Джон Китс (John Keats)

Послание Чарльзу Каудену Кларку

	Ты видел, Чарльз, как лебедь грациозный 
Плывёт порой, задумчивый, серьёзный, 
Плывёт бесшумно, словно луч нетленный, 
Идущий к нам из глубины вселенной. 
Порой он крылья распахнёт просторно, 
Красуясь перед Нимфою озёрной, 
И капельки, сверкающие в ряби, 
Как драгоценность, вытащит из хляби. 
В гнездо несёт он капельки-алмазы, 
Чтоб медленно их выпить, а не сразу, 
Но все же сохранить не может птица 
Ни на мгновенье влажные частицы. 
Причиною тому – их быстротечность. 
Они – как время, канувшее в вечность. 
В реке Поэзии и я немало 
Сгубил, как лебедь, времени. Бывало,
Весло разбито; паруса провисли; 
Ни ветерка; бесцельно бродят мысли; 
Вода меж пальцев, исчезая, блещет... 
Увы, меж них алмаз не затрепещет! 
И я прервал на время переписку. 
Но ты не обижайся, друг мой близкий: 
Твой слух привык к классическим канонам. 
Зачем тебе общаться с пустозвоном? 
Попробовав напитки Гелико́на, 
Моё вино ты вряд ли благосклонно 
Отведаешь: к чему ходить в пустыню, 
Бесплодную и полную унынья, 
Тебе, который Ба́йи видел виды, 
Где отдыхал под музыку Арми́ды 
И где читал бессмертного Торква́то, 
Редчайших роз вдыхая ароматы, 
Тебе, который у потока Ма́ллы 
Дев белогрудых приласкал немало? 
Бельфе́бу наблюдал ты в речке чистой, 
Ты видел У́ну в чаще густолистой 
И Арчима́го, – рябью серебристой 
Он любовался; всей душою страстной 
Он предан королеве был прекрасной, 
Тита́нию он зрил на тропах тайных, 
Ура́нию – в дворцах её бескрайных. 
Либе́ртас наш, водя его по бору, 
Возвышенные вёл с ним разговоры, 
И сам ты слушал умиротворённо,
Как пел Либе́ртас славу Аполло́ну, 
Как пел он о летящих эскадронах, 
О женщинах заплаканных, влюблённых, 
О многом, что мне прежде и не снилось.

	Так думал я; ползли и торопились 
За днями дни – без веры, без надежды: 
Мое перо – увы, перо невежды. 
Когда б я мог, я посвятил бы строки 
Тебе, мой друг, за первые уроки 
Того, как можно сделать стих свободным, 
Величественным, сжатым, благородным. 
Цитировал ты Спе́нсера пространно, – 
Там плыли гласных птичьи караваны, – 
И Ми́льтона читал, – в поэме были 
Покорность Евы, ярость Михаила. 
Кто мне, входившему в литературу, 
Открыл сонета строй и партитуру? 
Кто объяснил мне свойства оды пышной, 
Что, как Атла́с, крепчает ношей лишней? 
Кто доказал, что эпиграммы жало 
Разит верней, чем лезвие кинжала, 
Что эпос – царь, который миру внемлет 
И, как кольцо Сату́рна, мир объемлет? 
Ты, Кли́о показав мне без покрова, 
Долг патриота указал суровый, 
Поведал об Альфре́де и о Те́лле, 
О Бру́те, что свершил благое дело,
Убив тирана. Что б со мною стало,
Когда б не ты? Бесцветно и устало
Воспринял бы в душевном нездоровье
Я этот мир, наполненный любовью.
Смогу ли я забыть благодеянья?
Смогу ль оставить их без воздаянья?
О нет! Стихами угоди тебе я,
От радости б катался по траве я.
Я издавна одну мечту лелею:
Что ты, о времени не сожалея,
Меня прочтешь – страницу за страницей.
Пришел мой день. Так пусть же он продлится!

	Я несколько недель не видел шпили, 
Что воды яркой Те́мзы отразили, 
Не видел солнечный восход в тумане 
И тени, тающие утром рано 
Над лугом и над речкой каменистой. 
Ах, как чудесно в местности холмистой, 
Где свежесть ручейков в такую пору 
Пьет ветерок, бродя по косогору, 
Где нива созревает золотая, 
Где Ци́нтия смеется, воцаряя 
Ночами летними в небесном крае, 
И облако, как нежный пух, кружится, 
И кажется, она в постель ложится!

	Я стал бывать в высоких этих сферах, 
Лишь разобравшись в рифмах и размерах.
«Пиши! – меня Природа призывала. –
Прекрасней дня на свете не бывало!»
И я писал. Стихов скопилось много.
Я не в восторге был от них, ей-Богу,
Но сочинить решил, доверясь чувству,
Тебе письмо. Особое искусство
В особом вдохновении нуждалось,
Что достиженьем цели возбуждалось,
И мне казалось: в этом достиженье
Поможет мне мое стихосложенье.
Но много дней прошло с поры блаженной,
Как Мо́царт мне открылся вдохновенный,
И Арн, и Ге́ндель душу мне согрели,
И песни Э́рин сердцем овладели.
Они в твоем прекрасном исполненье
Всецело отвечали настроенью.
Мы, по тропе бродя тенистой, длинной,
Оказывались в местности равнинной;
Мы в комнате твоей библиотечной
Беседой наслаждались бесконечной.
Спускалась ночь; мы ужинали плотно;
Затем искал я шляпу неохотно;
Ты провожал меня; ты жал мне руку
И уходил; но все я слышал звуки,
Но всё внимал твоей недавней речи,
Хотя ты от меня уж был далече
И, возвращаясь, шёл к родному дому,
Шагая по покрову травяному.
О чём я думал в тихие минуты?
«Избави Бог его от лишней смуты,
Да не загубят этой жизни всходы
Ни мелкие, ни крупные невзгоды!» –
Одолевали мысли всею силой.
Жму руку, Чарльз. Спокойной ночи, милый!

© Перевод Евг. Фельдмана
6-25.10.1997
31.10.-3.11.1997 (ред.)
Все переводы Евгения Фельдмана

To Charles Cowden Clarke

Oft have you seen a swan superbly frowning,
And with proud breast his own white shadow crowning;
He slants his neck beneath the waters bright
So silently, it seems a beam of light
Come from the galaxy: anon he sports,--
With outspread wings the Naiad Zephyr courts,
Or ruffles all the surface of the lake
In striving from its crystal face to take
Some diamond water drops, and them to treasure
In milky nest, and sip them off at leisure.
But not a moment can he there insure them,
Nor to such downy rest can he allure them;
For down they rush as though they would be free,
And drop like hours into eternity.
Just like that bird am I in loss of time,
Whene'er I venture on the stream of rhyme;
With shatter'd boat, oar snapt, and canvass rent,
I slowly sail, scarce knowing my intent;
Still scooping up the water with my fingers,
In which a trembling diamond never lingers.

By this, friend Charles, you may full plainly see
Why I have never penn’d a line to thee:
Because my thoughts were never free, and clear,
And little fit to please a classic ear;
Because my wine was of too poor a savour
For one whose palate gladdens in the flavour
Of sparkling Helicon:--small good it were
To take him to a desert rude, and bare,
Who had on Baiae's shore reclin'd at ease,
While Tasso's page was floating in a breeze
That gave soft music from Armida's bowers,
Mingled with fragrance from her rarest flowers:
Small good to one who had by Mulla's stream
Fondled the maidens with the breasts of cream;
Who had beheld Belphoebe in a brook,
And lovely Una in a leafy nook,
And Archimago leaning o'er his book:
Who had of all that's sweet tasted, and seen,
From silv'ry ripple, up to beauty's queen;
From the sequester'd haunts of gay Titania,
To the blue dwelling of divine Urania:
One, who, of late, had ta'en sweet forest walks
With him who elegantly chats, and talks--
The wrong'd Libertas,--who has told you stories
Of laurel chaplets, and Apollo’s glories;
Of troops chivalrous prancing through a city,
And tearful ladies made for love, and pity:
With many else which I have never known.
Thus have I thought; and days on days have flown
Slowly, or rapidly--unwilling still
For you to try my dull, unlearned quill.
Nor should I now, but that I've known you long;
That you first taught me all the sweets of song:
The grand, the sweet, the terse, the free, the fine;
What swell'd with pathos, and what right divine:
Spenserian vowels that elope with ease,
And float along like birds o'er summer seas;
Miltonian storms, and more, Miltonian tenderness;
Michael in arms, and more, meek Eve’s fair slenderness.
Who read for me the sonnet swelling loudly
Up to its climax and then dying proudly?
Who found for me the grandeur of the ode,
Growing, like Atlas, stronger from its load?
Who let me taste that more than cordial dram,
The sharp, the rapier-pointed epigram?
Shew'd me that epic was of all the king,
Round, vast, and spanning all like Saturn's ring?
You too upheld the veil from Clio's beauty,
And pointed out the patriot's stern duty;
The might of Alfred, and the shaft of Tell;
The hand of Brutus, that so grandly fell
Upon a tyrant's head. Ah! had I never seen,
Or known your kindness, what might I have been?
What my enjoyments in my youthful years,
Bereft of all that now my life endears?
And can I e'er these benefits forget?
And can I e'er repay the friendly debt?
No, doubly no;--yet should these rhymings please,
I shall roll on the grass with two-fold ease:
For I have long time been my fancy feeding
With hopes that you would one day think the reading
Of my rough verses not an hour mis[s]pent;
Should it e'er be so, what a rich content!
Some weeks have pass'd since last I saw the spires
In lucent Thames reflected:—warm desires
To see the sun o'er peep the eastern dimness,
And morning shadows streaking into slimness
Across the lawny fields, and pebbly water;
To mark the time as they grow broad, and shorter;
To feel the air that plays about the hills,
And sips its freshness from the little rills;
To see high, golden corn wave in the light
When Cynthia smiles upon a summer's night,
And peers among the cloudlet's jet and white,
As though she were reclining in a bed
Of bean blossoms, in heaven freshly shed.
No sooner had I stepp'd into these pleasures
Than I began to think of rhymes and measures:
The air that floated by me seem’d to say
'Write! thou wilt never have a better day.'
And so I did. When many lines I’d written,
Though with their grace I was not oversmitten,
Yet, as my hand was warm, I thought I’d better
Trust to my feelings, and write you a letter.
Such an attempt required an inspiration
Of a peculiar sort,--a consummation;--
Which, had I felt, these scribblings might have been
Verses from which the soul would never wean:
But many days have past since last my heart
Was warm’d luxuriously by divine Mozart;
By Arne delighted, or by Handel madden'd;
Or by the song of Erin pierc’d and sadden'd:
What time you were before the music sitting,
And the rich notes to each sensation fitting.
Since I have walk'd with you through shady lanes
That freshly terminate in open plains,
And revel'd in a chat that ceased not
When at night-fall among your books we got:
No, nor when supper came, nor after that,--
Nor when reluctantly I took my hat;
No, nor till cordially you shook my hand
Mid-way between our homes:--your accents bland
Still sounded in my ears, when I no more
Could hear your footsteps touch the grav’ly floor.
Sometimes I lost them, and then found again;
You chang'd the footpath for the grassy plain.
In those still moments I have wish'd you joys
That well you know to honour:--'Life's very toys
'With him,' said I, 'will take a pleasant charm;
'It cannot be that ought will work him harm.'
These thoughts now come o’er me with all their might:--
Again I shake your hand,--friend Charles, good night.

Поддержать сайт