Редьярд Киплинг (Rudyard Kipling)

«Казарменные баллады». 40. «От восхищения замираю...»

Индийский океан смеётся,
	Спокойный, синий, – красота!
Тихонько палуба трясётся
	Не от волны, а от винта.
Отбой сыграли. Вечереет.
	Табак по трубкам распихай.
Картишки скукоту развеют.
	Слышь, Ласкар спел: «Хам декхта хай!»

От восхищения замираю,
	Когда я вижу мир большой. –
Пусть от него не знал добра я,
	Я прикипел к нему душой!

Вон развлекаются сержанты –
	Бросают кольца на штыри.
Вон дамы, офицеры-франты,
	Гулять готовы до зари.
Я вспоминаю про былое
	И сон я вижу наяву,
Где стало мёртвым всё живое
	И где лишь я один живу.

Доныне память сохранила
	Казарму, лагерь, смертный бой.
«Неужто впрямь всё это было?» –
	Толкую часто сам с собой.
Но всё прошло. Вчерашней боли,
	Себе толкую, не держи.
Всё было б то же, но поболе,
	Хоть сотню лет я прослужи.

Читать я стал. Казарма – в драку:
	Ей книгочеи не нужны.
Большой дурак я был, однако,
	Как поглядеть со стороны.
И всё ж фортуне без обиды
	Я по счетам её платил.
В тюряге без ботинок сидя.
	Я мир по-прежнему любил.

Вот Аден. Он напоминает
	Казарменную нашу печь.
Но эта печь не согревает:
	Её солдату не зажечь.
Шесть лет назал был Аден слева,
	Сегодня Аден справа встал.
Шесть лет служил я Королеве.
	О, как я, Господи, устал!

Невеста с матерью в платочки
	По мне рыдали в три ручья.
Но время шло.  От них – ни строчки.
	И забывать их начал я.
Забыл, как прочих всяких-разных,
	Кого знавал и с кем дружил.
И вот от чувств разнообразных
	Я песню вечером сложил:

От восхищенья замираю,
	Когда я вижу мир большой. –
Пусть от него не знал добра я,
	Я прикипел к нему душой!

© Перевод Евг. Фельдмана
4-5.04.1990
Все переводы Евгения Фельдмана


      И восхищаться...

В Индийском океане тишь,
Глядит он кротостью самой;
Волны нигде не различишь,
Кроме дорожки за кормой.

Корабль несется, дня уж нет,
Пробили склянки - отдыхай...
Чернея на закатный свет,
Индус поет: "Хам декхта хай".

И восхищаться, и дышать,
И жить бескрайностъю дорог -
Без толку! - мог бы я сказать.
Но бросить бы уже не смог!

Слежу ли за игрой старшин,
Ловлю ли женский смех и гам,
Гляжу ли, как офицера
На шканцах провожают  дам,
Я думаю про что ушло,
Взгляд утопивши в синей мгле,
И вот я словно бы один
На опустевшем корабле.

Про что ушло, что видел я
В казарме, в лагерях, в бою,
Рассказываю сам себе
И правды сам не узнаю;
Так странно, слишком странно все...
Что ж, это нынче позади.
Да, было всякое со мной,
Но - больше в будущем, поди.

Да, на заметку я попал,
Я нарушал закон полка,
И сам себя со стороны
Я видел в роли дурака -
Познанья цену я платил
И не был ею возмущен,
А прохлаждался на "губе",
Мироустройством восхищен.

На траверзе возник дымок,
И встал над морем там, вдали,
Горбучий Аден, точно печь,
Которую уж век не жгли.
Проплыл  я мимо этих скал
Шесть лет назад - теперь домой
Плыву, солдат, отбывший срок,
С шестью годами за спиной.

Невеста плакала: "Вернись!"
И мать вздыхала тяжело.
Они мне не писали - знать,
Ушли: ушли, как все ушло.
Как все ушло, что разглядел,
Открыл, узнал и встретил я.
Как высказать, что на душе?
И я пою. Вот песнь моя:

И восхищаться, и дышать,
И жить бескрайностъю дорог -
Без толку! - мог бы я сказать.
Но бросить бы уже не смог!

Перевод О. Юрьева


Для восхищенья

Индийский океан; покой;
Так мягок, так прозрачен свет;
Ни гребня на волне морской,
Лишь за кормою пенный след.
Взялись матросы за картеж;
Индийский лоцман нас ведет,
Величествен и смуглокож,
Поет в закат "Гляжу вперед".

Для восхищенья, для труда,
Для взора - мир необозрим,
Мне в нем судьбой была беда,
Но силы нет расстаться с ним.

Тут - смех метателей колец
И радостная болтовня;
Вот офицеры дам ведут
Увидеть окончанье дня.
Вся даль пережитых годов
Лежит на глади голубой.
Кругом толпа, но мнится мне,
Что я - наедине с собой.

О, как я много лет провел
В казарме, в лагере, в бою;
Порой не верю ничему,
Пролистывая жизнь мою.
Весь облик странных этих дней
В моем рассудке - как живой.
Я многого недосмотрел,
Но прочь плыву и сыт с лихвой.

Я столько книг перечитал
В казарме, средь полночной мглы;
Оценивая жребий свой,
Себя записывал в ослы.
За это знанье - босиком
Я в карцер шел, да и в тюрьму,
И восхищен был - мир велик,
В нем удивляешься всему.

Вот - созерцаю облака,
А вот - горбатые гряды:
Там, как казарменная печь,
Восходит Аден из воды.
Я помню эти берега,
Как будто здесь оставил след:
Я, отслуживший срок солдат,
Я, повзрослевший на шесть лет.

Моей девчонки помню плач,
Прощальный матушкин платок;
Я ни письма не получил
И ныне подвожу итог:
Все, что узнал, все, что нашел,
Все в душу запер я свою.
Я чувств не обращу в слова,
Но песнь вечернюю пою:

Для восхищенья, для труда,
Для взора - мир необозрим, -
Мне в нем судьбой была беда,
Но силы нет расстаться с ним.

Перевод Евгения Витковского

«Barrack-Room Ballads». 40. For to Admire

The Injian Ocean sets an’ smiles
So sof’, so bright, so bloomin’ blue; 
There aren’t a wave for miles an’ miles
Excep’ the jiggle from the screw. 
The ship is swep’, the day is done,
The bugle’s gone for smoke and play; 
An’ black agin’ the settin’ sun
The Lascar sings, “Hum deckty hai!” 1 

For to admire an’ for to see,   
For to be’old this world so wide —   
It never done no good to me,   
But I can’t drop it if I tried!  
 
I see the sergeants pitchin’ quoits,
I ’ear the women laugh an’ talk, 
I spy upon the quarter-deck
The orficers an’ lydies walk. 
I thinks about the things that was,
An’ leans an’ looks acrost the sea, 
Till spite of all the crowded ship
There’s no one lef’ alive but me. 

The things that was which I ’ave seen,
In barrick, camp, an’ action too, 
I tells them over by myself,
An’ sometimes wonders if they’re true; 
For they was odd — most awful odd —
But all the same now they are o’er, 
There must be ’eaps o’ plenty such,
An’ if I wait I’ll see some more. 

Oh, I ’ave come upon the books,
An’ frequent broke a barrick rule, 
An’ stood beside an’ watched myself
Be’avin’ like a bloomin’ fool. 
I paid my price for findin’ out,
Nor never grutched the price I paid, 
But sat in Clink without my boots,
Admirin’ ’ow the world was made. 

Be’old a crowd upon the beam,
An’ ’umped above the sea appears 
Old Aden, like a barrick-stove
That no one’s lit for years an’ years! 
I passed by that when I began,
An’ I go ’ome the road I came, 
A time-expired soldier-man
With six years’ service to ’is name. 

My girl she said, “Oh, stay with me!”
My mother ’eld me to ’er breast. 
They’ve never written none, an’ so
They must ’ave gone with all the rest — 
With all the rest which I ’ave seen
An’ found an’ known an’ met along. 
I cannot say the things I feel,
And so I sing my evenin’ song: 

For to admire an’ for to see,   
For to be’old this world so wide —   
It never done no good to me,   
But I can’t drop it if I tried!

Поддержать сайт