Роберт Бернс (Robert Burns)

Свобода - Видение

Без крыши башня, дом без крова
    С желтофио́лью в глубине. 
Летели филины и совы
    С полночной жалобой к луне.

И ветер стих, объятый мраком, 
    И звезды чиркали впотьмах,
И лис кричал за буераком, 
    Кричало эхо на холмах.

Здесь мимо замка с горной кручи 
    Неслась проворная река.
Она неслась в поток могучий, 
    Что ей ревел издалека.

И север шёл дорогой лунной,
    С волшебным светом поспеша.
Казалось, он сулил с фортуной 
    Всё то, что жаждала душа.

Взглянув на небо, еле-еле
    Я подавил животный  страх:
Шагал в обличье менестрели
    Огромный призрак в облаках!
 
И так он глянул с небосвода.
    Что камень дрогнет. Вдалеке 
Святой девиз его – «Свобода» 
    Я  прочитал  на колпаке.

И то, что он пропел, тоскуя,
    И  мёртвый  слышал, как живой.
Ах, песню скорбную такую
    Британцы слышали впервой!

Он пел о прошлом в светлом гимне, 
    Он, плача, пел о наших днях,
И что он молвил, то, увы, мне 
    Не передать в моих стихах.

«Трубы спартанской не ищу
    И нежной лиры эоли́йской.
Свободе песню посвящу,
    Взыскуя арфы колумби́йской!

Обломки рухнувших оков 
Швырните без обиняков
    В лицо тирану и убийце. 
Он никого не устрашит, 
И боле он не сокрушит
    И не растопчет колумби́йца! 
Шумит народ, свободой потрясённый. 
Как радуется он империи спасённой! 
Где человек, подобный Богу,
    Что перед яростной толпой
    И перед бурею слепой 
Не  выкажет свою тревогу? 
Изыди, прочь, ничтожный,  подлый  раб, 
    Коль ты настолько слаб, 
    Что, подчиняясь господину, 
    Ты славишь сам его дубину,
Готовой на тебе оставить след!
    И есть ли в этом благородство?
    И где с Отцом Небесным сходство? 
Все чувства отвечают: «Их тут нет!»
    Свободы и Колу́мбии сыны,
    Грядите же туда, где  вы нужны! 
Никто при вас не смеет посягнуть
    На Человека царственную  суть!
    
    Твой звёздный трон, Альфре́д, 
Когда-то барды окружали, 
Что чувства патриотов выражали. 
Сейчас ты убедиться мог бы в жали,
    Что Англии такой уж больше нет!
Ведь могут же народы строить планы, 
Как отомстить за собственные раны? 
Но Англия твоя, что горестно и странно,
    Им – первый  враг. И под своим штандартом
    Она гремит с воинственным азартом: 
«Отныне я иду путём тирана!» 
В сей черный час вся муть пошла со дна. 
Возликовал в геенне сатана. 
В сей черный час наш добрый старый дом
Позором покрывался и стыдом!

О Каледо́ния! Благой предел
 Великих песен и великих дел,
    К тебе я обращаю взор свой влажный:
Душа Свободы, где теперь она? 
В гробнице, где  в седые времена
    Уоллес похоронен был отважный? 
Не должен слышать этого герой!
    Уймитесь, ветры! Стихните скорее:
    Под небесами рея, в эмпире́е
Секреты вы разносите порой!

    Се – Каледо́ния? Она! Она! 
    Тверда, как скалы, и, как  шторм, сильна.
И – ненависть бессмертная во взоре.
    С которой самый гордый из князей.
Столкнувшись, должен был считаться вскоре.
    Был меч грозой непрошеных гостей.
Но – грозный  взгляд угаснул навсегда.
Рука в параличе и никогда
Не вынет меч, когда придёт  нужда!»

© Перевод Евг. Фельдмана
18.07.1999
8.07.2001 (ред.)
Все переводы Евгения Фельдмана

Libertie

A Vision

As I stood by yon roofless tower,
  Where the wa’flower scents the dewy air.
Where the howlet mourns in her ivy bower,
  And tells the midnight moon her care;

The winds were laid, the air was still,
  The stars they shot alang the sky;
The fox was howling on the hill,
  And the distant echoing glens reply;

The stream adown the hazelly path
  Was rushing by the ruined wa’s
To join yon river on the strath,
  Whase distant roaring swells an’ fa’s;

The cauld blue north was streaming forth
  Her lights wi’ hissing eerie din;
Athwart the lift they start an’ shift,
  Like fortune’s favours, tint as win;

By heedless chance I turned mine eyes,
  And, by the moonbeam, shook to see
A stern and stalwart ghaist arise,
  Attired as minstrels wont to be;

Had I statue been o’ stane,
  His daring look had daunted me;
And, on his bonnet graved was, plain,
  The sacred posy-LIBERTIE!

And free his harp sic strains did flow
  Might roused the slumbering dead to hear;
But oh! it was a tale of woe
  As ever met a Briton’s ear.

He sang wi’ joy his former day,
  He weeping wailed his latter times;
But what he said it was nae play,
  I winna venture ‘t in my rhymes....

‘No Spartan tube, no Attic shell,
  No lyre Aeolian I awake;
‘Tis liberty’s bold note I swell;
  Thy harp, Columbia, let me take!

See gathering thousands, while I sing,
A broken chain exulting bring,
  And dash it in a tyrant’s face!
And dare him to his very beard,
And tell him he no more is feared,
  No more the despot of Columbia’s race!
A tyrant’s proudest insults braved,
They shout, a people freed; they hail an empire saved!

‘Where is man’s godlike form?
  Where is that brow erect and bold,
  That eye that can unmoved behold
The wildest rage, the loudest storm,
That e’er created fury dared to raise?
  Avaunt, thou caitiff! servile, base,
  That tremblest at a despot’s nod,
  Yet, crouching under the iron rod,
Canst laud the hand that struck the insulting blow!
  Art thou of man’s imperial line?
  Dost boast that countenance divine?
Each skulking feature answers No!
  But come, ye sons of Libertie,
  Columbia’s offspring, brave as free!
  In danger’s hour still flaming in the van,
  Ye know and dare maintain the royalty of Man!

    Alfred! on the starry throne,
  Surrounded by the tuneful choir,
  The bards that erst have struck the patriot lyre,
  And roused the freeborn Briton’s soul of fire-
    No more thy England own!
Dare injured nations form the great design
  To make detested tyrants bleed?
  Thy England execrates the glorious deed!
  Beneath her hostile banners waving,
  Every pang of honour braving,
England in thunder calls-“The tyrant’s cause is mine!”

‘That hour accurst how did the fiends rejoice,
And hell thro’ all her confines raise the exulting voice!
That hour which saw the generous English name
Linked with such damned deeds of everlasting shame!
  Thee, Caledonia, thy wild heaths among,
  Thee, famed for martial deed and heaven-taught song,
    To thee I turn with swimming eyes;
  Where is that soul of Freedom fled?
  Immingled with the mighty dead!
    Beneath the hallow’d turf where Wallace lies!
  Hear it not, Wallace, in thy bed of death!
    Ye babbling wind; in silence sweep;
    Disturb not ye the hero’s sleep,
  Nor give the coward secret breath.

    Is this the ancient Caledonian form,
    Firm as the rock, resistless as the storm?
  The eye which shot immortal hate,
    Crushing the despot’s proudest bearing?
  The arm which, nerved with thundering fate,
    Brav’d usurpation’s boldest daring?
  Dark-quenched as yonder sinking star,
  No more that glance lightens afar;
That palsied arm no more whirls on the waste of war!’

Поддержать сайт