Роберт Бернс (Robert Burns)

The Auld Farmer’s New-Year Morning Salutation to His Auld Mare Maggie

On giving her the accustomed ripp of corn 
to hansel in the New Year.

A GUID New-Year I wish thee, Maggie!
Hae, there’s a ripp to thy auld baggie:
Tho’ thou’s howe-backit now, an’ knaggie,
    I’ve seen the day,
Thou could hae gane like ony staggie
    Out-owre the lay.

Tho’ now thou’s dowie, Stiff, an’ crazy,
An’ thy auld hide’s as white’s a daisie,
I’ve seen thee dappled, sleek an’ glaizie,
    A bonnie gray:
He should been tight that daur’t to raize thee,
    Ance in a day.

Thou ance was i’ the foremost rank,
A filly buirdly, steeve, an’ swank,
An’ set weel down a shapely shank,
    As e’er tread yird;
An’ could hae flown out-owre a stank,
    Like ony bird.

It’s now some nine-an’-twenty year,
Sin’ thou was my guid-father’s meere;
He gied me thee, o’ tocher clear,
    An’ fifty mark;
Tho’ it was sma’, ‘twas weel-won gear,
    An’ thou was stark.

When first I gaed to woo my Jenny,
Ye then was trottin’ wi’ your minnie:
Tho’ ye was trickle, slee, an’ funnie,
    Ye ne’er was donsie;
But hamely, tawie, quiet, an’ cannie,
    An’ unco sonsie.

That day ye pranc’d wi’ muckle pride
When ye bure hame my bonnie bride;
An’ sweet an’ gracefu’ she did ride,
    Wi’ maiden air!
Kyle-Stewart I could bragged wide
    For Sic a pair.

Tho’ now ye dow but hoyte and hobble,
An’ wintle like a saumont-coble,
That day ye was a jinker noble
    For heels an’ win’!
An’ ran them till they a’ did wobble
    Far, far behin’.

When thou an’ I were young and skeigh,
An’ stable-meals at fairs were driegh,
How thou wad prance, an’ snore, an’ skriegh
    An’ tak the road!
Town’s-bodies ran, and stood abeigh,
    An’ ca’t thee mad.

When thou was corn’t, an’ I was mellow,
We took the road aye like a swallow:
At brooses thou had ne’er a fellow
    For pith an’ speed;
But ev’ry tail thou pay’t them hollow,
    Where’er thou gaed.

The sma’, droop-rumpled, hunter cattle,
Might aiblins waur’d thee for a brattle;
But sax Scotch miles, thou tried their mettle,
    An’ gart them whaizle:
Nae whip nor spur, but just a wattle
    O’ saugh or hazel.

Thou was a noble fittie-lan’,
As e’er in tug or tow was drawn!
Aft thee an’ I, in aucht hours’ gaun,
    On guid March-weather,
Hae turn’d sax rood beside our han’,
    For days thegither.

Thou never braindg’t, an’ fetch’t, an’ fliskit,
But thy auld tail thou wad hae whiskit,
An’ spread abreed thy weel-flll’d brisket,
    Wi’ pith an’ pow’r,
Till spritty knowes wad rair’t and riskit,
    An’ slypet owre.

When frosts lay lang, an’ snaws were deep,
An’ threaten’d labour back to keep,
I gied thy cog a wee bit heap
    Aboon the timmer;
I kenn’d my Maggie wad na sleep
    For that, or simmer.

In cart or car thou never reestit;
The steyest brae thou wad hae faced it;
Thou never lap, an’ stenned, and breastit,
    Then stood to blaw;
But, just thy step a wee thing hastit,
    Thou snoov’t awa.

My pleugh is now thy bairn-time a’,
Four gallant brutes as e’er did draw;
Forbye sax mae I’ve sell’t awa
    That thou hast nurst:
They drew me thretteen pund an’ twa,
    The very warst.

Mony a sair darg we twa has wrought,
An’ wi’ the weary warl’ fought!
An’ mony an anxious day I thought
    We wad be beat!
Yet here to crazy age we’re brought,
    Wi’ something yet.

And think na, my auld trusty servan’,
That now perhaps thou’s less deservin’,
An’ thy auld days may end in starvin’;
    For my last fou,
A heapit stimpart I’ll reserve ane
    Laid by for you.

We’ve worn to crazy years thegither;
We’ll toyte about wi’ ane anither;
Wi’ tentie care I’ll flit thy tether
    To some hain’d rig,
Where ye may nobly rax your leather,
    Wi’ sma’ fatigue.

Привет старого фермера его старой лошади Мэгги

 В первое утро Нового года,
когда он принёс ей в подарок
      пригорошню зерна

О Мэгги, мой тебе привет!
Зерна принёс я, старый дед.
Пускай ходячий ты скелет,
	Гляделась кляча
Тому назад премного лет
	Совсем иначе.

Ты серой в яблоках лошадкой
Была здоровенькой, нешаткой.
Ты щеголяла шкурой гладкой, –
	Ну вся красавица! –
И мог лишь только парень хваткий
	С тобою справиться.

Да, были мы не доходяги!
И при твоём упругом шаге
Я мог, исполненный отваги,
	Тобой гордиться.
Летела ты через овраги
	Быстрее птицы.

Без года тридцать лет промчалось,
Как ты от тестя мне досталась.
Полсотни марок причиталось
	Мне по контракту.
Пустяк, но всё же улыбалось
	Мне счастье, – так-то!

Тебя я помню однолеткой,
Скромняжкой и непривередкой,
Коняжкой с разумом и сметкой,
	Всегда в движенье.
Тогда я сам со страстью редкой
	Влюбился в Дженни.

Влекома плавно и нетряско
Была тобой моя коляска.
Моя невеста, словно сказка,
	Была прекрасна.
И пир, и свадебную пляску
	Я помню ясно.

Пускай ты нынче не молодка,
И всё качаешься, как лодка,
Любую лошадь околотка
	Когда-то в беге
Ты обгоняла, быстроходка, –
	Ты помнишь, Мэгги?

И вся душа моя кипела.
Ты гарцевала и храпела.
Перед тобой толпа ревела,
	Такой форсистой,
Шарахаясь оторопело:
	«Тьфу, дух нечистый!»

Ты, словно некий дух гееннский,
Пугала пол мужской и женский,
И пыль вокруг была вселенской –
	До самых звёзд.
Ты всем на скачке деревенской
	Казала хвост.

Хотя порой тебя собачки
Перегоняли в этой скачке,
Ты не давала им потачки,
	Моя лошадка.
(Удачи есть, а есть – удачки:
	Их время кратко).

Пахали землю мы в азарте,
Как будто кто-то нам на старте
Кричал: «А ну, ребята, жарьте!»
	И мы не в шутку
С тобою так труждались в марте –
	Подумать жутко!

И никогда, моя отрада,
Ты не ворчала от досады,
Но от натуги, от надсады
	Порой стонала
И грудь сильнее там, где надо,
	Ты напрягала.

Когда морозы и метели
Мои труды сгубить хотели,
Тебя кормил я, чтобы в теле
	Была коняжка,
Что будет скоро на пределе
	Трудиться тяжко.

Ничуть, казалось мне, бывало,
Ты воз тащить не уставала,
Когда перед тобой вставала
	Гора крутая.
Ты путь, лошадка, продолжала,
	Не отступая.

И родила ты четверых,
И я теперь пашу на них,
А за твоих за шестерых
	Сынков и дочек
Возьму пятнадцать золотых
	(Каков молодчик!).

И бушевали непогоды,
И убивали наши всходы.
Порой казалось, от невзгоды
	На ладан дышишь.
Но мы с тобой и в наши годы
	Всё живы, слышишь!

Пускай теперь ты стала хилой,
Но ты не стала мне постылой,
И верной службы, друг мой милый,
	Я не забуду.
Тебя до самой до могилы
	Кормить я буду.

Наверно, мы умрём не вместе,
Но я готов к прискорбной вести,
И ляжешь ты в укромном месте,
	Забот не зная,
Где отдохнёшь ты честь по чести,
	Моя родная!

1786

© Перевод Евг. Фельдмана
25-26.10.2000
Все переводы Евгения Фельдмана

Примечания

Новогодний привет старого фермера его старой лошади

Привет тебе, старуха-кляча,
И горсть овса к нему впридачу.
Хоть ты теперь скелет ходячий,
     	Но ты была
Когда-то лошадью горячей
     	И рысью шла.

Ты глуховата, слеповата.
Седая шерсть твоя примята.
А серой в яблоках когда-то
     	Была она.
И твой ездок был тоже хватом
     	В те времена!

Лошадкой ты была на славу.
Хозяин был тебе по нраву.
И я гордиться мог по праву,
     	Когда с тобой
Любую брали мы канаву,
     	Подъём любой.

Тебя с полсотней марок вместе
Родитель дал моей невесте.
Хоть капитал – скажу по чести –
     	Был очень мал,
Не раз добром подарок тестя
     	Я поминал.

Когда я стал встречаться с милой,
Тебе всего полгода было,
И ты за матерью-кобылой
     	Трусила вслед.
Ключом в тебе кипела сила
     	Весенних лет.

Я помню день, когда танцуя
И щеголяя новой сбруей,
Везла со свадьбы молодую
     	Ты к нам домой.
Как любовался я, ликуя,
     	В тот день тобой!

Перевалив за три десятка,
Ты ходишь медленно и шатко.
С каким трудом дорогой краткой
     	Ты возишь кладь,
А прежде – чьи могла  лошадка
     	Тебя догнать?

Тебя на ярмарках, бывало,
Трактирщики кормили мало,
И всё ж домой меня ты мчала,
     	Летя стрелой.
А вслед вся улица кричала:
     	– Куда ты? Стой!

Когда ж с тобой мы были сыты
И горло у меня промыто, –
В те дни дорогою открытой
     	Мы так неслись,
Как будто от земли копыта
     	Оторвались.

Ты, верно, помнишь эти гонки.
С обвислым крупом лошадёнки
Теснились жалобно к сторонке,
     	Давая путь,
Хоть я не смел лозою тонкой
     	Тебя стегнуть.

Всегда была ты верным другом,
И нет конца твоим заслугам.
Напрягшись телом всем упругим,
     	Ты шла весной
Перед моим тяжёлым плугом
     	И бороной.

Когда глубокий снег зимою
Мешал работать нам с тобой,
Я отмерял тебе в лихвою
     	Овёс, ячмень
И знал, что ты заплатишь вдвое
     	Мне в летний день.

Твои два сына плуг мой тянут,
А двое кладь возить мне станут.
И, верно, не был я обманут,
     	Продав троих:
По десять фунтов чистоганом
     	Я взял за них.

Утомлены мы, друг, борьбою.
Мы все на свете брали с бою.
Казалось, ниц перед судьбою
     	Мы упадём.
Но вот состарились с тобою,
     	А всё живём!

Не думай по ночам в тревоге,
Что с голоду протянешь ноги.
Пусть от тебя мне нет подмоги,
     	Но я в долгу –
И для тебя овса немного
     	Приберегу.

С тобой состарился я тоже.
Пора сменить нас молодёжи
И дать костям и дряхлой коже
     	Передохнуть
Пред тем, как тронемся мы лёжа
     	В последний путь.

Перевод С.Я. Маршака
Все переводы Самуила Маршака

Поддержать сайт