Уильям Вордсворт (William Wordsworth)

Слабоумный мальчик

Уж смерклось. Ровный свет луны
Лежит на рощах и лугу.
Бог весть откуда гулкий клич
Подруге шлет угрюмый сыч.
Тоскливо в лунной тишине
"Угу!" - плывет - "Угу-у! Угу-у!".

Что так спешишь, что так дрожишь,
Что не в себе ты, Бетти Фой?
Зачем на пони водружен
Бедняжка слабоумный Джон,
Сыночек горемычный твой?

Уж все в округе спят давно.
Сними, сними его с седла!
Он горд, он радостно мычит;
Но, Бетти! он ли вдруг помчит
Сквозь сумрак вешний, как стрела?

Но Бетти знает лишь одно:
В беде соседка, Сьюзен Гей;
Она стара, она больна,
Совсем одна живет она,
И очень худо нынче ей.

А рядом ни души живой,
Ни дома на версту вокруг.
Кто вразумит их в эту ночь,
Как старой Сьюзен им помочь,
Чем облегчить ее недуг?

Они одни, темно кругом,
И мужа Бетти дома нет:
Он дровосек; в соседний дол
Вчера он лес валить ушел.
Что делать им? Кто даст ответ?

И Бетти пони своего
Тогда выводит со двора.
Конек тот всюду и везде -
Что на кормежке, что в узде -
Являл отменно смирный нрав.

Оседлан добрый пони вмиг,
И - случай видан ли такой? -
В дорогу Бетти снаряжен
Бедняжка слабоумный Джон,
Ее сыночек дорогой.

Вниз по долине, через мост
Пускай он в город мчит скорей.
У церкви доктор там живет,
Пускай его он позовет,
А то помрет ведь Сьюзен Гей.

Не нужно Джонни ни хлыста,
Ни острых шпор, ни света дня.
Лишь веткой остролиста он
Размахивает, возбужден,
Над холкой своего коня.

Полна тревог, полна забот,
Внушала долго сыну мать,
Какой держать он должен путь,
Где вправо, влево где свернуть,
Как мест опасных избегать.

А самой главной из забот
Была: "Сынок, потом домой!
Нигде не жди, нигде не стой,
Позвал врача - и враз домой.
Ты понял, Джон, разумник мой?"

И Джонни радостно в ответ
Мычит, кивает, в путь готов,
Уздечку дергает, спеша.
И материнская душа
Ответ тот поняла без слов.

Хоть Бетти впору их вернуть,
Она сдержала свой порыв,
Лошадке легкий дав шлепок.
И вот уж тронулся конек,
И Бетти вслед глядит, застыв.

Но только тронулся конек, -
Бедняжка слабоумный Джон! -
От счастья сам он стал не свой,
Не шевельнет рукой-ногой,
Уздечку еле держит он.

В руке поникшей остролист
Застыл недвижен; в вышине
Над лесом мартовским луна
Не так тиха, не так нема,
Как этот мальчик на коне.

Все ликовало, пело в нем.
Так с полверсты проехал он,
Забыв и повод под рукой,
И что наездник он лихой, -
Он счастлив, счастлив, счастлив Джон!

А мать стояла у ворот,
Собой горда, сынком горда,
И все ему смотрела вслед:
Уж так спокоен он в седле,
Так выправка его тверда!

Его молчанье - добрый знак:
Доедет, Бог его хранит.
Вот он свернул направо в лес,
Совсем из вида уж исчез,
А Бетти все вослед глядит.

Вон песню замурчал свою,
В тиши ночной она слышна -
Журчит, как мельничный ручей.
И конь под ним овцы смирней -
И ночь уж Бетти не страшна.

Теперь - утешить Сьюзен Гей:
В пути гонец их удалой.
Кричат сычи, кричат в ночи,
А Джонни "тру-тру-тру" мурчит -
Беспечный всадник под луной.

И пони с Джонни заодно:
Добрей конька в округе нет.
Что б ни пришлось ему снести,
Он будет так же добр и тих,
Хоть проживи он тыщу лет.

Но он и мыслит! А уж тут
Шаг замедляется вдвойне.
Он Джонни знает; но сейчас
Он с толку сбит; на этот раз
Все так там странно, на спине!

Так движутся они сквозь лес,
По лунным тропам в лунный дол.
У церкви доктор там живет,
Его-то Джон и позовет,
Чтоб к хворой Сьюзен он пришел.

А Бетти, сидя при больной,
О Джонни все заводит речь:
Что уж вот-вот вернется он,
И как он храбр, и как умен, -
Чтоб Сьюзен хоть чуть-чуть отвлечь.

И Бетти, сидя при больной,
За ней заботливо следит:
То хлеб, то ковш придвинет к ней -
Как будто лишь о Сьюзен Гей
Сейчас душа у ней болит.

Но глянем глубже ей в глаза:
От нас, бедняжке, ей не скрыть,
Что счастьем, гордостью она
В минуту эту так полна,
Что всем готова их дарить.

И все же отчего порой
Она глядит в окно тайком?
То речь ведет - то смолкнет вдруг,
Как будто ловит каждый звук
В лесу безмолвном за окном.

Все громче стонет Сьюзен Гей.
А Бетти ей: "Сейчас, сейчас.
Луна ясна, они в пути,
Они вот-вот должны прийти.
Уж на дворе десятый час".

Но стонет, стонет Сьюзен Гей.
Вон и одиннадцать уж бьет.
А Бетти все свое твердит:
"Луна ясна, они в пути,
Они появятся вот-вот".

Приблизился полночный час.
Луна по-прежнему ясна,
Льет на округу ровный свет.
А доктора все нет и нет,
И бедной Сьюзен не до сна.

А Бетти? Час назад она
Бранилась в шутку: "Вот лентяй!
Замешкался в пути, видать.
Теперь ему несдобровать -
Получит знатный нагоняй!"

Но час прошел, а Джонни нет;
Теперь уж не до шуток ей.
Его все нет. Что с ним стряслось?
Он ждет там доктора небось.
Забот так много у врачей.

Все громче стонет Сьюзен Гей.
Что делать Бетти? Как ей быть?
Бежать ли в лес сынка искать -
Иль при больной сидеть и ждать?
Кто ей подскажет, как ей быть?

Уж время за полночь давно,
А доктор к Сьюзен не спешит.
Плывет над лесом лунный свет,
А Джонни нет, и пони нет,
А Бетти все с больной сидит.

Да и больной не по себе -
Не перечесть тут страхов всех.
Вдруг утонул, пропал в пути,
Вдруг и следов уж не найти?
Какой на душу ляжет грех!

И лишь она сказала вслух -
Шепнула: "Упаси Господь!", -
Как Бетти, словно враз решась,
Рывком со стула поднялась,
Себя не в силах побороть.

"Ах, Сьюзен, я пойду за ним!
Пойду! уж ты не обессудь!
Ведь он еще дитя, наш Джон,
Да и головкой не силен.
Теперь блуждает где-нибудь.

Пойду! Я мигом обернусь!
Но коль совсем тебе невмочь,
То я останусь, так и быть.
Что дать тебе, чем пособить?
О Боже правый! Ну и ночь!" -

"Иди, голубушка, иди!
Я потерплю, достанет сил".
И Бетти птицей за порог,
С молитвой Богу, чтоб помог,
Чтоб Сьюзен Гей он охранил.

И вот спешит она сквозь лес,
По лунным тропам в лунный дол...
Но о пути о том рассказ
Не сократить ли мне сейчас?
Лишь скуку б он на всех навел.

Все, все, что ловит жадный взор:
И строй стволов, и вязь ветвей,
И донный мрак, и лунный блик, -
Все ей являет Джонни лик,
Повсюду Джонни мнится ей.

Вот шаткий мост через ручей -
И новой мукой мысль полна:
Он слез с коня, вступил в затон -
Достать луну тянулся он, -
А в этом месте глубь без дна.

Вот на холме она; застыв,
Глазами обегает дол.
Но среди рощ, средь ивняка -
Ни Джонни, ни его конька,
Весь лунный дол и пуст и гол.

"Отцы святые! Может, он,
Увлекшись чем, залез в дупло,
Задохся там? Забрел, блажной,
К цыганам, и его с собой
Бродяжье племя увело?

Иль этот пони, карла злой,
Его к кикиморам завел?
Иль в тот он замок нежилой
Попал, где вьется духов рой,
Погибель там свою нашел?"

Увы, в сердцах она упрек
Шлет и бедняжке Сьюзен Гей:
Не захворай она не в срок,
Он был бы с ней, ее сынок,
Утехой до скончанья дней.

Сама от горя не своя,
Она и доктора корит.
Потом конька настал черед -
Хоть нравом так уж кроток тот,
Что мухе зла не причинит.

Вот домик докторский; она
Бежит к дверям его в слезах.
А за спиною город лег,
Он так широк, в нем сто дорог -
И тишь, как в небесах.

Стучится в докторскую дверь,
Стучит, зовет и так и сяк.
Тот высунулся из окна,
Моргает, щурится со сна
И поправляет свой колпак.

"Где Джонни, доктор, мой сынок?" -
"Ты что шумишь в столь поздний час?" -
"Простите, сэр. Я Бетти Фой.
Пропал сыночек бедный мой,
Его видали вы не раз.

Он... слабоват чуток умом".
А тот сердито ей в ответ:
"Да что мне до его ума?
В своем ли ты уме сама?"
Хлоп ставней - и его уж нет.

"Ох, горе мне! Хоть помирай! -
Запричитала Бетти Фой. -
Где мне его теперь искать?
Несчастней есть ли в мире мать?
Пропал, пропал сыночек мой!"

Мутится ум - куда теперь,
В тот темный дол? Безжизнен он
И пуст, куда ни посмотри.
И бой часов - пробило три! -
Звучит, как похоронный звон.

И вот - назад, в обратный путь.
И диво ль, что в беде своей,
Тоскою смертной сражена,
Забыла доктора она
Послать к бедняжке Сьюзен Гей?

Вот снова поднялась на холм.
Лишь дали мглистые кругом.
Куда теперь? Да и невмочь
Уже бежать ей. Что за ночь!
И ни одной души кругом.

Не слышен в чуткой тишине
Ни конский шаг, ни глас людской.
Лишь можно слышать - но не ей! -
Как меж полей бежит ручей,
Как травы всходят над землей.

Перекликаясь в синей мгле,
Все стонут, ухают сычи.
Так души тех, что влюблены,
Но злой судьбой разлучены,
Друг другу знак дают в ночи.

Вот пруд. И Бетти перед ним
Остановилась, вся дрожит:
Так тянет вниз ее вода!
О смертный грех! И от пруда
Она в смятенье прочь бежит.

И села наземь наконец,
И плачет, плачет в три ручья.
Теперь уж молит и конька:
"Ты привези домой сынка,
Скотинка добрая моя!

Уж я ль не холила тебя?
Не лучший ли тебе овес
В кормушку клала? Верно, ты
Сам заплутал средь темноты
И в дальний лес его увез?"

И птицею взметнулась вновь -
Стенать и мешкать ей не след!
Коль пруд ее на смертный грех
Чуть не навел, то мыслей тех
Сейчас уж и в помине нет.

Теперь, читатель, не пора ль
Нам взор на Джонни обратить?
Я медлю - дар мне тот ли дан?
Какой волнующий роман
Я в рифмы должен перелить!

Быть может, он с конем - как знать? -
Скитается меж горных скал,
С небесной вровень синевой,
Чтоб, с тверди сняв, принесть домой
Звезду, которую искал?

Или, к хвосту конька лицом
Разворотясь, в себя ушел
И, думой чудною пленен,
Нем и недвижен едет он,
Как всадник-призрак, через дол?

Иль он охотник, дик и смел,
Гроза баранов, бич овец!
Вот тот лужок - неделек пять,
И вам его уж не узнать:
Дотла опустошен, вконец!

Иль демон он, исчадье зла,
Весь пламя с головы до пят;
Как вихрь он мчит, взметая прах,
Трусливым душам всем на страх,
Что перед дьяволом дрожат!

О Музы! Дале вас молю -
Ваш давний верный ученик:
Как, в меру дара моего,
Мне воссоздать хоть часть того,
Что испытал он, что постиг?

Но, Музы! Это ль мне ответ?
Ответ на всю мою любовь?
Вы отвернулись от меня,
Ни вдохновенья, ни огня
Дарить мне не хотите вновь!

Что ж... Кто вон там, в тени ветвей,
Где водопад взрывает тишь,
Застыл, как праздный пилигрим?
Беспечный всадник, а под ним
Пасется мирно конь-малыш.

На волю своего конька
Ездок, видать, отдался весь.
Что ночь ему и что луна?
Все как в романе - суть ясна:
Ведь это Джонни! Он и есть!

И пони с ним, приятель наш.
А что ж бедняжка Бетти Фой?
У ней на сердце все мрачней:
Шум водопада слышен ей,
Но Джонни - где же он, родной?

Глянь, кто у пони на спине!
Прочь все тревоги, Бетти Фой!
Смахни слезу, раздвинь кусты -
Кого вдали там видишь ты?
То он, сыночек твой родной!

Ну что ж к нему ты не спешишь?
Стоишь - застыла, Бетти Фой?
Не леший он, не призрак он,
Ведь это твой бедняжка Джон,
Сыночек неразумный твой!

И руки вскинула она -
Зашлась от радости - стрелой
Метнулась - чуть не сбила с ног
Лошадку: "Джонни, мой сынок,
Голубчик ненаглядный мой!"

А Джонни радостно мычит,
Потом залился смехом вдруг -
Лукавым, ласковым - как знать?
Но с жадностью впивает мать
Из уст родных малейший звук.

Вкруг пони мечется она,
То к морде, то к хвосту спешит;
Все в ней поет - а на глаза
Нет-нет и набежит слеза
И там печально так дрожит.

Но Джонни цел! Она его
Целует, гладит то и знай,
И вся сияет, и слегка
Сынка стыдится и конька -
Но радость бьет в ней через край!

И пони шлепает она,
И теребит, и шутит с ним.
А пони, может, тоже рад,
Но на восторги скуповат,
И вид его невозмутим.

"А доктор - Бог с ним, мой родной!
Бог с ним! Ты сделал все, что мог!" -
И за узду конька взяла
И прочь от места отвела,
Где пенился поток.

А звезды уж почти сошли
С небес, и над холмом луна
Бледнее полотна. В кустах
Уж слышно шевеленье птах,
Хоть песнь еще и не слышна.

Бредут они лесной тропой,
И каждый думой полн своей.
Но кто спешит навстречу им,
Заботой раннею гоним?
Она, старушка Сьюзен Гей!

Она о Джонни не могла
Забыть средь всех жестоких мук:
Куда, болезный, он пропал?
Все ближе страх к ней подступал,
И - отступал недуг.

В тревоге неотвязной ей
Чего-чего не мнилось вдруг!
И билась мысль, метался ум
В смятенном вихре этих дум -
И отступал недуг.

"Нет, муки этой мне не снесть!" -
И вот, не тратя лишних слов,
Она все силы напрягла,
С постели встала - и пошла,
Как бы на властный зов.

И вот бежит, все в ней дрожит -
Найти б их только удалось!
И вдруг вдали своих друзей
Завидела - и сердце в ней
От радости зашлось!

Бредут они домой сквозь лес,
И не перестает звучать
Сычей погудка под луной.
С нее рассказ я начал свой -
Уж ею и кончать.

Спросить решилась мать гонца:
"Так что ж ты не вернулся в срок?
Где ночкой темной ты плутал,
Что ты видал, что ты слыхал?
Скажи нам все как есть, сынок!"

А он, конечно, в эту ночь
Не раз слыхал сычиный зов,
И в небесах луну видал -
В подлунном мире он блуждал
Не зря аж целых семь часов.

И вот доподлинный ответ,
Что Бетти дал ее посол.
Он все сказал, как на духу:
"Петух - он пел: ку-гу-у! ку-гу-у!
От солнышка - ух, холод шел!"
Все рассказал наш молодец -
И тут истории конец.

The Idiot Boy

'Tis eight o'clock,--a clear March night,
The moon is up--the sky is blue,
The owlet in the moonlight air,
He shouts from nobody knows where;
He lengthens out his lonely shout,
Halloo! halloo! a long halloo!

--Why bustle thus about your door,
What means this bustle, Betty Foy?
Why are you in this mighty fret?
And why on horseback have you set
Him whom you love, your idiot boy?

Beneath the moon that shines so bright,
Till she is tired, let Betty Foy
With girt and stirrup fiddle-faddle;
But wherefore set upon a saddle
Him whom she loves, her idiot boy?

There's scarce a soul that's out of bed;
Good Betty put him down again;
His lips with joy they burr at you,
But, Betty! what has he to do
With stirrup, saddle, or with rein?

The world will say 'tis very idle,
Bethink you of the time of night;
There's not a mother, no not one,
But when she hears what you have done,
Oh! Betty she'll be in a fright.

But Betty's bent on her intent,
For her good neighbour, Susan Gale,
Old Susan, she who dwells alone,
Is sick, and makes a piteous moan,
As if her very life would fail.

There's not a house within a mile,
No hand to help them in distress;
Old Susan lies a bed in pain,
And sorely puzzled are the twain,
For what she ails they cannot guess.

And Betty's husband's at the wood,
Where by the week he doth abide,
A woodman in the distant vale;
There's none to help poor Susan Gale,
What must be done? what will betide?

And Betty from the lane has fetched
Her pony, that is mild and good,
Whether he be in joy or pain,
Feeding at will along the lane,
Or bringing faggots from the wood.

And he is all in travelling trim,
And by the moonlight, Betty Foy
Has up upon the saddle set,
The like was never heard of yet,
Him whom she loves, her idiot boy.

And he must post without delay
Across the bridge that's in the dale,
And by the church, and o'er the down,
To bring a doctor from the town,
Or she will die, old Susan Gale.

There is no need of boot or spur,
There is no need of whip or wand,
For Johnny has his holly-bough,
And with a hurly-burly now
He shakes the green bough in his hand.

And Betty o'er and o'er has told
The boy who is her best delight,
Both what to follow, what to shun,
What do, and what to leave undone,
How turn to left, and how to right.

And Betty's most especial charge,
Was, "Johnny! Johnny! mind that you
Come home again, nor stop at all,
Come home again, whate'er befal,
My Johnny do, I pray you do."

To this did Johnny answer make,
Both with his head, and with his hand,
And proudly shook the bridle too,
And then! his words were not a few,
Which Betty well could understand.

And now that Johnny is just going,
Though Betty's in a mighty flurry,
She gently pats the pony's side,
On which her idiot boy must ride,
And seems no longer in a hurry.

But when the pony moved his legs,
Oh! then for the poor idiot boy!
For joy he cannot hold the bridle,
For joy his head and heels are idle,
He's idle all for very joy.

And while the pony moves his legs,
In Johnny's left hand you may see,
The green bough's motionless and dead:
The moon that shines above his head
Is not more still and mute than he.

His heart it was so full of glee,
That till full fifty yards were gone,
He quite forgot his holly whip,
And all his skill in horsemanship,
Oh! happy, happy, happy John.

And Betty's standing at the door,
And Betty's face with joy o'erflows,
Proud of herself, and proud of him,
She sees him in his travelling trim;
How quietly her Johnny goes.

The silence of her idiot boy,
What hopes it sends to Betty's heart!
He's at the guide-post--he turns right,
She watches till he's out of sight,
And Betty will not then depart.

Burr, burr--now Johnny's lips they burr,
As loud as any mill, or near it,
Meek as a lamb the pony moves,
And Johnny makes the noise he loves,
And Betty listens, glad to hear it.

Away she hies to Susan Gale:
And Johnny's in a merry tune,
The owlets hoot, the owlets purr,
And Johnny's lips they burr, burr, burr,
And on he goes beneath the moon.

His steed and he right well agree,
For of this pony there's a rumour,
That should he lose his eyes and ears,
And should he live a thousand years,
He never will be out of humour.

But then he is a horse that thinks!
And when he thinks his pace is slack;
Now, though he knows poor Johnny well,
Yet for his life he cannot tell
What he has got upon his back.

So through the moonlight lanes they go,
And far into the moonlight dale,
And by the church, and o'er the down,
To bring a doctor from the town,
To comfort poor old Susan Gale.

And Betty, now at Susan's side,
Is in the middle of her story,
What comfort Johnny soon will bring,
With many a most diverting thing,
Of Johnny's wit and Johnny's glory.

And Betty's still at Susan's side:
By this time she's not quite so flurried;
Demure with porringer and plate
She sits, as if in Susan's fate
Her life and soul were buried.

But Betty, poor good woman! she,
You plainly in her face may read it,
Could lend out of that moment's store
Five years of happiness or more,
To any that might need it.

But yet I guess that now and then
With Betty all was not so well,
And to the road she turns her ears,
And thence full many a sound she hears,
Which she to Susan will not tell.

Poor Susan moans, poor Susan groans,
"As sure as there's a moon in heaven,"
Cries Betty, "he'll be back again;
They'll both be here, 'tis almost ten,
They'll both be here before eleven."

Poor Susan moans, poor Susan groans,
The clock gives warning for eleven;
'Tis on the stroke--"If Johnny's near,"
Quoth Betty "he will soon be here,
As sure as there's a moon in heaven."

The clock is on the stroke of twelve,
And Johnny is not yet in sight,
The moon's in heaven, as Betty sees,
But Betty is not quite at ease;
And Susan has a dreadful night.

And Betty, half an hour ago,
On Johnny vile reflections cast:
"A little idle sauntering thing!"
With other names, an endless string.
But now that time is gone and past.

And Betty's drooping at the heart.
That happy time all past and gone,
"How can it be he is so late?
The Doctor he has made him wait,
Susan! they'll both be here anon."

And Susan's growing worse and worse,
And Betty's in a sad quandary;
And then there's nobody to say
If she must go or she must stay:
--She's in a sad quandary.

The clock is on the stroke of one;
But neither Doctor nor his guide
Appear along the moonlight road,
There's neither horse nor man abroad,
And Betty's still at Susan's side.

And Susan she begins to fear
Of sad mischances not a few,
That Johnny may perhaps be drown'd,
Or lost perhaps, and never found;
Which they must both for ever rue.

She prefaced half a hint of this
With, "God forbid it should be true!"
At the first word that Susan said
Cried Betty, rising from the bed,
"Susan, I'd gladly stay with you."

"I must be gone, I must away,
Consider, Johnny's but half-wise;
Susan, we must take care of him,
If he is hurt in life or limb"--
"Oh God forbid!" poor Susan cries.

"What can I do?" says Betty, going,
"What can I do to ease your pain?
Good Susan tell me, and I'll stay;
I fear you're in a dreadful way,
But I shall soon be back again."

"Nay, Betty, go! good Betty, go!
There's nothing that can ease my pain."
Then off she hies, but with a prayer
That God poor Susan's life would spare,
Till she comes back again.

So, through the moonlight lane she goes,
And far into the moonlight dale;
And how she ran, and how she walked,
And all that to herself she talked,
Would surely be a tedious tale.

In high and low, above, below,
In great and small, in round and square,
In tree and tower was Johnny seen,
In bush and brake, in black and green,
'Twas Johnny, Johnny, every where.

She's past the bridge that's in the dale,
And now the thought torments her sore,
Johnny perhaps his horse forsook,
To hunt the moon that's in the brook,
And never will be heard of more.

And now she's high upon the down,
Alone amid a prospect wide;
There's neither Johnny nor his horse,
Among the fern or in the gorse;
There's neither doctor nor his guide.

"Oh saints! what is become of him?
Perhaps he's climbed into an oak,
Where he will stay till he is dead;
Or sadly he has been misled,
And joined the wandering gypsey-folk."

"Or him that wicked pony's carried
To the dark cave, the goblins' hall,
Or in the castle he's pursuing,
Among the ghosts, his own undoing;
Or playing with the waterfall,"

At poor old Susan then she railed,
While to the town she posts away;
"If Susan had not been so ill,
Alas! I should have had him still,
My Johnny, till my dying day."

Poor Betty! in this sad distemper,
The doctor's self would hardly spare,
Unworthy things she talked and wild,
Even he, of cattle the most mild,
The pony had his share.

And now she's got into the town,
And to the doctor's door she hies;
'Tis silence all on every side;
The town so long, the town so wide,
Is silent as the skies.

And now she's at the doctor's door,
She lifts the knocker, rap, rap, rap,
The doctor at the casement shews,
His glimmering eyes that peep and doze;
And one hand rubs his old night-cap.

"Oh Doctor! Doctor! where's my Johnny?"
"I'm here, what is't you want with me?"
"Oh Sir! you know I'm Betty Foy,
And I have lost my poor dear boy,
You know him--him you often see;"

"He's not so wise as some folks be,"
"The devil take his wisdom!" said
The Doctor, looking somewhat grim,
"What, woman! should I know of him?"
And, grumbling, he went back to bed.

"O woe is me! O woe is me!
Here will I die; here will I die;
I thought to find my Johnny here,
But he is neither far nor near,
Oh! what a wretched mother I!"

She stops, she stands, she looks about,
Which way to turn she cannot tell.
Poor Betty! it would ease her pain
If she had heart to knock again;
--The clock strikes three--a dismal knell!

Then up along the town she hies,
No wonder if her senses fail,
This piteous news so much it shock'd her,
She quite forgot to send the Doctor,
To comfort poor old Susan Gale.

And now she's high upon the down,
And she can see a mile of road,
"Oh cruel! I'm almost three-score;
Such night as this was ne'er before,
There's not a single soul abroad."

She listens, but she cannot hear
The foot of horse, the voice of man;
The streams with softest sound are flowing,
The grass you almost hear it growing,
You hear it now if e'er you can.

The owlets through the long blue night
Are shouting to each other still:
Fond lovers, yet not quite hob nob,
They lengthen out the tremulous sob,
That echoes far from hill to hill.

Poor Betty now has lost all hope,
Her thoughts are bent on deadly sin;
A green-grown pond she just has pass'd,
And from the brink she hurries fast,
Lest she should drown herself therein.

And now she sits her down and weeps;
Such tears she never shed before;
"Oh dear, dear pony! my sweet joy!
Oh carry back my idiot boy!
And we will ne'er o'erload thee more."

A thought it come into her head;
"The pony he is mild and good,
And we have always used him well;
Perhaps he's gone along the dell,
And carried Johnny to the wood."

Then up she springs as if on wings;
She thinks no more of deadly sin;
If Betty fifty ponds should see,
The last of all her thoughts would be,
To drown herself therein.

Oh reader! now that I might tell
What Johnny and his horse are doing!
What they've been doing all this time,
Oh could I put it into rhyme,
A most delightful tale pursuing!

Perhaps, and no unlikely thought!
He with his pony now doth roam
The cliffs and peaks so high that are,
To lay his hands upon a star,
And in his pocket bring it home.

Perhaps he's turned himself about,
His face unto his horse's tail,
And still and mute, in wonder lost,
All like a silent horse-man ghost,
He travels on along the vale.

And now, perhaps, he's hunting sheep,
A fierce and dreadful hunter he!
Yon valley, that's so trim and green,
In five months' time, should he be seen,
A desart wilderness will be.

Perhaps, with head and heels on fire,
And like the very soul of evil,
He's galloping away, away,
And so he'll gallop on for aye,
The bane of all that dread the devil.

I to the muses have been bound
These fourteen years, by strong indentures:
Oh gentle muses! let me tell
But half of what to him befel,
For sure he met with strange adventures.

Oh gentle muses! is this kind
Why will ye thus my suit repel?
Why of your further aid bereave me?
And can ye thus unfriended leave me?
Ye muses! whom I love so well.

Who's yon, that, near the waterfall,
Which thunders down with headlong force,
Beneath the moon, yet shining fair,
As careless as if nothing were,
Sits upright on a feeding horse?

Unto his horse, that's feeding free,
He seems, I think, the rein to give;
Of moon or stars he takes no heed;
Of such we in romances read,
--Tis Johnny! Johnny! as I live.

And that's the very pony too.
Where is she, where is Betty Foy?
She hardly can sustain her fears;
The roaring water-fall she hears,
And cannot find her idiot boy.

Your pony's worth his weight in gold,
Then calm your terrors, Betty Foy!
She's coming from among the trees,
And now all full in view she sees
Him whom she loves, her idiot boy.

And Betty sees the pony too:
Why stand you thus Good Betty Foy?
It is no goblin, 'tis no ghost,
'Tis he whom you so long have lost,
He whom you love, your idiot boy.

She looks again-her arms are up--
She screams--she cannot move for joy;
She darts as with a torrent's force,
She almost has o'erturned the horse,
And fast she holds her idiot boy.

And Johnny burrs, and laughs aloud,
Whether in cunning or in joy,
I cannot tell; but while he laughs,
Betty a drunken pleasure quaffs,
To hear again her idiot boy.

And now she's at the pony's tail,
And now she's at the pony's head,
On that side now, and now on this,
And almost stifled with her bliss,
A few sad tears does Betty shed.

She kisses o'er and o'er again,
Him whom she loves, her idiot boy,
She's happy here, she's happy there.
She is uneasy every where;
Her limbs are all alive with joy.

She pats the pony, where or when
She knows not, happy Betty Foy!
The little pony glad may be,
But he is milder far than she,
You hardly can perceive his joy.

"Oh! Johnny, never mind the Doctor;
You've done your best, and that is all."
She took the reins, when this was said,
And gently turned the pony's head
From the loud water-fall.

By this the stars were almost gone,
The moon was setting on the hill,
So pale you scarcely looked at her:
The little birds began to stir,
Though yet their tongues were still.

The pony, Betty, and her boy,
Wind slowly through the woody dale;
And who is she, be-times abroad,
That hobbles up the steep rough road?
Who is it, but old Susan Gale?

Long Susan lay deep lost in thought,
And many dreadful fears beset her,
Both for her messenger and nurse;
And as her mind grew worse and worse,
Her body it grew better.

She turned, she toss'd herself in bed,
On all sides doubts and terrors met her;
Point after point did she discuss;
And while her mind was fighting thus,
Her body still grew better.

"Alas! what is become of them?
These fears can never be endured,
I'll to the wood."--The word scarce said,
Did Susan rise up from her bed,
As if by magic cured.

Away she posts up hill and down,
And to the wood at length is come,
She spies her friends, she shouts a greeting;
Oh me! it is a merry meeting,
As ever was in Christendom.

The owls have hardly sung their last,
While our four travellers homeward wend;
The owls have hooted all night long,
And with the owls began my song,
And with the owls must end.

For while they all were travelling home,
Cried Betty, "Tell us Johnny, do,
Where all this long night you have been,
What you have heard, what you have seen,
And Johnny, mind you tell us true."

Now Johnny all night long had heard
The owls in tuneful concert strive;
No doubt too he the moon had seen;
For in the moonlight he had been
From eight o'clock till five.

And thus to Betty's question, he,
Made answer, like a traveller bold,
(His very words I give to you,)
"The cocks did crow to-whoo, to-whoo,
And the sun did shine so cold."
--Thus answered Johnny in his glory,
And that was all his travel's story.

Поддержать сайт