Редьярд Киплинг (Rudyard Kipling)

«Медный город». 1909

       Был здесь народ, который, когда закончит он труды свои, 
   увидишь ты плачущим об утерянном господстве своём; 
   последние знания о царях его сохранились в этом дворце, 
   где покоятся они во прахе земном.

			«ТЫСЯЧА И ОДНА НОЧЬ».

В краю, что веками покрыт песками, 
			где мертва ко вратам дорога,
Жили мильоны в эпохи оны 
			во благе, что было от Бога.
Но пили много, не чтили Бога 	
			и в безумстве дошли до краха.
Об этом рассказ. – И с нами сейчас 
			да пребудет всезнанье Аллаха!

И когда им вино возбудило сердца, 
			то, выпятив груди,
Решили они в эти пьяные дни: 
			«Мы ¬– верховные люди,
И поэтому, чаем, новый мир увенчаем, 
			однако ж, не станем мытарить
Ни души, ни тела, – но без предела 
			завтра смело начнём государить!»
И пылких, как порох, в решеньях и спорах 
			они объявили пророками,
И те явились, не запылились, 
			неробки с торопкими сроками,
И капризы толпы освятили столпы, 
			и репризы украсили вече,
Что расправило плечи под лукавые речи, 
			закон и право увеча.

И стены ребята разбили, – когда-то 
			воздвигли их ратные предки,
Где были башни, – сегодня шашни 
			заводят развратные детки.
Где cтраж могучий стоял на случай 
			внезапной ночной атаки, 
Там щёголь бледный, дурак безвредный, 
			разносит пустые враки.
Ущерб огромен: отставлен йомен 
			и лýчник отставлен меткий,
И от этой блажи повсюду вражий 
			смех разносится едкий.
Но тут – спокойны: «В ответ на войны 
			мы молимся Миру, – средствие
Сие, конечно, весьма успешно 
			спасёт нас от бед впоследствии.
Мы и склонность к склокам, не моргнувши оком, 
			признаём суверенным правом,
И мнение многих умом убогих 
			считаем верным и здравым».

«Завидуешь ближним? – спросили, – но ты ж им 
			отомстишь, навредишь, когда их
Возьмёшь под контроль, – и то же изволь 
			проделать с плодами труда их».
«Бездельник и мот? – спросили, – так вот 
			сейчас и получишь плату
Как раз за то, что тебя никто 
			на работу не взял когда-то».
«А ты, – спросили, – напряг все силы 
			и сбил-сколотил капиталец?
Ну, коли напряг, то, стало быть, враг: 
			таких здесь давят, как пьявиц!»
Спросили: «Что тужишь? С Законом не дружишь? 
			Но ты – в своём праве исконном
Платить нам долю, а в нашей воле – 
			поставить тебя над Законом!»
И вор похвастал тем, что сграбастал, 
			а убийца – тем, что убил он,
И всяк, многогрешен, судом был взвешен 
			и тут же отпущен был он!

И, глумясь над страной, прошлись бороной 
			по всей её территории,
И от столицы до самой границы 
			случились те же истории.
И стало привычкой будить перекличкой 
			усталых своих верноподданных
С ухмылкой страшной над жертвой зряшной 
			ими же преданных, проданных.
И столичным грабителем местным правителям 
			сверху было указано
С его подручными стать неразлучными: 
			система – взаимосвязана.
Доминионам, ей подчинённым, 
			«в свете реформы»
Не было места, ибо протесты 
			стали вне нормы.
«Свет» без просвета… Гнусно всё это! 
			Было в распыле
Всё, что когда-то бережно, свято 
			предки скопили.
Отравили, дурни, родники, где бурно 
			кипела и пела эра,
Эра, где были и Разум, и Силы, 
			а в них – и Подвиг, и Вера.
И подвергли изъятью такие понятья, 
			как «цель», «предвиденье», «средство»
И «ограниченье», – мол, в их ученье – 
			значенье, а в прочих – детство.

Что ж, делать нечего, – и человечьего 
			сердца лишились у Бога, и
Вложил он в них мерзкое – животное, зверское, 
			пустое, простое, убогое…
	
	*	*	*	*	*	*	*	*	*	*

Что бесшабашней, чем пир всегдашний 
			на пике великой дури?
Из морской воды взвился знак беды: 
			Небеса говорили о буре.
Но это событье скрыться в укрытье 
			господ отнюдь  не заставило,
Недовольство массы жирные классы 
			на истинный путь не наставило,
Увы, не наставило, ибо леность – их правило, 
			а Меч-то, – а Меч-то, как водится,
Для смертной брани откован заране, 
			здесь мира ждать не приходится.
Пошёл он в дело, вошёл он в тело, 
			и жертв не смогли исчислить,
Идеалистов был страх неистов: 
			когда и о чём тут мыслить?
И плевел скорый, тот самый, который 
			был прежде посеян со смехом,
На твердолобье в междоусобье 
			тогда же взошёл с успехом.
А чиновник большой, что хлеб чужой 
			в три горла ел, не давился,
Забыл о долге и, – сборы недолги, – 
			безбедно, бесследно скрылся.
И народ не встал, и народ не стал 
			защищать своё Государство,
Что его ненавидело, что в народе видело, – 
			как и он в нём, – источник коварства.
Вопрос: что ропщем? – В недоверье всеобщем 
			могло ль что-то быть иначе?
За что боролись, на то напоролись: 
			пришли к поголовной сдаче!

© Перевод Евг. Фельдмана
2-6.03.2006
7-8.03.2006 (ред.)
7.09.2009 (комментарий)
Все переводы Евгения Фельдмана

Примечание

«The City of Brass»

                         1909

               “Here was a people whom after their works
                thou shalt see wept over for their lost dominion:
                and in this palace is the last information
                respecting lords collected in the dust.” –

                                                   The Arabian Nights.

In a land that the sand overlays – the ways to her gates are untrod –
A multitude ended their days whose gates were made splendid by God,
Till they grew drunk and were smitten with madness and went to their fall,
And of these is a story written: but Allah Alone knoweth all!

When the wine stirred in their heart their bosoms dilated.
They rose to suppose themselves kings over all things created –
To decree a new earth at a birth without labour or sorrow –
To declare: “We prepare it to-day and inherit to-morrow.”
They chose themselves prophets and priests of minute understanding,
Men swift to see done, and outrun, their extremest commanding –
Of the tribe which describe with a jibe the perversions of Justice –
Panders avowed to the crowd whatsoever its lust is.

Swiftly these pulled down the walls that their fathers had made them –
The impregnable ramparts of old, they razed and relaid them
As playgrounds of pleasure and leisure, with limitless entries, 
And havens of rest for the wastrels where once walked the sentries;
And because there was need of more pay for the shouters and marchers,
They disbanded in face of their foemen their yeomen and archers.
They replied to their well-wishers’ fears – to their enemies laughter,
Saying: “Peace! We have fashioned a God Which shall save us hereafter.
We ascribe all dominion to man in his factions conferring,
And have given to numbers the Name of the Wisdom unerring.”

They said: “Who has hate in his soul? Who has envied his neighbour?
Let him arise and control both that man and his labour.”
They said: “Who is eaten by sloth? Whose unthrift has destroyed him?
He shall levy a tribute from all because none have employed him.”
They said: “Who hath toiled, who hath striven, and gathered possession?
Let him be spoiled. He hath given full proof of transgression.”
They said: “Who is irked by the Law? Though we may not remove it.
If he lend us his aid in this raid, we will set him above it!
So the robber did judgment again upon such as displeased him,
The slayer, too, boasted his slain, and the judges released him.

As for their kinsmen far off, on the skirts of the nation,
They harried all earth to make sure none escaped reprobation.
They awakened unrest for a jest in their newly-won borders,
And jeered at the blood of their brethren betrayed by their orders.
They instructed the ruled to rebel, their rulers to aid them;
And, since such as obeyed them not fell, their Viceroys obeyed them.
When the riotous set them at naught they said: “Praise the upheaval!
For the show and the world and the thought of Dominion is evil!”
They unwound and flung from them with rage, as a rag that defied them,
The imperial gains of the age which their forefathers piled them.
They ran panting in haste to lay waste and embitter for ever 
The wellsprings of Wisdom and Strengths which are Faith and Endeavour.
They nosed out and digged up and dragged forth and exposed to derision
All doctrine of purpose and worth and restraint and prevision:

And it ceased, and God granted them all things for which they had striven,
And the heart of a beast in the place of a man’s heart was given. . . 

          .       .     .       .       .        .       .       .           

When they were fullest of wine and most flagrant in error,
Out of the sea rose a sign – out of Heaven a terror.
Then they saw, then they heard, then they knew – for none troubled to hide it,
A host had prepared their destruction, but still they denied it.
They denied what they dared not abide if it came to the trail;
But the Sward that was forged while they lied did not heed their denial.
It drove home, and no time was allowed to the crowd that was driven.
The preposterous-minded were cowed – they thought time would be given.
There was no need of a steed nor a lance to pursue them;
It was decreed their own deed, and not a chance, should undo them.  
The tares they had laughingly sown were ripe to the reaping.
The trust they had leagued to disown was removed from their keeping.
The eaters of other men’s bread, the exempted from hardship,
The excusers of impotence fled, abdicating their wardship,
For the hate they had taught through the State brought the State no defender,
And it passed from the roll of the Nations in headlong surrender!

Поддержать сайт