Роберт Бернс (Robert Burns)

A Winter Night

WHEN biting Boreas, fell and doure,
Sharp shivers thro’ the leafless bow’r;
When Phoebus gies a short-liv’d glow’r,
    Far south the lift,
Dim-dark’ning thro’ the flaky show’r
    Or whirling drift;

Ae night the storm the steeples rocked,
Poor Labour sweet in sleep was locked,
While burns, wi’ snawy wreaths up-choked,
    Wild-eddying swirl,
Or, thro’ the mining outlet bocked,
    Down headlong hurl;

List’ning the doors an’ winnocks rattle
I thought me on the ourie cattle,
Or silly sheep, wha bide this brattle
    O’ winter war,
And thro’ the drift, deep-lairing, sprattle
    Beneath a scar.

Ilk happing bird, wee, helpless thing!
That, in the merry months o’ spring,
Delighted me to hear thee sing,
    What comes o’ thee?
Where wilt thou cow’r thy chittering wing,
    An’ close thy e’e?

Ev’n you, on murd’ring errands toil’d,
Lone from your savage homes exil’d,-
The blood-stained roost and sheep-cote spoil’d
    My heart forgets,
While pitiless the tempest wild
    Sore on you beats.

Now Phoebe, in her midnight reign,
Dark muffl’d, view’d the dreary plain;
Still crowding thoughts, a pensive train,
    Rose in my soul,
When on my ear this plaintive strain,
    Slow, solemn, stole:-


  ‘Blow, blow, ye winds, with heavier gust!
  And freeze, thou bitter-biting frost!
  Descend, ye chilly smothering snows!
  Not all your rage, as now united, shows
    More hard unkindness unrelenting,
    Vengeful malice unrepenting,
Than heav’n-illumin’d man on brother man bestows!
  See stern Oppression’s iron grip,
    Or mad Ambition’s gory hand,
  Sending, like blood-hounds from the slip,
    Woe, want, and murder o’er a land!
  Ev’n in the peaceful rural vale,
  Truth, weeping, tells the mournful tale
How pamper’d Luxury, Flatt’ry by her side,
  The parasite empoisoning her ear,
  With all the servile wretches in the rear,
Looks o’er proud property, extended wide;
  And eyes the simple rustic hind,
    Whose toil upholds the glitt’ring show,
  A creature of another kind,
  Some coarser substance, unrefin’d,
Plac’d for her lordly use thus far, thus vile, below.

  Where, where is Love’s fond, tender throe,
  With lordly Honour’s lofty brow,
    The pow’rs you proudly own?
  Is there, beneath Love’s noble name,
  Can harbour, dark, the selfish aim
    To bless himself alone?
  Mark maiden-innocence a prey
    To love-pretending snares;
  This boasted honour turns away,
  Shunning soft pity’s rising sway,
Regardless of the tears, and unavailing pray’rs!
  Perhaps this hour, in mis’ry’s squalid nest,
  She strains your infant to her joyless breast,
And with a mother’s fears shrinks at the rocking blast!

  Oh ye! who, sunk in beds of down,
Feel not a want but what yourselves create,
Think, for a moment, on his wretched fate,
  Whom friends and fortune quite disown!
Ill satisfied keen nature’s clam’rous call,
  Stretch’d on his straw he lays himself to sleep,
While thro’ the ragged roof and chinky wall,
Chill o’er his slumbers piles the drifty heap!
Think on the dungeon’s grim confine,
Where guilt and poor misfortune pine!
Guilt, erring man, relenting view!
But shall thy legal rage pursue
  The wretch, already crushed low,
  By cruel fortune’s undeserved blow?
Affliction’s sons are brothers in distress;
A brother to relieve, how exquisite the bliss!’


I heard nae mair; for Chanticleer
  Shook off the pouthery snaw,
And hail’d the morning with a cheer,
  A cottage-rousing craw.

But deep this truth impress’d my mind-
  Thro’ all His works abroad,
The heart benevolent and kind
  The most resembles God.

Зимняя ночь

	Взываю к вам, несчастные, нагие,
	Несчастные всех титулов и званий, 
	Что терпят гнев безжалостного шторма!
	Как голод ваш, как ваша бесприютность 
	И беззащитность ваша, – как они
	Оборонят вас в эту злую пору?

						Шекспир.

	Когда в полях и у дверей, –
	Повсюду царствует Борей,
	А Феб, что в мутный  эмпирей
		Взошёл на юге,
	На пляски ветров-дикарей
		Глядит в испуге,

	Когда метель трясёт от злобы,
	И спят в лачугах Землеробы,
	Когда ручей гнетут сугробы,
		А тот покорствует 
	Иль, брызжа из земной утробы,
		Противоборствует, –

	Когда трясутся стены шатки,
	Всё думаю: «Как там лошадки,
	Как там коровы, что негладки
		С такой житухи?
	Овечки как – с зимою в схватке?
		Им снег – по брюхи!

	Как там пернатые, что мне
	Так сладко пели по весне?
	В безлистой чаще, в голизне
		Как им укрыться?
	И как забыться ей во сне,
		Дрожащей птице?»

	И забываю поневоле
	Я о батрацкой тяжкой доле,
	О птичнике, о грязном поле
		В крови куриной
	И об овчарне, – как оттоле
		Разит скотиной…

	А Феб глядел из мутной дали
	На землю, полную печали,
	И в час, как выли и рычали
		Ветра лихие,
	Во мне внезапно зазвучали
		Стихи такие:

«Бей, ветер, бей, безумствуя и воя,
Морозя неживое и живое!
	Ты, тяжкий снег, дави, – всё это шалость,
	В сравненье с тем, что, позабыв про жалость,
Здесь ближний вытворяет с ближним,
И как он издевается над нижним. –
	Что в нём от Бога? Что, – хотя бы малость?
И стар, и млад здесь гибнут без разбора:
	Здесь Честолюбье правит и Тиранство.
Глад, мор, нужда, – терзает злая свора
	Родную землю, – что за окаянство!
В долине сельской Правда горько плачет:
Разврат и Лесть при ней назойливо судачат,
	Ей оскверняя слух, – меж тем иуды
Толпятся сзади; – и взирает нагло
На мир Богатство, власть свою и тягло
	Навязывая всем, везде и всюду.
А пахарю-то, – пахарю сколь гадко:
	Его тяжёлый труд – первооснова
Богатства, – но оно всё снова, снова
	В нём видит существо нижайшего порядка,
	Чей горек труд затем, чтоб высшим было сладко!

А где Любовь, Сочувствие? Бог весть.
И где она, возвышенная Честь?
	В каком они пространстве пребывают?
А может, себялюбье и обман,
Твердя «любовь», и свой коварный план,
	И с ним себя, как могут, прикрывают?
О, Честь хвалёная! Невинности девичьей
	Ты приготовила силки.
Попалась! Посмеяться над добычей –
Твой бессердечный, давний твой обычай,
	Всем жалобам её и мольбам вопреки!
А, может быть, сейчас, в какой-нибудь лачуге
Она твоё дитя баюкает, в испуге
Прислушиваясь к диким завываньям вьюги?

	Вы, возлежащие на пуховой перине, –
Продлить свой род, иных вам нет забот, –
Подумайте о том, кто в нищете живёт,
	Несчáстливый в друзьях, несчáстливый в судьбине!
Вот, скорчившись, он дремлет на соломе.
	Дырявый, ветхий кров над головой;
Все стены – в трещинах; тоска в убогом доме;
	А есть так хочется, – хоть волком вой!
Подумай о тюрьме, где в заключенье
Томятся и Вина, и Злоключенье!
Наказана Вина, – но разве дело,
Когда закон, не ведая предела,
	И далее преследует гневливо
	Наказанных Судьбой несправедливо?
Дрожмя дрожать и всё-таки в ненастье


	Стих оборвался: Петушок
		Был громок необычно,
	Как будто солнышко зажёг
		Поутру самолично.
  
	Где люди склонны к доброте,
		Где ближний не оставлен,
	Там в наибольшей полноте
		Всевышний людям явлен!

© Перевод Евг. Фельдмана
17-30.04.2006
Все переводы Евгения Фельдмана

Поддержать сайт