Джордж Гордон Байрон (George Gordon Byron)

Monody on the Death of the Right Hon. R. B. Sheridan

When the last sunshine of expiring day
In summer's twilight weeps itself away,
Who hath not felt the softness of the hour
Sink on the heart, as dew along the flower?
With a pure feeling which absorbs and awes
While Nature makes that melancholy pause,
Her breathing moment on the bridge where Time
Of light and darkness forms an arch sublime,
Who hath not shared that calm, so still and deep,
The voiceless thought which would not speak but weep,
A holy concord, and a bright regret,
A glorious sympathy with suns that set?
'Tis not harsh sorrow, but a tenderer woe,
Nameless, but dear to gentle hearts below,
Felt without bitterness, but full and clear,
A sweet dejection, a transparent tear,
Unmix'd with worldly grief or selfish stain,
Shed without shame, and secret without pain.

Even as the tenderness that hour instils
When Summer's day declines along the hills.
So feels the fulness of our heart and eyes
When all of Genius which can perish dies.
A mighty Spirit is eclipsed - a Power
Hath pass'd from day to darkness - to whose hour
Of light no likeness is bequeath'd - no name,
Focus at once of all the rays of Fame!
The flash of Wit, the bright Intelligence,
The beam of Song, the blaze of Eloquence,
Set with their Sun, but still have left be­hind
The enduring produce of immortal Mind;
Fruits of a genial morn, and glorious noon,
A deathless part of him who died too soon.
But small that portion of the wondrous whole,
These sparkling segments of that circling soul,
Which all embraced, and lighten'd over all,
To cheer, to pierce, to please, or to appal.
From the charm'd council to the festive board,
Of human feelings the unbounded lord;
In whose acclaim the loftiest voices vied,
The praised, the proud, who made his praise their pride.
When the loud cry of trampled Hindostan
Arose to Heaven in her appeal from man,
His was the thunder, his the avenging rod,
The wrath - the delegated voice of God!
Which shook the nations through his lips, and blazed
Till vanquish 'd senates trembled as they praised.

And here, oh! here, where yet all young and warm,
The gay creations of is spirit charm,
The matchless dialogue, the deathless wit,
Which knew not what it was to intermit;
The glowing portraits, fresh from life, that bring
Home to our hearts the truth from which they spring;
These wondrous beings of his fancy, wrought
To fulness by the fiat of his thought,
Here in their first abode you still may meet,
Bright with the hues of his Promethean heat;
A halo of the light of other days,
Which still the splendour of its orb betrays.

But should there be to whom the fatal blight
Of failing Wisdom yields a base delight,
Men who exult when minds of heavenly tone
Jar in the music which was born their own,
Still let them pause - ah! little do they know
That what to them seem'd Vice might be but Woo.
Hard is his fate on whom the public gaze
Is fix'd for ever to detract or praise;
Repose denies her requiem to his name,
And Folly loves the martyrdom of Fame.
The secret enemy whose sleepless eye
Stands sentinel, accuser, judge, and spy,
The foe, the fool, the jealous, and the vain,
The envious who but breathe in others' pain,
Behold the host! delighting to deprave,
Who track the steps of Glory to the grave,
Watch every fault that daring Genius owes
Half to the ardour which its birth bestows,
Distort the troth, accumulate the lie,
And pile the pyramid of Calumny!
These are his portion - but if join'd to these
Gaunt Poverty should league with deep Disease,
If the high Spirit must forget to soar,
And stoop to strive with Misery at the door,
To soothe Indignity - and face to face
Meet sordid Rage, and wrestle with Disgrace,
To find in Hope but the renew'd caress,
The serpent-fold of further Faithlessness:-
If such may be the ills which men assail,
What marvel if at last the mightiest fail?
Breasts to whom all the strength of feeling given
Bear hearts electric--charged with fire from Heaven,
Black with the rude collision inly torn,
By clouds surrounded, and on whirl­winds borne,
Driven o'er the lowering atmosphere that nurst
Thoughts which have turn'd to thunderscorch, and burst.

But far from us and from our mimic scene
Such things should be - if such have ever been
Ours be the gentler wish, the kinder task,
To give the tribute Glory need not ask,
To mourn the vanish'd beam, and add our mite
Of praise in payment of a long delight.
Ye Orators! whom yet our councils yield,
Mourn for the veteran Hero of your field!
The worthy rival of the wondrous Three!
Whose words were sparks of Immortality!
Ye Bards! to whom the Drama's muse is dear,
He was your Master-emulate him her!
Ye men of wit and social eloquence!
He was your brother - bear his ashes hence!
While Powers of mind almost of boundless range,
Complete in kind, as various in their change,
While Eloquence, Wit, Poesy, and Mirth,
That humbler Harmonist of care on Earth,
Survive within our souls - while lives our sense
Of pride in Merit's proud preeminence,
Long shall we seek his likeness, long in vain,
And turn to all of him which may remain,
Sighing that nature form'd but one such man,
And broke the die - in moulding Sheridan! 

Монодия на смерть Р.Б. Шеридана

  читанная на сцене Дрюри-Лэнского театра

Когда в лучах заката, замирая
И уходя от нас, в ночную тень
Склоняется сквозь слёзы летний день,–
Кто в этот час на тот закат взирая,
Не чувствовал, как, дух его смирив,
В него нисходит нежности прилив,
Как на цветок – роса, в лучах играя?
С глубоким чувством, чистым и святым,
В задумчивый час отдыха Природы,
Когда меж тьмой и светом золотым
Из мрака Время воздвигает своды
Возвышенного моста,– в этот час,
Когда покой и мир объемлют нас,
Кто не знаком был с думою безгласной,
Которую не выразить без слёз,
С гармонией святой, с печалью ясной,
С сочувствием души, высоких грёз
Исполненной, к отшедшему светилу?
То не тоска болезненная, нет,–
Грусть нежная, душ чистых лучший цвет,
Без горечи; лишь сладостную силу
Она имеет; чужд ей всякий след
Себялюбивых чувств: она свободна
От уз мирских, чиста и благородна,
Как капли слёз, которые пролить
Не стыдно нам,– не больно и таить.

Как эта нежность властвует над нами,
Когда заходит солнце за холмами,
Так дум полна душа и очи – слёз,
Когда мы видим огорчённым оком,
Как всё, что смертно в Гении высоком,
Суровый рок безжалостно унёс!
Могучий дух наш мир покинул; Сила
Великая из света в тьму вступила,–
В тьму без просвета! Славой он сиял,
Он славы все лучи в себе собрал!
Блеск остроумья, разума сиянье,
Огонь речей, стиха очарованье,–
Исчезло всё,– всё закатилось с ним,
С навек зашедшим Солнцем золотым!
Остались, правда, убежав от тленья,
Души бессмертной вечные творенья,–
Зари его прекрасные труды,
Его полудня славные плоды,–
Осталась часть бессмертная титана,
Который смертью унесён так рано;
Но как мала та часть в сравненьи с ним,
Чудесным целым: яркие частицы
Души, обнявшей всё,– то чаровницы
Ласкающей, то кличем боевым
Бодрящей нас, то ласковой, то грозной!
Среди ль пиров, в беседе ли серьёзной,
Всегда он был властителем умов;
Хвалил его хор высших голосов:
Его хвалить им было честью, славой!
Не он ли был заступник величавый
За женщину, когда до наших стран
Домчал свой вопль обиды Индостан?
Он, он потряс народы речью жгучей,
Он был для них карающим жезлом
И Господа доверенным послом!
Смирясь пред ним, как пред грозящей тучей,
Хвалу ему воздал сенат могучий.

А здесь! О, здесь ещё пленяют нас
Его души весёлые созданья;
Как прежде, юн и пол очарованья
Его живой сценический рассказ,
Где остроумье, радостно и дивно,
Бессмертное, струится непрерывно;
Как прежде, жив портретов яркий ряд,
Которые правдиво говорят
О тех, кто им служил оригиналом;
Всё, что в своей фантазии живой
Он создавал, приют нашло здесь свой,
Служивший славных дел его началом;
Здесь и теперь блестят они вдвойне,
Как в ярком Прометеевом огне,
Как след былого, отблеск величавый
Почившего светила – солнца славы.

Но, может быть, не мало есть людей,
Которым дивной Мудрости паденье
Доставить может злое наслажденье,
Которым нет забавы веселей,
Как если ум великий вдруг сорвётся
С возвышенного тона, для него
Природного, и скорбно ошибётся?
О, пусть они сужденья своего
Удержат пыл: быть может, нам придётся
Увидеть в том, что в их глазах – порок,
Одно лишь горе! Тяжек рок
Для тех, чья жизнь вся на виду проходит,
За кем народ глазами жадно водит,
Ища хвалы иль брани в них предмет;
Их имени – вовек покоя нет:
Мученье Славы для глупцов отрадно!
Сокрытый враг, не зная сна, следит

За жертвою внимательно и жадно,
Шпионит он, и судит, и грозит;
Соперник, враг, завистник и губитель,
Озлобленный глупец и праздный зритель,–
Все, кто чужому горю только рад,
Его сразить, унизить норовят;
Приводят славы путь на край могилы,
Ошибки все, что от избытка силы
Творит порою гений, стерегут,
Скрывают правду и бесстыдно лгут,
Чтоб, накопив несчастье и беду,
Из клеветы воздвигнуть пирамиду!
Таков его удел; а если он
Притом ещё болезнью удручён
Иль, нищету терпя и разоренье,
Забудет гордый дух своё паренье
И принуждён пред Низостью дрожать,
Нападки грязной Злобы отражать,
С Позором биться, а надежды ласку
Встречать лишь, как обманчивую маску
Грядущих зол,– так диво ль, что беда
И сильного сражает иногда?
Та грудь, что всеми чувствами богата,
Содержит сердце бурное в себе:
Гроза и вихрь во всей её судьбе,
Она борьбой и бурями чревата,
И если выше мер напряжена,–
От грозных мук взрывается она.

Но прочь всё это,– если б так и было,
От нас и нашей сцены! В этот час
Наш долг – почтить почившее светило,
Хоть не нужна ему хвала от нас;
Воздать ему мы должны дань почтенья,
Дань слабую за годы наслажденья!
Ораторы блистательных палат,
Скорбите: умер славный ваш собрат!
Великим Трём он равен был по силе:
Слова его – бессмертья искры были!
Поэты драмы! Подвигом самим
Он вам пример дал: состязайтесь с ним!
Вы, остроумцы, общества отрада –
Он был ваш брат: почтите прах его!
Угасла Сила высшего разряда,
Разнообразьем дара своего
Великая: одно другого краше
В ней было: речь, поэзия и ум,
И резвый смех, среди забот и дум
Гармонию вносящий в сердце наше!
Всё это в нас живёт и будет жить,
Пока мы будем гордо дорожить
Таланта гордой силою! Такого,
Как он, не скоро мы найдём другого
И возвращаться будем много раз
К тому, что им оставлено для нас,
Вздыхая и печалясь, что от века
Лишь одного такого человека
Дала Природа, свой разбив чекан,
Когда был ею создан Шеридан!

Перевод Н.А. Холодковского

Поддержать сайт