Роберт Бернс (Robert Burns)

Epistle from Esopus to Maria

FROM those drear solitudes and frowsy cells,
Where infamy with sad repentance dwells;
Where turnkeys make the jealous portal fast,
And deal from iron hands the spare repast;
Where truant ‘prentices, yet young in sin,
Blush at the curious stranger peeping in;
Where strumpets, relics of the drunken roar,
Resolve to drink, nay, half to whore, no more;
Where tiny thieves not destin’d yet to swing,
Beat hemp for others, riper for the string:
Prom these dire scenes my wretched lines I date,
To tell Maria her Esopus’ fate.
‘Alas!  I feel I am no actor here!’
‘Tis real hangmen real scourges bear!
Prepare, Maria, for a horrid tale
Will turn thy very rouge to deadly pale;
Will make thy hair, tho’ erst from gipsy poll’d,
By barber woven, and by barber sold,
Though twisted smooth with Harry’s nicest care,
Like hoary bristles to erect and stare.
The hero of the mimic scene, no more
I start in Hamlet, in Othello roar;
Or, haughty Chieftain, ‘mid the din of arms,
In Highland bonnet woo Malvina’s charms;
While sans-culottes stoop up the mountain high,
And steal from me Maria’s prying eye.
Bless’d Highland bonnet! once my proudest dress,
Now prouder still, Maria’s temples press.
I see her wave thy towering plumes afar,
And call each coxcomb to the wordy war.
I see her face the first of Ireland’s sons,
And even out-Irish his Hibernian bronze;
The crafty colonel leaves the tartan’d lines,
For other wars, where he a hero shines:
The hopeful youth, in Scottish senate bred,
Who owns a Bushby’s heart without the head.
Comes ‘mid a string of coxcombs to display
That _veni, vidi, vici,_ is his way;
The shrinking bard adown an alley skulks,
And dreads a meeting worse than Woolwich hulks;
Though there his heresies in church and state
Might well award him Muir and Palmer’s fate:
Still she undaunted reels and rattles on,
And dares the public like a noontide sun.
What scandal call’d Maria’s jaunty stagger
The ricket reeling of a crooked swagger?
Whose spleen? e’en worse than Burns’s venom when
He dips in gall unmix’d his eager pen,
And pours his vengeance in the burning line!
Who christen’d thus Maria’s lyre divine
The idiot strum of vanity bemused,
And even th’ abuse of poesy abused?
Who call’d her verse a parish workhouse, made
For motley, foundling fancies, stolen or stray’d?
A workhouse! ah, that sound awakes my woes,
And pillows on the thorn my rack’d repose!
In durance vile here must I wake and weep,
And all my frowsy couch in sorrow steep;
That straw where many a rogue has lain of yore,
And vermin’d gipsies litter’d heretofore.

Why, LonsdaIe, thus thy wrath on vagrants pour?
Must earth no rascal, save thyself, endure?
Must thou alone in guilt immortal swell,
And make a vast monopoly of hell?
Thou know’st the virtues cannot hate thee worse;
The vices also, must they club their curse?
Or must no tiny sin to others fall,
Because thy guilt’s supreme enough for all?

Maria, send me too thy griefs and cares;
In all of thee sure thy Esopus shares.
As thou at all mankind the flag unfurls,
Who on my fair one satire’s vengeance hurls?
Who calls thee pert, affected, vain coquette,
A wit in folly, and afool in wit?
Who says that fool alone is not thy due,
And quotes thy treacheries to prove it true?
Our force united on thy foes we’ll turn,
And dare the war with all of woman born:
For who can write and speak as thou and I?
My periods that decyphering defy,
And thy still matchless tongue that conquers all reply.

Послание Эзопа к Марии

Из грязных нор, в которых там и тут 
Позор и стыд в раскаянье живут,
Где надзиратель в давке и вонище
Вас наделяет скудной, жалкой пищей,
Где молодёжь, погрязшая в грехе,
Глядит на вас с улыбочкой, – хе-хе,
Где, обожравшись, пьяные ублюдки
Дают полкружки пива проститутке,
Где коноплю воришки бьют, – её
Они здесь бьют за взрослое ворьё, –
В таких условьях о себе впервые,
Эзоп новейший, я пишу Марии.

	Ужели я по-прежнему живу?
Ужель палач и плети – наяву?
Я опишу такие бездны ада,
Что побледнеет и твоя помада,
А волосы твои, что на парик
Цирюльник твой с цыганочки состриг,
Мария, встанут на манер щетины,
От ужасов представленной картины.
Сняло с меня актёрство, как рукой:
Какой Отелло, Гамлет я – какой?
Какой я Горец, Вождь с отвагой львиной?
Пленяться мне ль красавицей Мальвиной,
Коль санкюлоты, встав превыше гор,
Марии мне загородили взор?
Милее мне, чем шляпы дорогие,
Берет шотландский: он к лицу Марии.
Её с плюмажем видя пред собой,
Любым хлыщам я дам словесный бой.
Ирландец бравый скачет ей навстречу.
Загар – не наш: ирландец – издалече.
Седой полковник скачет; вражий стан
Страшил не раз полковничий тартан.
Вот Бу́шби-сын; характер в нём бойцовский,
Да только жаль, что разум не отцовский,
Коль «ве́ни, ви́ди, ви́ци» он, видать,
Девиз повсюду хочет оправдать.
Крадётся бард; он встреч боится боле
Тюрьмы плавучей, вулиджской неволи.
Он – еретик; он знает, бедокур,
Чем кончил Па́лмер и чем кончил Мур.
Ни перед кем Мария не трепещет:
Она, как солнце, дразнится и блещет.
За этой ей злословье крепко мстит,
И так за сплетней сплетню громоздит
Как даже Бернс, таланты понукая, 
И то не смог бы, в жёлчь перо макая!
Назвали же какие-то скоты
Её стихи бренчанием тщеты,
Сказал паскудник мелкий и драчливый,
Что это – брань поэзии бранчливой,
Приходский дом работный-де стихи,
Обрывки самой пёстрой чепухи.

	Работный дом! – Ах, снова эти звуки
Мне душу предают жестокой муке,
И скорбь моя во мне обнажена,
И камера в неё погружена.
Повсюду здесь клочки соломы грязной.
Цыган её тут стелит безобразный.

	Зачем, Лонсдейл, преследуешь бродяг?
Ты, вор, другому вору – смертный враг?
Одним собой ты хочешь непременно
Заполнить бесконечную геенну?
Неправому ль судить неправоту?
Скоту ль вредить такому же скоту?
Ты борешься с грехом со рвеньем истым
Затем, чтоб стать в аду монополистом?

	Пиши, Мария; боль-печаль твою
Я, твой Эзоп, с тобою разделю.
Ты раздразнила целый мир, задира.
Не в помощь ли тебе моя сатира?
А кто тебя, скажи, из года в год
Тщеславною кокеткою зовёт?
Кто заполняет список понемножку,
Кому и где ты ставила подножку?
Дадим ли бой соперницам твоим?
Кто, кто противостанет нам двоим?
В письме и в речи мы с тобою хватки:
Периоды мои – одни загадки,
А ты – с твоим-то язычком! –
		любые отобьёшь нападки!

© Перевод Евг. Фельдмана
22.12.2005
5.01.2006
11-13.01.2006
Все переводы Евгения Фельдмана

Поддержать сайт