Джон Гей (John Gay)

Part II. Fable 15. The Cook-maid, the Turnspit, and the Ox

      To a poor Man

  Consider man in every sphere,
  Then tell me is your lot severe?
  'Tis murmur, discontent, distrust,
  That makes you wretched. God is just.
     I grant, that hunger must be fed,
  That toil too earns thy daily bread.
  What then? Thy wants are seen and known,
  But every mortal feels his own.
  We're born a restless, needy crew:
  Show me the happier man than you.

  Adam, though blest above his kind,
  For want of social woman pined,
  Eve's wants the subtle serpent saw,
  Her fickle taste transgressed the law:
  Thus fell our sires; and their disgrace
  The curse entailed on human race.
     When Philip's son, by glory led,
  Had o'er the globe his empire spread;
  When altars to his name were dressed,
  That he was man, his tears confessed.

     The hopes of avarice are check'd:
  The proud man always wants respect.
  What various wants on power attend!
  Ambition never gains its end.
  Who hath not heard the rich complain
  Of surfeits and corporeal pain?
  He, barred from every use of wealth,
  Envies the ploughman's strength and health.
  Another in a beauteous wife
  Finds all the miseries of life:

  Domestic jars and jealous fear
  Embitter all his days with care.
  This wants an heir, the line is lost:
  Why was that vain entail engross'd?
  Canst thou discern another's mind?
  Why is't you envy? Envy's blind.
  Tell Envy, when she would annoy,
  That thousands want what you enjoy.
     'The dinner must be dished at one.
  Where's this vexatious turnspit gone?

  Unless the skulking cur is caught,
  The sirloin's spoiled, and I'm in fault.'
  Thus said: (for sure you'll think it fit
  That I the cook-maid's oaths omit)
  With all the fury of a cook,
  Her cooler kitchen Nan forsook.
  The broomstick o'er her head she waves;
  She sweats, she stamps, she puffs, she raves.
  The sneaking cur before her flies:
  She whistles, calls; fair speech she tries.

  These nought avail. Her choler burns;
  The fist and cudgel threat by turns;
  With hasty stride she presses near;
  He slinks aloof, and howls with fear.
     'Was ever cur so cursed!' he cried,
  'What star did at my birth preside?
  Am I for life by compact bound
  To tread the wheel's eternal round?
  Inglorious task! Of all our race
  No slave is half so mean and base.

  Had fate a kinder lot assigned,
  And formed me of the lap-dog kind,
  I then, in higher life employed,
  Had indolence and ease enjoyed;
  And, like a gentleman, caress'd,
  Had been the lady's favourite guest.
  Or were I sprung from spaniel line,
  Was his sagacious nostril mine,
  By me, their never-erring guide,
  From wood and plain their feasts supplied

  Knights, squires, attendant on my pace,
  Had shared the pleasures of the chase.
  Endued with native strength and fire,
  Why called I not the lion sire?
  A lion! such mean views I scorn.
  Why was I not of woman born?
  Who dares with reason's power contend?
  On man we brutal slaves depend:
  To him all creatures tribute pays,
  And luxury employs his days.'

     An ox by chance o'erheard his moan,
  And thus rebuked the lazy drone:
  'Dare you at partial fate repine?
  How kind's your lot compared with mine!
  Decreed to toil, the barbarous knife
  Hath severed me from social life;
  Urged by the stimulating goad,
  I drag the cumbrous waggon's load:
  'Tis mine to tame the stubborn plain,
  Break the stiff soil, and house the grain;

  Yet I without a murmur bear
  The various labours of the year.
  But then consider, that one day,
  (Perhaps the hour's not far away,)
  You, by the duties of your post,
  Shall turn the spit when I'm the roast:
  And for reward shall share the feast;
  I mean, shall pick my bones at least.'
     “Till now,' the astonished cur replies,
  'I looked on all with envious eyes.

  How false we judge by what appears!
  All creatures feel their several cares.
  If thus yon mighty beast complains,
  Perhaps man knows superior pains.
  Let envy then no more torment:
  Think on the ox, and learn content.'
     Thus said: close following at her heel,
  With cheerful heart he mounts the wheel.

Часть II. Басня 15. Кухарка, Пёс-вертельщик и Бык

БЕДНЯКУ

	Взгляни на этих и на тех.
Неужто ты несчастней всех?
Ты хмур, подавлен и гневлив,
Но знай: Всевышний – справедлив!

	Насущный хлеб трудом даётся,
Здесь всякий вынужден бороться,
И нет причин для огорченья,
Поскольку ты – не исключенье.
Ты покажи мне нынче, ну же,
Кто здесь тебя счастливей, друже!

	Адам устроен был отлично,
Но тосковал без жизни личной.
И Ева, в жизни всё имея,
Закон попрала из-за змея.
Вовсю грешили наши предки,
И вот мы прокляты, их детки.

	И Македонский в славе сладкой
Слезой, пролившейся украдкой,
Поведал миру враз, моментом,
Что не родился монументом.

	Кого любовь к себе корёжит,
Без поклоненья жить не может,
И, сколь ни славь его, уродца,
Ему всё мало, всё неймётся!
Кто от богатого сословья
Не слышал жалоб на здоровье?
Богатых мучат злее пытки
Здоровым пахарям завидки.
Жену-красотку взявший в жёны
Страдает, страхом поражённый,
Что та ему изменит всё же
С любым другим, кто помоложе.
Несчастен тож купец бездетный:
Кому отдаст он дар заветный?
И Зависть, – эта, друг, зараза
Всегда слепа, везде безглаза.
Скажи ей:  благ во мне таится,
Сколь сотне тыщ во сне не снится! 

	– Изжарить мясо нужно к часу,
Не то упрёков будет – масса.
Куда ж Пёс-ве́ртельщик девался?
Проклятый Пёс – куда подался? –
Кухарка выла, псину клича
(Пропустим ругань для приличья!) 	
Из ледника спешит бабища,
С угрозой вертит метловище.
Она сопит, пыхтит, топочет
И Пса поймать скорее хочет,
Но и на ласковое слово
Он убегает снова, снова.
И снова в ярости Кухарка,
И снова Пса ругает жарко.
Почти настигла… Взвизгнув дико,
Рванулся и – поймай, поди-ка!

	– С рожденья проклят я… За что же? –
Заплакал Пёс. – Великий Боже, 
Каким заветом вечно связан,
Я колесо крутить обязан? 
Из всех собак, живущих ныне,
Несчастней нет и вполовину.
Будь у Судьбы дары в заначке,
Родись я комнатной собачкой,
Я б жил не рвал, не надсаждался,
Я б сладкой жизнью наслаждался,
Жил, ублажаемый гостинцем,
Жил обожаемым любимцем.
Будь спаниелем длинноухим
С его великолепным нюхом,
Я на охоте был бы в центре
Вниманья наших сельских джентри,
И я б на дичь, благословляем,
Их выводил со звонким лаем.
Я – многих схваток победитель.
Зачем не лев был мой родитель?
Зачем умён я, и, однако,
Не человек я, – лишь собака? 
Зачем животное от века –
Невольник жалкий человека?
Зачем лишь низкие мы твари
При человеке-государе?

	Бык мимо проходил случайно
И возмутился чрезвычайно.

	– Несчастен? Ты? Да Бог с тобою!
Сравни мою с твоей судьбою!
Ножом жестоким холощён я,
Одной работе обречён я.
Стрекало колет; боль почуя,
Телегу медленно влачу я.
Я с почвой бой веду упорно,
Пашу её и сыплю зёрна. 
Тружусь я тяжко без поблажек
И не ропщу, что век мой тяжек.
И мне ли думать о награде?
Вот-вот зарежут мяса ради,
И ты свой Вертел тем же часом
Завертишь, слышь, с говяжьим мясом,
И после пира всё догложешь,
И этим век мой подытожишь.

	– Мне стыдно, – молвил Пёс, – нет мочи:
Мне зависть застилает очи!
Сколь нас обманывает внешность!
Сколь бесит мнимая успешность!
Уж коль быки мычат от нужи,
То людям жить – намного хуже!
Спасибо, друг; урок усвою
И больше попусту не взвою.

	И за Кухаркою, покорный,
Ушёл, весёлый и задорный,
И говорят, что без кручины
Бежит по кругу и доныне.

© Перевод Евг. Фельдмана
15-18.12.2018
25.12.2018 (ред.)
Все переводы Евгения Фельдмана

Поддержать сайт