Александр Поуп (Alexander Pope)

Послание к леди

     О женской натуре

В своей обмолвке ты была права -
Натуры нет у вас. У большинства.
Мы, чтобы не запутаться в приметах,
Вас делим на блондинок и брюнеток.

Как много нимф живет на полотне!
Милы в разнообразии оне:
Аркадская графиня в горностае,
Пастора, как струя в луче, блистая,
И Фанния с рогатым муженьком,
И Леда с белым лебедем вдвоем.
Одна, пышноволосой Магдалиной,
В слезах, воздела к небу взор повинный,
Другая, как Цецилия, нежна -
И в райских кущах изображена.
Грешны иль с виду святы чаровницы -
Со льстивой кистью хочется сразиться!

Явитесь, краски все, на полотно!
Как радуга, пусть расцветет оно.
Пусть в туче будет поймана Селена,
Не то она исчезнет непременно.
Лукава Руфа - и горящий взор
Притягивает каждый метеор,
И столь же не к лицу ее чтенье Локка,
Как дивной Сафо - свара или склока;
А Сафо - даме ночи - в свой черед
Наряд Авроры вряд ли подойдет:
Так мошкара (с утра она ленива)
К исходу дня становится игрива.

А Силия! взгляд ласков, кроток, тих...
Всегда за сирых, вечно за больных.
Калисту мнит невинною девицей
И говорит: будь нежен с ней, Симплиций.
Вдруг - бум! Она как бомба взорвалась.
Тихоня-то! Неужто напилась?
Но всякий видит: повод для атаки -
Прыщ на носу (и вправду - видит всякий).

Папиллия - с супругом, вхожим в свет, -
Все тени ищет. "Жаль, что парка нет".
Нашла его - но горе! В этом парке
Трухлявые деревья-перестарки.

Пестры подруги наши, как цветы.
Не в пестроте ли - корень красоты?
И даже деликатные изъяны
Их пылким почитателям желанны.
Калипсо покорить сумела всех.
А что ей принесло такой успех?
Не внешность же? Не ум? Не нрав кривляки?
Ее ужимки? Потайные знаки?
Уступки? Неуступчивость ее?
Она очарование свое
На ненависти нашей настояла -
Иное чувство здесь бы не взыграло.
Терпимостью Нарцисса хороша.
Угодны ей и тело, и душа.
Угоден и настойчивый паломник,
И чуть в сторонке шествующий скромник.
И нищему подаст она всегда,
И вдовушку утешит иногда.
Но не во грех ей вечные амуры -
В них проявилась широта натуры.
Но как, казня других, забыть о ней?
Рабыня славы, пленница страстей,
То день проводит за Святою Книгой,
То день и ночь - за гнусною интригой;
То похоть верх берет, то страх и стыд,
То бога славит, то его хулит, -
Язычествует на любовном ложе,
Но христианкой в Дом вступает Божий.

А вот еще одна - всегда хмельна,
Вельможна, и вальяжна, и вольна, -
Суха с супругом, как песок бесплодный,
И все ж - поток! могучий, полноводный!
Лишь плоть ее и кровь всему виной! -
Не лобик же, высокий и крутой... -
Хотя - как Моды истинное Эхо -
С поэтами грешит она для смеха;
Один пленил ей сердце, ум - второй:
Великий Карл, Карл Первый, Карл Второй.
Как на пиру бранил гурман Геллавий
(Невиданным изыскам к вящей славе)
Хозяйский стол, хозяйское вино,
А дома кушал просо и пшено, -
Так нынче поступает Филомеда,
Изысканности чувств уча соседа,
Возвышенности в малом и большом,
А дома - соглашаясь с дураком.

А Флавия? Не столько богомольна,
Как всеотзывчива и своевольна.
Небесной манны попусту не ждет -
"За жизнь сполна" - сполна, увы, и пьет.
И вдруг: желает смерти - и кинжала
Лукреции! О, как бедняжка пала!
Кто надломил неколебимый дух -
Неверный друг или супруг-евнух?
Несчастная! духовные услады
Не принесли обещанной отрады.
Несчастная! ведь бросилась сама
На острие неженского ума,
На острие несбыточной затеи, -
И умерла от жажды жить полнее.

Все это были умницы. А вот
Жена Симона счет другой начнет:
Ослиный нрав, ослиная повадка...
Другая - для себя самой загадка,
Которая разгадана дружком...
У третьей есть дела с духовником...
Хотелось бы надеяться четвертой,
Что руки не дойдут до дам у черта,
А пятая, грустна и весела,
Как эпиграмма, по рукам пошла,
Томясь на дню, зато ночами всеми
Весьма привольно коротая время.
У дам и недоумков общий дар -
Не замечать осмысленный удар.

Но умолкает хор многоголосый
Всех женщин пред великою Атоссой!
Едва ли не с рождения она
Решила: миру - вечная война, -
И тучу стрел в стан грешников пустила,
Где самое себя не поместила, -
Из скромности, должно быть. Хочет муть
Не вылить, а взболтать, да и сболтнуть!
Ей шестьдесят, но возраст - не помеха.
Мир для Атоссы - бранная потеха.
С младых ногтей до старческих морщин
В ее душе бушует гнев один,
И ярость - ум последний побеждает,
Когда она, стеня, скандал рождает.
Кто с ней порвет - тому дорога в ад!
Кто водится с ней - тот смелей стократ!
Она всегда ведет себя ужасно:
Когда оскорблена, когда согласна -
И даже влюблена. Ее любовь
Ей в винный уксус сбраживает кровь.
Чужой не терпит власти. Равновесья
Не вынесла б. Всегда, ко всем - со спесью.
Унизь ее - и не простит вовек.
Ей помоги, несчастный человек, -
И отомстит... Умри, тогда, пожалуй,
Воздвигнет храм, до срока обветшалый.
Вчера супруг почил. Сегодня он
В подделке завещанья обвинен
И наречен презрительно "холопом".
Не диво ль! окруженная всем скопом
Друзей, сутяг, доносчиков, деляг,
Она не может выискать никак
Наследника! При всем своем потомстве,
Облыжно уличенном в вероломстве,
Себялюбива - и себе тошна,
Все нищим завещала, сатана.

Легко, Мадам, портреты вроде этих
Набрасывать. Забьются в наших нетях,
Чешуйчатым играя серебром,
Неровно обведенные пером,
То та, то эта рыбка... А расцветка?
Она хамелеонова нередко.

"Но в Хлое-то изъянов не найдешь?"
В ней не найдешь и остального тож.
"Она во всем восьмое чудо света!"
Во всем. И даже в том, что сердца нету.
Она умна, степенна и мила,
Но словно бы при жизни умерла;
Единственный ей ведомый обычай -
Ни разу не сойти с тропы приличий.
Так холодна, достойна и горда,
Как будто не любила никогда.
Влюбленный к ней на лоно припадает -
Она при этом в шахматы играет.
Ей мерзость мира друг клянет в сердцах -
Она о ситцах мыслит и шелках.
Ни долга, ни услуги не простила
Ни разу... Правда, кое-что забыла...
Поверь спокойно ей секрет любой -
Поверь, она в ответ не выдаст свой.
Достойных никогда не унижала,
Но хоть их всех убьют - ей горя мало.
Ты жив ли, мертв ли - как запомнить ей?
Велит, чтобы запоминал лакей.
Она горда - и воздадим с лихвою.
Когда умрет, не жаль нам, скажем, Хлою!

Но вот одну Небесный минул Гнев.
И, в королевский пурпур разодев,
Ее на трон верховный посадили,
Державу Блага, Скиптр Любви вручили;
Поэты и художники толпой
Стремятся к ней - и льстят наперебой.
Но как бы пышно платье ни писали,
Что нас влечет, творцы? Не нагота ли? -
Покрой, и впрямь, изыскан и хорош, -
Да что под ним, узнать неплохо все ж.
Да не разденешь - вот беда - такую!
Тогда берешь натурщицу простую,
А не миледи Квинсберри, - и вот
Прекрасная Елена предстает!
Изобразишь прелата или пэра -
Как показать, что им присуща Вера?
Не проще ли создать мне ваш портрет,
Священник Хейлс и честный Магомет?

Однако жизнь мужчин слывет публичной,
А женщины - преуспевают в личной.
Талантам нашим нужен светлый день,
А вашим подобает полутень.
Вы истинные чада маскарада,
Где стыд и гордость различать не надо,
Восторг и слабость... доблесть и порок
Равно к лицу вам, вечно не в упрек.

Мужчиной правит Смена Чувств и Мыслей,
А дамы постоянней, в этом смысле, -
Лишь двух желаний испытуя власть, -
Всласть властвовать - и наслаждаться всласть.

Природа такова их - и наука.
Даруют страсть, а значит, страсть - не мука;
Их угнетают, их порой клянут,
Но только в страсти власть они берут.

Муж ищет то забвения, то славы,
А женщина - единственно забавы.
Муж ценит Дни Покоя, Дни Трудов,
А женщина единственно льстецов.

Вот женщин первородное наследство:
Вся цель - во власти, в красоте - все средства.
Весь мир пленяют в юности они,
А в старости клянут былые дни,
К чужим трофеям льнут, чужим победам, -
И до кончины им покой неведом.
Но мудрость значит - вовремя уйти;
И стар, и млад - со сроком не шути!
Красотки, как тираны, не имеют
Друзей - и в одиночестве стареют, -
И в общество торопятся... Пока
Господь не приберет их на века.

Миг ловят дамы, словно птичку - дети.
Пусть не поймать, но вечно на примете.
А чуть поймают - перья оборвут
И сами же уродца проклянут.
Пред наслажденьем юность беззащитна,
А старость - только с немощами слитна,
И все же, обмануть желая нас,
Кривляки симулируют экстаз, -
Как ведьмы, что не столько веселятся
На шабаше, как корчатся и злятся;
Остатки - нет, останки красоты
Беснуются до гробовой черты.

Неважные у старости делишки!
Страстишки смладу, с возрастом - картишки.
В расцвете лет любовника клянешь,
А в старости - и друга не   найдешь.
Бывало, щеголь приглашал на танец,
Теперь сама приваживаешь пьяниц.
Жива? мертва? смешна? ни то ни се?
Ах, друг мой, как напрасно это все!
Лишь свет души не ведает затменья -
Очарованье выше пресыщенья, -
Так, если нам наскучил свет дневной,
Мы скромною любуемся луной,
Сияющей невинной чистотою -
И редко замечаемой толпою.

О! нрав лишь той воистину блажен,
Кто не страшится лет и перемен,
Кто красоту подруг не отрицает,
Кто дочери с сочувствием внимает,
Кто знает: муж серчает, как дитя,
Кто, правя мужем, правит им шутя,
Кто вовремя умеет покориться,
Кто - и в царицах - кроткая царица,
Кто не страшится бедствий и утрат
(Хоть щедр на это жизненный уклад),
Хандры, болезней, всяческих напастей, -
Верна себе и посреди несчастий.

И все ж, поверь мне, - впрок или невпрок,
Противоречья: вот в чем женский рок.
Недаром Небо создало Адама
(И лишь позднее появилась дама),
Недаром разделило род людской:
Вам наслажденье любо, нам - покой.
Вы любите глупцов, мы - презираем
(Иначе бы земля казалась раем),
Вы злы, добры, лукавы и честны,
Храбры, робки, надменны и скромны,
Намешано в вас всякое - и это
Единственная верная примета!

Все это так - но лучшую из вас
В ее печалях воспою сейчас.
Когда она явилась волей Феба,
Во исполненье обещаний Неба,
Бог снизошел к простой мольбе отца,
Но снизошел он к ней не до конца, -
Не захотел дослушать он, мошенник, -
И дал тебе красу, но не дал денег.
Бог россыпей и злата и ума,
Он затворил поспешно закрома, -
Но добрый нрав, но здравый смысл всегдашний -
Твои богатства. - И поэт домашний.

Перевод В. Топорова

To a Lady (Of the Characters of Women)

NOTHING so true as what you once let fall,
"Most Women have no Characters at all."
Matter too soft a lasting mark to bear,
And best distinguish'd by black, brown, or fair.

How many pictures of one Nymph we view,
All how unlike each other, all how true!
Arcadia's Countess, here, in ermin'd pride,
Is, there, Pastora by a fountain side.
Here Fannia, leering on her own good man,
And there, a naked Leda with a Swan.
Let then the Fair one beautifully cry,
In Magdalen's loose hair and lifted eye,
Or drest in smiles of sweet Cecilia shine,
With simpering Angels, Palms, and Harps divine;
Whether the Charmer sinner it, or saint it,
If Folly grow romantic, I must paint it.

Come then, the colours and the ground prepare!
Dip in the Rainbow, trick her off in Air;
Choose a firm Cloud, before it fall, and in it
Catch, ere she change, the Cynthia of this minute.

Rufa, whose eye quick-glancing o'er the Park,
Attracts each light gay meteor of a Spark,
Agrees as ill with Rufa studying Locke,
As Sappho's diamonds with her dirty smock;
Or Sappho at her toilet's greasy task,
With Sappho fragrant at an evening Masque:
So morning Insects that in muck begun,
Shine, buzz, and flyblow in the setting sun.

How soft is Silia! fearful to offend;
The Frail one's advocate, the Weak one's friend:
To her, Calista prov'd her conduct nice;
And good Simplicius asks of her advice.
Sudden, she storms! she raves! You tip the wink,
But spare your censure; Silia does not drink.
All eyes may see from what the change arose,
All eyes may see--a Pimple on her nose.

Papillia, wedded to her amorous spark,
Sighs for the shades--"How charming is a Park!"
A Park is purchas'd, but the Fair he sees
All bath'd in tears--"Oh odious, odious Trees!"

Ladies, like variegated Tulips, show;
'Tis to their Changes half their charms we owe;
Fine by defect, and delicately weak,
Their happy Spots the nice admirer take,
'Twas thus Calypso once each heart alarm'd,
Aw'd without Virtue, without Beauty charmed;
Her tongue bewitch'd as oddly as her Eyes,
Less Wit than Mimic, more a Wit than wise;
Strange graces still, and stranger flights she had,
Was just not ugly, and was just not mad;
Yet ne'er so sure our passion to create,
As when she touch'd the brink of all we hate.

Narcissa's nature, tolerably mild,
To make a wash, would hardly stew a child;
Has ev'n been prov'd to grant a Lover's pray'r,
And paid a Tradesman once to make him stare;
Gave alms at Easter, in a Christian trim,
And made a Widow happy, for a whim.
Why then declare Good-nature is her scorn,
When 'tis by that alone she can be borne?
Why pique all mortals, yet affect a name?
A fool to Pleasure, yet a slave to Fame:
Now deep in Taylor and the Book of Martyrs,
Now drinking citron with his Grace and Chartres:
Now Conscience chills her, and now Passion burns;
And Atheism and Religion take their turns;
A very Heathen in the carnal part,
Yet still a sad, good Christian at her heart.

See Sin in State, majestically drunk;
Proud as a Peeress, prouder as a Punk;
Chaste to her Husband, frank to all beside,
A teeming Mistress, but a barren Bride.
What then? let Blood and Body bear the fault,
Her Head's untouch'd, that noble Seat of Thought:
Such this day's doctrine--in another fit
She sins with Poets thro' pure Love of Wit.
What has not fir'd her bosom or her brain?
Caesar and Tallboy, Charles and Charlemagne.
As Helluo, late Dictator of the Feast,
The Nose of Hautgout, and the Tip of Taste,
Critick'd your wine, and analyz'd your meat,
Yet on plain Pudding deign'd at home to eat;
So Philomede, lecturing all mankind
On the soft Passion, and the Taste refin'd,
Th' Address, the Delicacy--stoops at once,
And makes her hearty meal upon a Dunce.

Flavia's a Wit, has too much sense to Pray;
To Toast our wants and wishes, is her way;
Nor asks of God, but of her Stars, to give
The mighty blessing, "while we live, to live."
Then all for Death, that Opiate of the soul!
Lucretia's dagger, Rosamonda's bowl.
Say, what can cause such impotence of mind?
A spark too fickle, or a Spouse too kind.
Wise Wretch! with Pleasures too refin'd to please;
With too much Spirit to be e'er at ease;
With too much Quickness ever to be taught;
With too much Thinking to have common Thought:
You purchase Pain with all that Joy can give,
And die of nothing but a Rage to live.

Turn then from Wits; and look on Simo's Mate,
No Ass so meek, no Ass so obstinate.
Or her, that owns her Faults, but never mends,
Because she's honest, and the best of Friends.
Or her, whose life the Church and Scandal share,
For ever in a Passion, or a Pray'r.
Or her, who laughs at Hell, but (like her Grace)
Cries, "Ah! how charming, if there's no such place!"
Or who in sweet vicissitude appears
Of Mirth and Opium, Ratafie and Tears,
The daily Anodyne, and nightly Draught,
To kill those foes to Fair ones, Time and Thought.
Woman and Fool are two hard things to hit;
For true No-meaning puzzles more than Wit.

But what are these to great Atossa's mind?
Scarce once herself, by turns all Womankind!
Who, with herself, or others, from her birth
Finds all her life one warfare upon earth:
Shines, in exposing Knaves, and painting Fools,
Yet is, whate'er she hates and ridicules.
No Thought advances, but her Eddy Brain
Whisks it about, and down it goes again.
Full sixty years the World has been her Trade,
The wisest Fool much Time has ever made.
From loveless youth to unrespected age,
No passion gratify'd except her Rage.
So much the Fury still outran the Wit,
The Pleasure miss'd her, and the Scandal hit.
Who breaks with her, provokes Revenge from Hell,
But he's a bolder man who dares be well.
Her ev'ry turn with Violence pursu'd,
Nor more a storm her Hate than Gratitude:
To that each Passion turns, or soon or late;
Love, if it makes her yield, must make her hate:
Superiors? death! and Equals? what a curse!
But an Inferior not dependant? worse.
Offend her, and she knows not to forgive;
Oblige her, and she'll hate you while you live:
But die, and she'll adore you--Then the Bust
And Temple rise--then fall again to dust.
Last night, her Lord was all that's good and great;
A Knave this morning, and his Will a Cheat.
Strange! by the Means defeated of the Ends,
By Spirit robb'd of Pow'r, by Warmth of Friends,
By Wealth of Followers! without one distress
Sick of herself thro' very selfishness!
Atossa, curs'd with ev'ry granted pray'r,
Childless with all her Children, wants an Heir.
To Heirs unknown descends th' unguarded store,
Or wanders, Heav'n-directed, to the Poor.

Pictures like these, dear Madam, to design,
Asks no firm hand, and no unerring line;
Some wandering touches, some reflected light,
Some flying stroke alone can hit 'em right:
For how should equal Colours do the knack?
Chameleons who can paint in white and black?

"Yet Chloe sure was form'd without a spot--"
Nature in her then err'd not, but forgot.
"With ev'ry pleasing, ev'ry prudent part,
Say, what can Chloe want?"--She wants a Heart.
She speaks, behaves, and acts just as she ought;
But never, never, reach'd one gen'rous Thought.
Virtue she finds too painful an endeavour,
Content to dwell in Decencies for ever.
So very reasonable, so unmov'd,
As never yet to love, or to be lov'd.
She, while her Lover pants upon her breast,
Can mark the figures on an Indian chest;
And when she sees her Friend in deep despair,
Observes how much a Chintz exceeds Mohair.
Forbid it Heav'n, a Favour or a Debt
She e'er should cancel--but she may forget.
Safe is your Secret still in Chloe's ear;
But none of Chloe's shall you ever hear.
Of all her Dears she never slander'd one,
But cares not if a thousand are undone.
Would Chloe know if you're alive or dead?
She bids her Footman put it in her head.
Chloe is prudent--Would you too be wise?
Then never break your heart when Chloe dies.

One certain Portrait may (I grant) be seen,
Which Heav'n has varnish'd out, and made a Queen:
The same for ever! and describ'd by all
With Truth and Goodness, as with Crown and Ball.
Poets heap Virtues, Painters Gems at will,
And show their zeal, and hide their want of skill.
'Tis well--but, Artists! who can paint or write,
To draw the Naked is your true delight.
That robe of Quality so struts and swells,
None see what Parts of Nature it conceals:
Th' exactest traits of Body or of Mind,
We owe to models of an humble kind.
If QUEENSBURY to strip there's no compelling,
'Tis from a Handmaid we must take a Helen.
From Peer or Bishop 'tis no easy thing
To draw the man who loves his God, or King:
Alas! I copy (or my draught would fail)
From honest Mah'met, or plain Parson Hale.

But grant, in Public Men sometimes are shown,
A Woman's seen in Private life alone:
Our bolder Talents in full light displayed;
Your Virtues open fairest in the shade.
Bred to disguise, in Public 'tis you hide;
There, none distinguish twixt your Shame or Pride,
Weakness or Delicacy; all so nice,
That each may seem a Virtue, or a Vice.

In Men, we various Ruling Passions find;
In Women, two almost divide the kind;
Those, only fix'd, they first or last obey,
The Love of Pleasure, and the Love of Sway.

That, Nature gives; and where the lesson taught
Is but to please, can Pleasure seem a fault?
Experience, this; by Man's oppression curst,
They seek the second not to lose the first.

Men, some to Business, some to pleasure take;
But ev'ry Woman is at heart a Rake:
Men, some to Quiet, some to public Strife;
But ev'ry Lady would be Queen for life.

Yet mark the fate of a whole Sex of Queens!
Pow'r all their end, but Beauty all the means:
In Youth they conquer, with so wild a rage,
As leaves them scarce a subject in their Age:
For foreign glory, foreign joy, they roam;
No thought of peace or happiness at home.
But Wisdom's triumph is a well-tim'd Retreat,
As hard a science to the Fair as Great!
Beauties, like Tyrants, old and friendless grown,
Yet hate repose, and dread to be alone,
Worn out in public, weary ev'ry eye,
Nor leave one sigh behind them when they die.

Pleasures the sex, as children Birds, pursue,
Still out of reach, yet never out of view;
Sure, if they catch, to spoil the Toy at most,
To covet flying, and regret when lost:
At last, to follies Youth could scarce defend,
It grows their Age's prudence to pretend;
Asham'd to own they gave delight before,
Reduc'd to feign it, when they give no more:
As Hags hold Sabbaths, less for joy than spite,
So these their merry, miserable Night;
Still round and round the Ghosts of Beauty glide,
And haunt the places where their Honour died.

See how the World its Veterans rewards!
A Youth of Frolics, an old Age of Cards;
Fair to no purpose, artful to no end,
Young without Lovers, old without a Friend;
A Fop their Passion, but their Prize a Sot;
Alive, ridiculous, and dead, forgot!

Ah Friend! to dazzle let the Vain design;
To raise the Thought, and touch the Heart be thine!
That Charm shall grow, while what fatigues the Ring,
Flaunts and goes down, an unregarded thing:
So when the Sun's broad beam has tir'd the sight,
All mild ascends the Moon's more sober light,
Serene in Virgin Modesty she shines,
And unobserv'd the glaring Orb declines.

Oh! blest with Temper, whose unclouded ray
Can make tomorrow cheerful as today;
She, who can love a Sister's charms, or hear
Sighs for a Daughter with unwounded ear;
She, who ne'er answers till a Husband cools,
Or, if she rules him, never shows she rules;
Charms by accepting, by submitting sways,
Yet has her humour most, when she obeys;
Let Fops or Fortune fly which way they will;
Disdains all loss of Tickets, or Codille;
Spleen, Vapours, or Smallpox, above them all,
And Mistress of herself, though China fall.

And yet, believe me, good as well as ill,
Woman's at best a Contradiction still.
Heav'n, when it strives to polish all it can
Its last best work, but forms a softer Man;
Picks from each sex, to make the Favorite blest,
Your love of Pleasure, our desire of Rest:
Blends, in exception to all general rules,
Your Taste of Follies, with our Scorn of Fools:
Reserve with Frankness, Art with Truth ally'd,
Courage with Softness, Modesty with Pride;
Fix'd Principles, with Fancy ever new;
Shakes all together, and produces--You.

Be this a Woman's Fame: with this unblest,
Toasts live a scorn, and Queens may die a jest.
This Phoebus promis'd (I forget the year)
When those blue eyes first open'd on the sphere;
Ascendant Phoebus watch'd that hour with care,
Averted half your Parents' simple Pray'r;
And gave you Beauty, but deny'd the Pelf
That buys your sex a Tyrant o'er itself.
The generous God, who Wit and Gold refines,
And ripens Spirits as he ripens Mines,
Kept Dross for Duchesses, the world shall know it,
To you gave Sense, Good Humour, and a Poet. 

1. Lines on Curll
2. On a Fan of the Author's Design
3. In Imitation of Chaucer
4. Verses Left by Mr. Pope
5. Universal Prayer

Распечатать стихотворение

Количество обращений к стихотворению: 8041

Последние стихотворения

To English version