Редьярд Киплинг (Rudyard Kipling)

Песнь Банджо

Ты рояль с собой в поход не завернёшь,
Нежной скрипке в мокрых джунглях не звучать,
И орган в верховья Нила не попрешь,
Чтобы Баха бегемотам исполнять!
Ну а я – меж сковородок и горшков,
Между кофе и консервами торчу,
И под стук солдатских пыльных каблуков
Отстающих подгоняю и бренчу:

Тренди-бренди, тренди-бренди, та-ра-рам…
(что втемяшится – бренчит само собой!)
Так, наигрывая что-то в такт шагам,
Я зову вас на ночлег и водопой.

Дремлет лагерь перед боем в тишине.
Завещанье сочиняешь? Бог с тобой!
Объясню я, лишь прислушайся ко мне,
Что для нас один на десять – равный бой!
Я – пророк всего, что было искони
Невозможным! Бог нелепейших вещей!
Ну, а если вдруг сбываются они –
Только дай мне ритм сменить – и в путь смелей!

Там-то, там-то, там-то, там-то, там,
Где кизячный дым над лагерем вдали,
Там пустыней в даль седую,
Одинокий хор веду я –
Боевой сигнал для белых всей Земли.

Младший сын пройдёт по горькому пути
И бесхитростный пастушеский бивак,
И сараи стригалей, где всё в шерсти,
Чтоб иметь своё седло и свой очаг!
На бадейке перевёрнутой, в ночи
Я о том скажу, о чём молчишь ты сам:
Я ведь – память, мука, город… О, молчи –
Помнишь смокинг и коктейль по вечерам?

Танго, танго, танго, танго, танго таннн…
В ясном блеске, в блеске лондонских огней…
Буду шпорою колоть их –
Снова – к дьяволу и к плоти,
Но верну домой надломленных детей!

В дальний край, где из тропических морей
Новый город встал, потея и рыча,
Вез меня какой-то юный одиссей,
И волна мне подпевала, клокоча…
Он отдаст морям и небу кровь свою,
И захлёстнут горизонтом, как петлёй,
Он до смерти будет слышать песнь мою,
Словно в вантах ветра вымученный вой –

Волны, волны, волны, волны, волны – во!
И зеленый грохот мачту лупит в бок…
Если город – это горе,
Что ж, вздохни, и – снова в море!
Помнишь песню "Джонни, где твой сундучок?"

В пасть лощин, где днём мерцают звезд глаза,
Где обрывки туч летят из-под колёс,
Где рипят-визжат на спусках тормоза
(За окном – тысячефутовый утёс!),
Где гремят и стонут снежные мосты,
Где петляет в скалах змей стальных дорог,
Бесшабашных я зову, чтоб с высоты
Чёрным соснам протрубить в Роландов Рог:

Пойте, пойте, пойте, пойте, пойте, пой,
В гривах гор топор и просеки путей!
Гнать железных жеребцов на водопой
По ущельям, к волнам Западных Морей!

Звон мой – думаешь, он – часть твоей души?
Всем доступен он – банальнейший трень-брень,
Но – смеяться и сморкаться – не спеши:
Он терзает струны сердца каждый день!
То дурачит, то печалит, то смешит,
То ли пьянка, то ли похоть, то ли ложь…
Так назойливой мелодией звучит,
Жжётся память, от которой не уйдешь!

Только, только, только, только так –
Пустяковая расплата за тобой?
Погоди, не веселись –
Вспомни всё и оглянись,
И раскаянье навалится горой…

Пусть орган под самый свод возносит боль
Я взметну тоску людскую до звезды!
Пусть врага зовёт труба на смертный бой,
Я – бегу, смеясь меж бегства и беды.
Резкий голос мой не спутаешь ни с чем –
Неоконченная песнь надежд былых,
Издевательство над сущностью вещей
Скрыто в выкриках гнусавых струн моих!

День ли, день ли, день ли, день ли – день, да мой!
Кто послушает, а кто и прочь пойдёт,
Но останется за меной снова слово, если в бой
Рота пушечного мяса насмерть прёт!

Лира древних прародительница мне!
(О, рыбачий берег, солнечный залив!)
Сам Гермес, украв, держал её в огне,
Мой железный гриф и струны закалив,
И во мне запела мудрость всех веков.
Я – пеан бездумной жизни, древний грек,
Песня истины, свободной от оков,
Песня чуда, песня юности навек!

Я звеню, звеню, звеню, звеню…
(Тот ли тон, о господин мой, тот ли тон?
Цепью Делос-Лимерик, звено к звену,
Цепью песен будет мир объединён!

Перевод Василия Бетаки

The Song of the Banjo

You couldn't pack a Broadwood half a mile --
    You mustn't leave a fiddle in the damp
You couldn't raft an organ up the Nile,
    And play it in an Equatorial swamp.
I travel with the cooking-pots and pails --
    I'm sandwiched 'tween the coffee and the pork --
And when the dusty column checks and tails,
    You should hear me spur the rearguard to a walk!

          With my "Pilly-willy-wirky-wirky-popp!"
              [Oh, it's any tune that comes into my head!]
          So I keep 'em moving forward till they drop;
              So I play 'em up to water and to bed.

In the silence of the camp before the fight,
    When it's good to make your will and say your prayer,
You can hear my strumpty-tumpty overnight,
    Explaining ten to one was always fair.
I'm the Prophet of the Utterly Absurd,
    Of the Patently Impossible and Vain
And when the Thing that Couldn't has occurred,
    Give me time to change my leg and go again.
    
          With my "Tumpa-tumpa-tumpa-tumpa-tump!"
              In the desert where the dung-fed camp-smoke curled.
          There was never voice before us till I fed our lonely chorus,
              I the war-drum of the White Man round the world!
             
By the bitter road the Younger Son must tread,
    Ere he win to hearth and saddle of his own, --
'Mid the riot of the shearers at the shed,
    In the silence of the herder's hut alone --
In the twilight, on a bucket upside down,
    Hear me babble what the weakest won't confess --
I am Memory and Torment -- I am Town!
     I am all that ever went with evening dress!
     
          With my "Tunka-tunka-tunka-tunka-tunk!"
              [So the lights -- the London Lights grow near and plain!]
          So I rowel'em afresh towards the Devil and the Flesh
              Till I bring my broken rankers home again.
             
In desire of many marvels over sea,
    Where the new-raised tropic city sweats and roars,
I have sailed with Young Ulysses from the quay
    Till the anchor rumbled down on stranger shores.
He is blooded to the open and the sky,
     He is taken in a snare that shall not fail,
He shall hear me singing strongly, till he die,
    Like the shouting of a backstay in a gale.
    
         With my "Hya! Heeya! Heeya! Hullah! Haul!"
             (Oh, the green that thunders aft along the deck!]
         Are you sick o' towns and men? You must sign and sail again,
             For it's "Johnny Bowlegs, pack your kit and trek!"

Through the gorge that gives the stars at noon-day clear --
    Up the pass that packs the scud beneath our wheel --
Round the bluff that sinks her thousand fathom sheer; --
    Down the valley with our guttering brakes asqueal:
Where the trestle groans and quivers in the snow,
    Where the many-shedded levels loop and twine,
Hear me lead my reckless children from below
    Till we sing the Song of Roland to the pine!

         With my "Tinka-tinka-tinka-tinka-tink!"
             [Oh, the axe has cleared the mountain, croup and crest!]
         And we ride the iron stallions down to drink,
             Through the canons to the waters of the West!

And the tunes that mean so much to you alone --
    Common tunes that make you choke and blow your nose --
Vulgar tunes that bring the laugh that brings the groan --
    I can rip your very heartstrings out with those;
With the feasting, and the folly, and the fun --
     And the lying, and the lusting, and the drink,
And the merry play that drops you, when you're done.
     To the thoughs that burn like irons if you think.

         With my "Plunka-lunka-linka-lunka-lunka!"
             Here's a trifle on account of pleasure past,
         Ere the wit made you win gives you eyes to see your sin
             And -- the heavier repentance at the last!

Let the organ moan her sorrow to the roof --
    I have told the naked stars the Grief of Man!
Let the trumpet snare the foeman to the proof --
     I have known Defeat, and mocked it as we ran!
My bray ye may not alter nor mistake
     When I stand to jeer the fatted Soul of Things,
But the Song of Lost Endeavour that I make,
     Is it hidden in the twanging of the strings?

         With my "Ta-ra-rara-rara-ra-ra-rrrp!"
                [Is it naught to you that hear and pass me by?]
         But the word -- the word is mine, when the order moves the line
             And the lean, locked ranks go roaring down to die!

The grandam of my grandam was the Lyre --
     [Oh, the blue below the little fisher-huts!]
That the Stealer stooping beachward filled with fire,
     Till she bore my iron head and ringing guts!
By the wisdom of the centuries I speak --
     To the tune of yestermorn I set the truth --
I, the joy of life unquestioned --  I, the Greek --
     I, the everlasting Wonder-song of Youth!

         With my "Tinka-tinka-tinka-tinka-tink!"
             What d'ye lack, my noble masters! What d'ye lack?]                                              
         So I draw the world together link by link:
             Yea, from Delos up to Limerick and back!

Поддержать сайт