Роберт Бернс (Robert Burns)

Послание Роберту Грэхему, эсквайру, проживающему в его поместье Финтри

Свершала высший подвиг свой Природа,
И разум человеческого рода
Взялась построить в мастерских отличных –
Людей различных из частей различных.
	Сначала создала народ полезный
С терпением и выдержкой железной.
Стал земледелец общества основой,
А также люд ухватистый, торговый.
Труждаются они, что каторжане,
Но благоденством дышат горожане.
Вот поплавки и грузила. Грабастай:
Всему, что редко, – сеть с ячейкой частой.
От caput mortuum1  великой сферы
Родит Природа сквайра, кавалера,
Находит фосфору и честь, и место,
И мнёт философическое тесто,
И лепит, формируя тесто оно,
И мнения, и нравы, и законы,
И в северном сиянии возгонкой
Для женских душ находит пламень тонкий.
	Вот, наконец, расставлен мир по полкам,
Но прежде чем порадоваться толком,
Природа с добродушною улыбкой
То создаёт, что пóлно страсти зыбкой.
Что, раскалясь до  белого каленья,                             
Потухнет враз при первом дуновенье,
Чьи радости не ведают предела.
(Природе быть серьёзной надоело,
И Хогарт сам проснулся  в ней при этом).
Созданье именуется Поэтом.                                         
Поэт живёт мгновеньем ныне сущим
И не способен думать о грядущем.
Он – бескорыстный утешитель, ибо
Друзей приободряет за спасибо.
С Судьбою не способен он бороться.                           
Сожмёт кулак – порок над ним смеётся.
Он знает толк в богатстве,  но на деле
Концы с концами сводит еле-еле.
Он страждущему дарит утешенье,
Но часто одинок  в своём крушенье.                             
Природа же,  как только отсмеётся, 
Ошибку исправлять свою берётся 
И древо крепкое в своём владенье 
Для бедного ползучего растенья
Находит. Уступает ствол могучий                             
В союзе с жимолостию ползучей. 
Здесь жимолость – конечно, сочинитель, 
А древо – Роберт Грэхем, покровитель.
	Жалейте  бардов,   мыкающих горе!
Они – что щепки в злом житейском море.                    
Они – не  себялюбцы, не пройдохи. 
Для них богатство – в каждой лишней крохе.  
Сколь ни было  б судьбы ничтожно  благо, 
И малости здесь всякий рад бедняга.
Завись наш мир от них, живущих сиро,
Благословенней не было бы мира!
Есть люди, в коих жизнь и мудрый разум
Бега на скачках начинают разом,
Для коих чувств живое проявленье –
Печальный бред, достойный сожаленья,
Что молвят «будет!» вместо «хорошо бы».
Кому милы столь жёсткие особы?
Нечистый сплав, дурная гравировка.
Не Божий лик, а грубая дешёвка!
Но ты, моя надежда и спаситель,
Высокой добродетели носитель,
Готов, я знаю, в знак лицеприятья,
Весь род людской привлечь в свои объятья!
Заступник мой, с которым постоянно
На будущее связываю планы,
О помощи хочу просить, но что же
Всё не могу унять душевной дрожи?
Известно мне, что ты в любое время
Нужды моей готов облегчить бремя.
Но мне ли быть поэтом-лицемером,
Что может петь возвышенным манером
И тут же о нужде своей толкует
И прозой попрошайною кукует?
И есть ли искренность в высоком слове,
Когда душа низка в своей основе?
Не трогай лицемеров жизни частной.
Скорби, мой друг, о музе их несчастной.
Несутся в небо жаворонка песни.
Кто ползает, безгласен, хоть ты тресни!
Такой ведёт учёт своим обидам
И милостыню просит с наглым видом.
Поддержишь раз такого человека,
Он не отстанет до скончанья века!
Просить – занятья нет позорней, зряшней.
Уж лучше вновь своей займусь я пашней.
Пришью заплаты; я привык на деле
На восемнадцать пенсов жить в неделю.
В последний раз, надеюсь, будет это.
Мне верится, ты выручишь поэта.
На высоту подсаженный тобою,
Где человек с природой краше втрое,
Ещё прекраснее я с музой мир открою!

© Перевод Евг. Фельдмана
7.01.1998
19-20.01.1998
14.03.1998 (ред.)
3.07.2005 (комментарий)
Все переводы Евгения Фельдмана

Epistle to Robert Graham of Fintry

WHEN Nature her great master-piece design’d,
And fram’d her last, best work, the human mind,
Her eye intent on all the mazy plan,
She form’d of various parts the various man.
  Then first she calls the useful many forth;
Plain plodding industry, and sober worth:
Thence peasants, farmers, native sons of earth,
And merchandise’ whole genus take their birth:
Each prudent cit a warm existence finds,
And all mechanics’ many-apron’d kinds.
Some other rarer sorts are wanted yet,
The lead and buoy are needful to the net:
The caput mortuum of gross desires
Makes a material for mere knights and squires;
The martial phosphorus is taught to flow,
She kneads the lumpish philosophic dough,
Then marks the unyielding mass with grave designs,
Law, physic, politics, and deep divines:
Last, she subilmes th’ Aurora of the poles,
The flashing elements of female souls.
  The order’d system fair before her stood,
Nature, well-pleas’d, pronounc’d it very good;
But ere she gave creating labour o’er,
Half-jest, she try’d one curious labour more;
Some spumy, fiery, ignis fatuus matter,
Such as the slightest breath of air might scatter;
With arch alacrity and concious glee
(Nature may have her whim as well as we,
Her Hogarth-art perhaps she meant to show it)
She forms the thing, and christens it a Poet,-
Creature, tho’ oft the prey of care and sorrow,
When blest to-day, unmindful of to-morrow;
A being form’d t’ amuse his graver friends,
Admir’d and prais’d-and there the homage ends;
A mortal quite unfit for Fortune’s strife,
Yet oft the sport of all the ills of life;
Prone to enjoy each pleasure riches give,
Yet haply wanting wherewithal to live;
Longing to wipe each tear, to heal each groan,
Yet frequent all unheeded in his own.
  But honest Nature is not quite a Turk,
She laugh’d at first, then felt for her poor work.
Pitying the propless climber of mankind,
She cast about a standard tree to find;
And, to support his helpless woodbine state,
Attach’d him to the generous truly great-
A title, and the only one I claim,
To lay strong hold for help on bounteous Graham.
  Pity the tuneful muses’ hapless train,
Weak, timid landamen on life’s stormy main!
Their hearts no selfish stern absorbent stuff,
That never gives-tho’ humbly takes enough;
The little fate allows, they share as soon,
Unlike sage proverb’d wisdom’s hard wrung boon.
The world were blest did bliss on them depend:
Ah, that ‘the friendly e’er should want a friend!’
Let prudence number o’er each sturdy son,
Who life and wisdom at one race begun,
Who feel by reason, and who give by rule,
(Instinct’s a brute, and sentiment a fool!)
Who make poor ‘will do’ wait upon ‘I should’-
We own they’re prudent, but who feels they’re good?
Ye wise ones, hence! ye hurt the social eye!
God’s image rudely etch’d on base alloy!
But come ye who the godlike pleasure know,
Heaven’s attribute distinguish’d-to bestow!
Whose arms of love would grasp the human race:
Come thou who giv’st with all a courtier’s grace;
Friend of my life, true patron of my rhymes!
Prop of my dearest hopes for future times.
Why shrinks my soul, half-blushing, half-afraid,
Backward, abash’d to ask thy friendly aid?
I know my need, I know thy giving hand,
I crave thy friendship at thy kind command;
But there are such who court the tuneful nine-
Heavens! should the branded character be mine!
Whose verse in manhood’s pride sublimely flows.
Yet vilest reptiles in their begging prose.
Mark how their lofty independent spirit
Soars on the spurning wing of injur’d merit!
Seek not the proofs in private life to find;
Pity the best of words should be but wind!
So to heaven’s gates the lark’s shrill song ascends,
But grovelling on the earth the carol ends.
In all the clam’rous cry of starving want,
They dun benevolence with shameless front;
Oblige them, patronize their tinsel lays,
They persecute you all your future days!
Ere my poor soul such deep damnation stain,
My horny fist assume the plough again;
The piebald jacket let me patch once more;
On eighteen-pence a week I’ve liv’d before.
Tho’, thanks to Heaven, I dare even that last shift,
I trust, meantime, my boon is in thy gift;
That, plac’d by thee upon the wish’d-for height,
Where, man and nature fairer in her sight,
My muse may imp her wing for some sublimer flight.

Поддержать сайт