся!
Двум тачкам на тебе не разминуться!
И ты, бесформенный ты каменюка,
Со мной тягаться вздумал? Ну-ка, ну-ка!
Кто, брезгуя тобой, пойдёт по броду,
Раздеться должен, залезая в воду,
Чтоб, выбравшись, опять увидеть с брода
Готического древнего урода!

		
		Старый Мост
	Тщеславный фат! Путь вечность миновала,
Мне далеко до полного развала.
Немолод я, но выстою в ту пору,
Когда ты рухнешь, потеряв опору!
Тебя уроки прошлого не давят.
Две-три зимы тебе ума прибавят.
Когда дожди неделями продлятся,
Когда поля в озёра превратятся, 
Когда ручьи с холмов сбегут оравой,
И разъярится Лугар величавый,
И Гринок русло проторит меж дёрна,
И слабый Гарпал зажурчит задорно,
И ветры зашумят под небосводом,
И возвестят свободу талым водам,
И поплывут грохочущие льдины,
Сметая переправы и плотины,
И старый Эйр от Гленбука-притока
До Рэттон-Ки раскинется широко, –
Тогда ты рухнешь с грохотом и треском,
И воды твой конец отметят грязным всплеском,
И ты усвоишь сей урок печальный
О бренности красы первоначальной!

		Новый Мост
	Да, я красив, и – славен будь Всевышний! –
Не удручаю сложностью излишней,
Чудовищной, кошмарной и помпезной.
Я не имею башенок над бездной,
И нет на мне твоих угрюмых сводов,
Опоры верхних узких переходов,
И нет на мне дверей и окон странных,
И нет на мне скульптурок безымянных,
Что мог бы изваять лишь сумасшедший,
Не в добрый час тут реку перешедший.
С восторгом можно говорить про это
Лишь разве что под дулом пистолета.
Урод неповторим, как чудо – чудо света!
Декор таков, что каменная птица
Своим изображеньем оскорбится.
Лишь тот, в ком заморожены все чувства,
Усмотрит в этом признаки искусства,
А дураки усмотрят в этом месте
Все признаки былого благочестья;
Но далее сей Град, – решат потомки, –
Отринув Небеса, был превращён в обломки!

		Cтарый Мост
	О сверстники мои, ау, ребята!
Услышьте оскорблённого собрата!
О Мэры, о Советники, о Судьи,
Высокой справедливости орудья
(В подмётки даже, если разобраться,
Вам нынешние парни не годятся!),
Священники, способные молиться,
Обидчикам подставив ягодицы, –
Когда б вы жили в нынешние годы,
Чтó вы, кого носил я через воды,
Сказали бы, взглянув на безобразье,
На всё былое, смешанное с грязью!
И в страшном сне вам не могло присниться,
Что мир способен так перемениться.
Вы прокляли б его из убежденья,
Что этот люд – на грани вырожденья:
Забыли современные поганцы,
Как по-шотландски говорят шотландцы!
Ах, как в старинном были Магистрате
Придирчивы ко всякой новой трате,
А эти современные кретины
Страну готовы обратить в руины
И тратятся (в башке у них - мочало)
На новые мосты и новые причалы!

		Новый Мост
	Остановись! Болтлив ты небывало:
Молчал-молчал, и вдруг тебя прорвало!
Попов – отставим (этот ход понятен:
Вопрос о Церкви слишком деликатен),
А с Магистратом будет посложнее:
Здесь, милый друг, несёшь ты ахинею.
Два Магистрата сравнивать пространно,
По меньшей мере, было очень странно.
У нынешних давно привычки нету
За слово «гражданин» тащить к ответу.
Покончено с обычаем прескверным
Ходить в народ с лицом высокомерным.
Почтительность без признаков холопства –
В ней люди видят высшее удобство.
Когда б не утоляло Знанье жажды
И Здравый Смысл подвёл хотя б однажды,
От них давно бы люди отвратились
И к Тупости с надеждой обратились.

	Подрались ли до крови Привиденья
(Есть кровь у них иль нет, не знаю по сей день я),
Кто ведает? Однако, Феи цепью
Вдруг выплыли в своём великолепье.
Как были эти дамы разодеты!
Пошли у них прыжки и пируэты,
И так легко их поезд закружился,
Что молодой ледок не проломился.
Ударили по струнам менестрели,
И Барды вдохновенные запели.
Когда б Маклохлин, наш скрипач прекрасный,
Ансамбль сей прослушал сладкогласный,
Увидел Фей, их горский танец, – быстрый, страстный,
Узнал мотив, старинный, как преданье,
Мотив, где есть любовные страданья,
Тогда взыграл бы темперамент горца,
Тогда бы мастер наш дорос до чудотворца!
Был инструмент неведом, но звучало
В нём Музыки самой первоначало.
Со всех концов до слуха долетая,
Здесь душу трогала мелодия простая.
	Чу! Гений Вод явился из пучины,
Почтенный Вождь, немолодой мужчина.
В кувшинках голова была седая;
Они вились, колени оплетая.
Затем сей бал украсили четою:
Весна в союзе с Женской Красотою.
Затем – Веселье Сельское в веночке
И Лето, что сияло в каждой точке.
Шло Изобилье (радость – без границы!),
Затем шла Осень – со снопом пшеницы.
Зима шла с локоном седым и снежным.
Гостеприимство – с ликом безмятежным.
Шло Мужество широкими шагами,
Заране торжествуя над врагами.
Шло Милосердье в виде доброй дамы
(С такою в Стэре встретимся всегда мы).
Достоинство, обняв Образованье,
Из Кэтрин шло – их местопребыванья.
Мир в белых ризах замыкал колонну.
Пред Земледельем удовлетворённо
Сложил он меч, разломанный на части,
И Привиденья кончить спор сочли за счастье!

© Перевод Евг. Фельдмана
12-16.12.1997
Все переводы Евгения Фельдмана

1. I Gaed a Waefu' Gate Yestreen
2. Blythe Was She
3. Farewell to Ballochmyle
4. Lines Written under the Picture of Miss Burns
5. Young Jamie, Pride of A’ the Plain

Распечатать (Print)

Количество обращений к стихотворению: 3962

Последние стихотворения

To English version