Уильям Блейк (William Blake)

Странствие

Я странствовал в Стране Людей,
Я был в Стране Мужей и Жен -
И лютый страх застыл в глазах,
В ушах остался с тех времен.

Там тяжкий труд - Зачать Дитя,
Забава Праздная - Рожать;
Так нам легко сбирать плоды,
Но тяжко сеять и сажать.

Дитя же, если это Сын,
Старухе Дряхлой отдают,
И та, распяв его гвоздем,
Сбирает крик в златой сосуд.

Язвит терновником Чело,
Пронзает Ногу и Ладонь,
И Сердце, грудь ему разъяв,
Кидает в прорубь и в огонь.

"Тут больно? - ищет. - Тут? а тут?"
В находке каждой - торжество.
Растет он в муках, а она
Лишь молодеет оттого.

И вот он - строен и кровав.
И дева с ужасом в глазах.
И, путы сбросив, он ее
Берет - всю в путах и в слезах.

"Тут больно? - ищет. - Тут? а тут?"
Ведет, как плугом, борозду;
Он обитает в ней теперь,
Как в нескончаемом саду.

Но вянет вскорости и он,
В своем жилище, как слепой,
Крадясь меж Блещущих Богатств,
Что захватил за День Земной.

Его богатства - жемчуг слез,
Рубины воспаленных глаз,
И злато раскаленных дум,
И страсть, и просьба, и приказ.

Он - это ел, он - это пил;
Теперь он кормит и поит
И перехожих, и больных -
Отныне дом его открыт.

К нему приходят - поглазеть,
Он стал посмешищем для всех;
Младенец-Дева из огня
Должна восстать, чтоб смолкнул смех.

И восстает из очага -
Златая, огненная стать, -
Не подымается рука
Дотронуться и спеленать.

А Дева ищет не его -
Богат иль беден, юн иль стар
Ее избранник, - но ему
Дом старца преподносит в дар.

Ограбленный, уходит вон.
Ища странноприимный дом,
Где выйдет Дева из огня
И слюбится со стариком.

Седой, согбенный и слепой,
Берет он Огненную Дщерь -
И вот рассыпался дворец.
И сад осыпался теперь.

Все перехожие - бежать,
Дрожа в смятенье, как листва,
И шаром плоская Земля
Крутится в вихре естества.

Шарахаются звезды прочь,
Забившись в щели пустоты,
Не стало пищи и питья,
Одни пустыни столь пусты.

Но есть Невинные Уста,
Они - Вино, и Хлеб, и Мед;
Есть Птицы Глаз на вертелах -
И, воскресая, ест и пьет.

Он знает, что растет назад,
Растет в младенческие дни;
В пустыне страха и стыда
Вдвоем скитаются они.

Она, как лань, несется прочь -
И, где промчалась, вырос лес,
Ее смятеньем порожден;
А он - за ней, во тьму древес,

Во тьму древес, во тьму Любви
И Ненависти, - он за ней;
И все извилистей леса,
Непроходимей и темней.

И вся пустыня заросла
Столпами мертвенных дерев,
И в Дебрях Бегства и Любви
Уж рыщут Волк, и Вепрь, и Лев.

И он добился своего!
Младенец он, она - дряхла;
Вернулись люди в те края,
А в небо - звезды без числа.

Деревья принесли плоды,
Маня и пищей и питьем;
Уже возводят города
И строят хижины кругом.

Но лишь Ужасное Дитя
Увидят жители страны,
Как с громким воплем: "Родилось!"
Сбегут из этой стороны.

Ведь ведомо: лишь прикоснись
К Ужасной Плоти - и умрешь;
Волк, Вепрь и Лев бегут, дрожа,
Деревья оголила дрожь.

Ведь ведомо: на эту Плоть
Управы людям не сыскать,
Пока Старуха не придет...
И все, как сказано, - опять.

Перевод В. Л. Топорова

The Mental Ttraveller

I travell'd thro' a land of men,
A land of men and women too;
And heard and saw such dreadful things
As cold earth-wanderers never knew.

For there the Babe is born in joy
That was begotten in dire woe;
Just as we reap in joy the fruit
Which we in bitter tears did sow.

And if the Babe is born a boy
He's given to a Woman Old,
Who nails him down upon a rock,
Catches his shrieks in cups of gold.

She binds iron thorns around his head,
She pierces both his hands and feet,
She cuts his heart out at his side,
To make it feel both cold and heat.

Her fingers number every nerve,
Just as a miser counts his gold;
She lives upon his shrieks and cries,
And she grows young as he grows old.

Till he becomes a bleeding Youth,
And she becomes a Virgin bright;
Then he rends up his manacles,
And binds her down for his delight.

He plants himself in all her nerves,
Just as a husbandman his mould;
And she becomes his dwelling-place
And garden fruitful seventyfold.

An aged Shadow, soon he fades,
Wandering round an earthly cot,
Full filled all with gems and gold
Which he by industry had got.

And these are the gems of the human soul,
The rubies and pearls of a love-sick eye,
The countless gold of the aching heart,
The martyr's groan and the lover's sigh.

They are his meat, they are his drink;
He feeds the beggar and the poor
And the wayfaring traveller:
For ever open is his door.

His grief is their eternal joy;
They make the roofs and walls to ring;
Till from the fire on the hearth
A little Female Babe does spring.

And she is all of solid fire
And gems and gold, that none his hand
Dares stretch to touch her baby form,
Or wrap her in his swaddling-band.

But she comes to the man she loves,
If young or old, or rich or poor;
They soon drive out the Aged Host,
A beggar at another's door.

He wanders weeping far away,
Until some other take him in;
Oft blind and age-bent, sore distrest,
Until he can a Maiden win.

And to allay his freezing age,
The poor man takes her in his arms;
The cottage fades before his sight,
The garden and its lovely charms.

The guests are scatter'd thro' the land,
For the eye altering alters all;
The senses roll themselves in fear,
And the flat earth becomes a ball;

The stars, sun, moon, all shrink away,
A desert vast without a bound,
And nothing left to eat or drink,
And a dark desert all around.

The honey of her infant lips,
The bread and wine of her sweet smile,
The wild game of her roving eye,
Does him to infancy beguile;

For as he eats and drinks he grows
Younger and younger every day;
And on the desert wild they both
Wander in terror and dismay.

Like the wild stag she flees away,
Her fear plants many a thicket wild;
While he pursues her night and day,
By various arts of love beguil'd;

By various arts of love and hate,
Till the wide desert planted o'er
With labyrinths of wayward love,
Where roam the lion, wolf, and boar.

Till he becomes a wayward Babe,
And she a weeping Woman Old.
Then many a lover wanders here;
The sun and stars are nearer roll'd;

The trees bring forth sweet ecstasy
To all who in the desert roam;
Till many a city there is built,
And many a pleasant shepherd's home.

But when they find the Frowning Babe,
Terror strikes thro' the region wide:
They cry 'The Babe! the Babe is born!'
And flee away on every side.

For who dare touch the Frowning Form,
His arm is wither'd to its root;
Lions, boars, wolves, all howling flee,
And every tree does shed its fruit.

And none can touch that Frowning Form,
Except it be a Woman Old;
She nails him down upon the rock,
And all is done as I have told.

Поддержать сайт