Джордж Гордон Байрон (George Gordon Byron)

Элегия на Ньюстедское аббатство

Это голос тех лет, что прошли; они
стремятся предо мной со всеми своими
деяниями.

                              Оссиан

Полуупавший, прежде пышный храм!
   Алтарь святой! монарха покаянье!
Гробница рыцарей, монахов, дам,
   Чьи тени бродят здесь в ночном сиянье.

Твои зубцы приветствую, Ньюстед!
   Прекрасней ты, чем зданья жизни новой,
И своды зал твоих на ярость лет
   Глядят с презреньем, гордо и сурово.

Верны вождям, с крестами на плечах,
   Здесь не толпятся латники рядами,
Не шумят беспечно на пирах, -
   Бессмертный сонм! - за круглыми столами!

Волшебный взор мечты, в дали веков,
   Увидел бы движенье их дружины,
В которой каждый - умереть готов
   И, как паломник, жаждет Палестины.

Но нет! не здесь отчизна тех вождей,
   Не здесь лежат их земли родовые:
В тебе скрывались от дневных лучей,
   Ища спокойствия, сердца больные.

Отвергнув мир, молился здесь монах
   В угрюмой келье, под покровом тени,
Кровавый грех здесь прятал тайный страх,
   Невинность шла сюда от притеснений.

Король тебя воздвиг в краю глухом,
   Где шервудцы блуждали, словно звери,
И вот в тебе, под черным клобуком,
   Нашли спасенье жертвы суеверий.

Где, влажный плащ над перстью неживой,
   Теперь трава струит росу в печали,
Там иноки, свершая подвиг свой,
   Лишь для молитвы голос возвышали.

Где свой неверный лет нетопыри
   Теперь стремят сквозь сумраки ночные,
Вечерню хор гласил в часы зари,
   Иль утренний канон святой Марии!

Года сменяли годы, век - века,
   Аббат - аббата; мирно жило братство.
Его хранила веры сень, пока
   Король не посягнул на святотатство.

Был храм воздвигнут Генрихом святым,
   Чтоб жили там отшельники в покое.
Но дар был отнят Генрихом другим,
   И смолкло веры пение святое.

Напрасны просьбы и слова угроз,
   Он гонит их от старого порога
Блуждать по миру, средь житейских гроз,
   Без друга, без приюта, - кроме Бога!

Чу! своды зал твоих, в ответ звуча,
   На зов военной музыки трепещут,
И, вестники владычества меча,
   Высоко на стенах знамена плещут.

Шаг часового, смены гул глухой,
   Веселье пира, звон кольчуги бранной,
Гуденье труб и барабанов бой
   Слились в напев тревоги беспрестанной.

Аббатство прежде, ныне крепость ты,
   Окружена кольцом полков неверных.
Войны орудья с грозной высоты
   Нависли, гибель сея в ливнях серных.

Напрасно все! Пусть враг не раз отбит, -
   Перед коварством уступает смелый,
Защитников - мятежный сонм теснит,
   Развив над ними стяг свой закоптелый.

Не без борьбы сдается им барон,
   Тела врагов пятнают дол кровавый;
Непобежденный меч сжимает он.
   И есть еще пред ним дни новой славы.

Когда герой уже готов снести
   Свой новый лавр в желанную могилу, -
Слетает добрый гений, чтоб спасти
   Монарху - друга, упованье, силу!

Влечет из сеч неравных, чтоб опять
   В иных полях отбил он приступ злобный,
Чтоб он повел к достойным битвам рать,
   В которой пал Фалкланд богоподобный.

Ты, бедный замок, предан грабежам!
   Как реквием звучат сраженных стоны,
До неба всходит новый фимиам
   И кроют груды жертв дол обагренный.

Как призраки, чудовищны, бледны,
   Лежат убитые в траве священной.
Где всадники и кони сплетены,
   Грабителей блуждает полк презренный.

Истлевший прах исторгнут из гробов,
   Давно травой, густой и шумной, скрытых:
Не пощадят покоя мертвецов
   Разбойники, ища богатств зарытых.

Замолкла арфа, голос лиры стих,
   Вовек рукой не двинет минстрель бледный,
Он не зажжет дрожащих струн своих,
   Он не споет, как славен лавр победный.

Шум боя смолк. Убийцы, наконец,
   Ушли, добычей сыты в полной мере.
Молчанье вновь надело свой венец,
   И черный Ужас охраняет двери.

Здесь Разорение содержит мрачный двор,
   И что за челядь славит власть царицы!
Слетаясь спать в покинутый собор,
   Зловещий гимн кричат ночные птицы.

Но вот исчез анархии туман
   В лучах зари с родного небосвода,
И в ад, ему родимый, пал тиран,
   И смерть злодея празднует природа.

Гроза приветствует предсмертный стон,
   Встречает вихрь последнее дыханье,
Приняв постыдный гроб, что ей вручен,
   Сама земля дрожит в негодованье.

Законный кормчий снова у руля
   И челн страны ведет в спокойном море.
Вражды утихшей раны исцеля,
   Надежда вновь бодрит улыбкой горе.

Из разоренных гнезд, крича, летят
   Жильцы, занявшие пустые кельи.
Опять свой лен приняв, владелец рад;
   За днями горести - полней веселье!

Вассалов сонм в приветливых стенах
   Пирует вновь, встречая господина.
Забыли женщины тоску и страх,
   Посевом пышно убрана долина.

Разносит эхо песни вдоль дорог,
   Листвой богатой бор веселый пышен.
И чу! в полях взывает звонкий рог,
   И окрик ловчего по ветру слышен.

Луга под топотом дрожат весь день...
   О, сколько страхов! радостей! заботы!
Спасенья ищет в озере олень...
   И славит громкий крик конец охоты!

Счастливый век, ты долгим быть не мог,
   Когда лишь травля дедов забавляла!
Они, презрев блистательный порок,
   Веселья много знали, горя - мало!

Отца сменяет сын. День ото дня
   Всем Смерть грозит неумолимой дланью.
Уж новый всадник горячит коня,
   Толпа другая гонится за ланью.

Ньюстед! как грустны ныне дни твои!
   Как вид твоих раскрытых сводов страшен!
Юнейший и последний из семьи
   Теперь владетель этих старых башен.

Он видит ветхость серых стен твоих,
   Глядит на кельи, где гуляют грозы,
На славные гробницы дней былых,
   Глядит на все, глядит, чтоб лились слезы!

Но слезы те не жалость будит в нем:
   Исторгло их из сердца уваженье!
Любовь, Надежда, Гордость - как огнем,
   Сжигают грудь и не дают забвенья.

Ты для него дороже всех дворцов
   И гротов прихотливых. Одиноко
Бродя меж мшистых плит твоих гробов,
   Не хочет он роптать на волю Рока.

Сквозь тучи может солнце просиять,
   Тебя зажечь лучом полдневным снова.
Час славы может стать твоим опять,
   Грядущий день - сравняться с днем былого!

Перевод В. Брюсова

Elegy on Newstead Abbey

'It is the voice of years that are gone!
thiey roll before me with all their deeds.'

                                   OSSIAN


Newstead! fast-falling, once-resplendent dome!
   Religion's shrine! repentant HENRY's pride!
Of warriors, monks, and dames the cloister'd tomb,
   Whose pensive shades around thy ruins glide,

Hail to thy pile! more honour'd in thy fall
   Than modern mansions in their pillar'd state;
Proudly majestic frowns thy vaulted hall,
   Scowling defiance on the blasts of fate.

No mail-clad serfs, obedient to their lord,
   In grim array the crimson cross demand;
Or gay assemble round the festive board
   Their chief's retainers, an immortal band:

Else might inspiting Fancy's magic eye
   Retrace their progress through the lapse of time,
Marking each ardent youth, ordaln'd to die,
   A votive pilgrim in Judea's clime.

But not from thee, dark pile! departs the chief;
   His feudal realm in other regions lay:
In thee the wounded conscience courts relief,
   Retiring from the garish blare of day.

Yes! in thy gloomy cells and shades profound
   The monk abjured a world he ne'er could view;
Or blood-stain'd guilt repenting solace found,
   Or innocence from stern oppression flew.

A monarch bade thee from that wild arise,
   Where Sherwood's outlaws once were wont to prowl;
And Superstition's crimes, of various dyes,
   Sought shelter in the priest's protecting cowl.

Where now the grass exhales a murky dew,
   The humid pail of life-extinguish'd clay,
In sainted fame the sacred fathers grew,
   Nor raised their pious voices but to pray.

Where now the bats their wavering wings extend
   Soon as the gloaming spreads her waning shade,
The choir did oft their mingling vespers blend,
   Or matin orisons to Mary pald.

Years roll on years; to ages, ages yield;
   Abbots to abbots, in a line, succeed;
Religion's charter their protecting shield,
   Till royal sacrilege their doom decreed,

One holy HENRY rear'd the Gothic walls,
   And bade the pious inmates rest in peace
Another HENRY the kind gift recalls,
   And bids devotion's hallow'd echos cease.

Vain is each threat or supplicating prayer;
   He drives them exiles from their blest abode,
To roam a dreary world in deep despair -
   No friend, no home, no refuge, but their God.

Hark how the hall, resounding to the strain
   Shakes with the martial music's novel din!
The heralds of a warrior's haughty reign,
   High crested banners wave thy wails within.

Of changing sentinels the distant hum,
   The mirth of feasts, the clang of burnish'd arms,
The braying trumpet and the hoarser drum,
   Unite in concert with increased alarms.

An abbey once, a regal fortress now,
   Encircled by insulting rebel powers,
War's dread machines o'erhang thy threat'ning brow,
   And dart destruction in sulphureous showers.

Ah vain defence! the hostile traitor's siege,
   Though oft repulsed, by guile o'er-comes the brave;
His thronging foes oppress the faithful liege,
   Rebellion's reeking standards o'er him wave.

Not unavenged the raging baron yields;
   The blood of traitors smears the purple plain
Unconqu'r'd still, his falchion there he wields,
   And days of glory yet for him remain.

Still in that hour the warrior wish'd to strew
   Self-gather'd laurel on a self-sought grave;
But Charles' protecting genius hither flew,
   The monarch's friend, the monarch's hope, to save.

Trembling, she snatch'd him ftom th' unequal strife,
   In other fields the torrent to repel;
For nobler combats, here reservedhis life,
   To lead the hand where godlike FALKLAND fell

From thee, poor pile! to lawless plunder given,
   While dying groans their painful requiem sound,
Far different incense now ascends to heaven,
   Such victims wallow on the gory ground.

There many a pale and ruthless robber's corse,
   Noisome and ghast, defiles thy sacred sod;
O'er mingling man, and horse commix'd with horse,
   Corruption's heap, the savage spoilers trod.

Graves, long with rank and sighing weeds o'erspread,
   Ransack'd, resign perforce their mortal mould:
From ruffian fangs escape not e'en the gone,
   Raked from repose in search of buried gold.

Hush'd is the harp, unstrung the warlike lyre'
   The minstrel's palsied hand reclines in death;
No more he strikes the quivering chords with fire,
   Or sings the glories of the martial wreath.

At length the sated murderers, gorged with prey,
   Retire: the clamour of the fight is o'er;
Silence again resumes her awful sway,
   And sable Horror guards the massy door.

Here Desolation holds her dreary court:
   What satellites declare her dismal reign!
Shrieking their dirge, ill-omen'd birds resort,
   To flit their vigils in the hoary fane.

Soon a new morn's restoring beams dispel
   The clouds of anarchy from Britain's skies;
The fierce usurper seeks his native hell,
   And Nature triumphs as the tyrant dies.

With storms she welcomes his expiring groans
   Whirlwinds, responsive, greet his labouring breath;
Earth shudders as her caves receive his bones,
   Loathing the offering of so dark a death.

The legal ruler now resumes the helm,
   He guides through gentle seas the prow of state
Hope cheers, with wonted smiles, the peaceful realm,
   And heals the bleeding wounds of wearied hate.

The gloomy tenants, Newstead! of thy cells,
   Howling, resign their violated nest;
Again the master on his tenure dwells,
   Enjoy'd, from absence, with enraptured zest.

Vassals, within thy hospitable pale,
   Loudly carousing, bless their lord's return.
Culture again adorns the gladdening vale,
   And matrons, once lamenting, cease to mourn.

A thousand songs on tuneful echo float,
   Unwonted foliage mantles o'er the trees;
And hark! the horns proclalm a mellow note,
   The hunters' cry hangs lengthening on the breeze.

Beneath their coursers' hoofs the valleys shake:
   What fears, what anxious hopes attend the chase!
The dying stag seeks refuge in the lake;
   Exulting shouts announce the finish'd race.

Ah happy days! too happy to endure!
   Such simple sports our plain forefathers knew
No splendid vices glitter'd to allure;
   Their joys were many, as their cares were few.

From these descending, sons to sires succeed
   Time steals along, and Death uprears the dart;
Another chief impels the foaming steed,
   Another crowd pursue the panting hart.

Newstead! what saddening change of scene is thine!
   Thy yawning arch betokens slow decay;
The last and youngest of a noble line
   Now holds thy mouldering turrets in his sway.

Deserted now, he scans thy gray worn towers;
   Thy vaults, where gone of feudal ages sleep;
Thy cloisters, pervious to the wintry showers
   These, these he views, and views them but to weep.

Yet are his tears no emblem of regret:
   Cherish'd affection only bids them flow.
Pride, hope, and love forbid him to forget
   But warm his bosom with irnpassion'd glow.

Yet he prefers thee to the gilded domes
   Or gewgaw grottos of the vainly great,
Yet lingers 'mid thy damp and mossy tombs,
   Nor breathes a murmur 'gainst the will of fate.

Haply thy sun, emerging, yet may shine,
   Thee to irradiate with meridian ray;
Hours splendid as the past may still be thine,
   And bless thy future as thy former day.

Поддержать сайт