Томас Прингл (Thomas Pringle)

К сердцу пустыни

Я к сердцу пустыни скачу напрямик,
Со мной молчаливый бушмен проводник.
Упавшему духом здесь самая стать
Былое железною хваткою сжать.
Во весь по барханам мы мчимся опор,
Горячие слезы туманят мне взор.
И все, что с любовью я вспомнить могу,
Как призраки мертвых всплывают в мозгу:
Незрелой души безрассудный порыв;
И помысл о славе, мгновением жив;
Любови, познавшие ложь или рок,
И детская дружба, чей короток срок.
Виденья страны, где мне жизнь дал Господь,
Жестоким огнем отзываются в плоть.
Там предков жилища, там юности цвет,
Восторги наивных, доверчивых лет
И первооткрытья щемящая дрожь.
Весь мир был на райские кущи похож!
Все-все я теперь позабыл-потерял.
Несчастный изгнанник, сполна я узнал
Бесплодность надежд и бесплотность идей.
Я всем утомлен в этом мире людей.
И с грустью, невидимою чужаку,
Я их покидаю на полном скаку.

Я к сердцу пустыни скачу напрямик,
Со мной молчаливый бушмен проводник.
Мы с ним удаляемся, сжав повода,
Из мест, где разлад, угнетенье, вражда,
Где сильному слабый не будет хорош,
Где глупость и жадность, где подлость и ложь.
Когда этот мир и его суету
Терпеть мне становится невмоготу,
Едва только мыслей начнется борьба,
И дух перехватит от вздоха раба,
И к горлу подкатится горечи ком,
Я к сердцу пустыни скачу прямиком.
Скакун мой летит, закусив удила,
На трудном пути обгоняя орла.
Пустынный закон неизменно за мной —
Большое ружье у меня за спиной.

Я к сердцу пустыни скачу напрямик,
Со мной молчаливый бушмен проводник.
Откроются нам на излете дорог
Олений предел, буйволиный излог,
Где скачут ориби, веселья в плену;
Пасутся бубалы, газели и гну;
Где куду и канна долиной пылят;
Где чащу лесную повил виноград;
Где плещется в озере конь водяной;
Слоны продвигаются серой стеной;
Где мутят питье носороги ослам
В болоте, где тина с водой пополам.

Я к сердцу пустыни скачу напрямик,
Со мной молчаливый бушмен проводник.
Здесь плач антилопы над бурым карру
С души очерствевшей снимает кору.
Пугливая квагга пронзительно ржет,
Когда к водопою под вечер идет.
Там зебры колышутся взмахами грив,
Засохшую почву копытом разбив.
Бежит страусиха быстрей жеребца,
Туда, где она под охраной самца
Оставила яйца в песчаном гнезде,
Вдали от воров, что шныряют везде.
Двуногих воров, что со смертью в игру
Вступают, спускаясь в глубины карру.
Я к сердцу пустыни скачу напрямик,
Со мной молчаливый бушмен проводник.
Умчусь в глухомань я, и вся недолга,
Где Белых людей не ступала нога.
И только народец пройдет кочевой
Раз в год по суглинку со ржавой травой.
Здесь голод главенствует, страх и тоска
На мили и мили сухого песка,
Где змеи и ящеры водятся лишь,
А в трещине камня — летучая мышь;
Где сохнет любая трава на корню,
Помимо колючек, язвящих ступню;
Здесь дикий арбуз — и питье и еда
Единственные для забредших сюда;
Здесь отдых не дашь утомленным ногам
У заводи с ивами по берегам.
Ничто здесь не разнообразит пейзаж,
Ни туча, ни дерево, ни горный кряж.
Повсюду, а чувства в груди — толчеей,
Горящее небо над голой землей.
И север, и запад, и юг, и восток
Твердят тебе хором, как ты одинок.

В полночных тенях осекается взгляд,
На небе высоком созвездья горят,
Стоит тишина неземная, а я
На камне сижу, как пророк Илия
Сидел в одиночестве возле Хорив.
И голос чуть слышный мне шепчет, избыв
Все скорби, томящие душу и плоть:
“Чем дальше в пустыню, тем ближе Господь”.

Перевод Максима Калинина

Afar in the Desert

Afar in the Desert I love to ride,
With the silent Bush-boy alone by my side:
When the sorrows of life the soul o'ercast,
And, sick of the Present, I cling to the Past;
When the eye is suffused with regretful tears,
From the fond recollections of former years;
And shadows of things that have long since fled
Flit over the brain, like the ghosts of the dead:
Bright visions of glory — that vanish too soon;
Day-dreams — that departed ere manhood's noon;
Attachments — by fate or by falsehood reft;
Companions of early days — lost or left;
And my Native Land — whose magical name
Thrills to the heart like electric flame;
The home of my childhood; the haunts of my prime;
All the passions and scenes of that rapturous time
When the feelings were young and the world was new,
Like the fresh bowers of Eden unfolding to view;
All — all now forsaken — forgotten — foregone!
And I — a lone exile remembered of none —
My high aims abandoned, — my good acts undone, —
— Aweary of all that is under the sun, —
With that sadness of heart which no stranger may scan,
I fly to the Desert afar from man!

Afar in the Desert I love to ride,
With the silent Bush-boy alone by my side:
When the wild turmoil of this wearisome life,
With its scenes of oppression, corruption, and strife —
The proud man's frown, and the base man's fear, —
The scorner's laugh, and the sufferer's tear —
And malice, and meanness, and falsehood, and folly,
Dispose me to musing and dark melancholy;
When my bosom is full, and my thoughts are high,
And my soul is sick with the bondman's sigh —
Oh! then there is freedom, and joy, and pride,
Afar in the Desert alone to ride!
There is rapture to vault on the champing steed,
And to bound away with the eagle's speed,
With the death-fraught firelock in my hand —
The only law of the Desert Land!

Afar in the Desert I love to ride,
With the silent Bush-boy alone by my side:
Away — away from the dwellings of men,
By the wild deer's haunt, by the buffalo's glen;
By valleys remote where the oribi plays,
Where the gnu, the gazelle, and the hartèbeest graze,
And the kùdù and eland unhunted recline
By the skirts of grey forests o'erhung with wild-vine;
Where the elephant browses at peace in his wood,
And the river-horse gambols unscared in the flood,
And the mighty rhinoceros wallows at will
In the fen where the wild-ass is drinking his fill.

Afar in the Desert I love to ride,
With the silent Bush-boy alone by my side:
O'er the brown Karroo, where the bleating cry
Of the springbok's fawn sounds plaintively;
And the timorous quagga's shrill whistling neigh
Is heard by the fountain at twilight grey;
Where the zebra wantonly tosses his mane,
With wild hoof scouring the desolate plain;
And the fleet-footed ostrich over the waste
Speeds like a horseman who travels in haste,
Hying away to the home of her rest,
Where she and her mate have scooped their nest,
Far hid from the pitiless plunderer's view
In the pathless depths of the parched Karroo.

Afar in the Desert I love to ride,
With the silent Bush-boy alone by my side:
Away — away — in the Wilderness vast,
Where the White Man's foot hath never passed,
And the quivered Coránna or Bechuán
Hath rarely crossed with his roving clan:
A region of emptiness, howling and drear,
Which Man hath abandoned from famine and fear;
Which the snake and the lizard inhabit alone,
With the twilight bat from the yawning stone;
Where grass, nor herb, nor shrub takes root,
Save poisonous thorns that pierce the foot;
And the bitter-melon, for food and drink,
Is the pilgrim's fare by the salt lake's brink:
A region of drought, where no river glides,
Nor rippling brook with osiered sides;
Where sedgy pool, nor bubbling fount,
Nor tree, nor cloud, nor misty mount,
Appears, to refresh the aching eye:
But the barren earth, and the burning sky,
And the black horizon, round and round,
Spread — void of living sight or sound.

And here, while the night-winds round me sigh,
And the stars burn bright in the midnight sky,
As I sit apart by the desert stone,
Like Elijah at Horeb's cave alone,
'A still small voice' comes through the wild
(Like a Father consoling his fretful Child),
Which banishes bitterness, wrath, and fear, —
Saying — MAN IS DISTANT, BUT GOD IS NEAR!

1. The Hottentot
2. Love’s Constancy
3. The Emigrant's Farewell
4. Franschhoek
5. The Coranna

Распечатать стихотворение

Количество обращений к стихотворению: 1286

Последние стихотворения

To English version