Перси Биши Шелли (Percy Bysshe Shelley)

Fiordispina

The season was the childhood of sweet June,
Whose sunny hours from morning until noon
Went creeping through the day with silent feet,
Each with its load of pleasure; slow yet sweet;
Like the long years of blest Eternity
Never to be developed. Joy to thee,
Fiordispina and thy Cosimo,
For thou the wonders of the depth canst know
Of this unfathomable flood of hours,
Sparkling beneath the heaven which embowers -

...

They were two cousins, almost like to twins,
Except that from the catalogue of sins
Nature had rased their love - which could not be
But by dissevering their nativity.
And so they grew together like two flowers
Upon one stem, which the same beams and showers
Lull or awaken in their purple prime,
Which the same hand will gather - the same clime
Shake with decay. This fair day smiles to see
All those who love - and who e'er loved like thee,
Fiordispina? Scarcely Cosimo,
Within whose bosom and whose brain now glow
The ardours of a vision which obscure
The very idol of its portraiture.
He faints, dissolved into a sea of love;
But thou art as a planet sphered above;
But thou art Love itself - ruling the motion
Of his subjected spirit: such emotion
Must end in sin and sorrow, if sweet May
Had not brought forth this morn - your wedding-day.

...

'Lie there; sleep awhile in your own dew,
Ye faint-eyed children of the ... Hours,'
Fiordispina said, and threw the flowers
Which she had from the breathing -

...

A table near of polished porphyry.
They seemed to wear a beauty from the eye
That looked on them - a fragrance from the touch
Whose warmth ... checked their life; a light such
As sleepers wear, lulled by the voice they love, which did reprove
The childish pity that she felt for them,
And a ... remorse that from their stem
She had divided such fair shapes ... made
A feeling in the ... which was a shade
Of gentle beauty on the flowers: there lay
All gems that make the earth's dark bosom gay.
... rods of myrtle-buds and lemon-blooms,
And that leaf tinted lightly which assumes
The livery of unremembered snow -
Violets whose eyes have drunk -

...

Fiordispina and her nurse are now
Upon the steps of the high portico,
Under the withered arm of Media
She flings her glowing arm

...

... step by step and stair by stair,
That withered woman, gray and white and brown -
More like a trunk by lichens overgrown
Than anything which once could have been human.
And ever as she goes the palsied woman

...

'How slow and painfully you seem to walk,
Poor Media! you tire yourself with talk.'
'And well it may,
Fiordispina, dearest - well-a-day!
You are hastening to a marriage-bed;
I to the grave!' - 'And if my love were dead,
Unless my heart deceives me, I would lie
Beside him in my shroud as willingly
As now in the gay night-dress Lilla wrought.'
'Fie, child! Let that unseasonable thought
Not be remembered till it snows in June;
Such fancies are a music out of tune
With the sweet dance your heart must keep to-night.
What! would you take all beauty and delight
Back to the Paradise from which you sprung,
And leave to grosser mortals? -
And say, sweet lamb, would you not learn the sweet
And subtle mystery by which spirits meet?
Who knows whether the loving game is played,
When, once of mortal [vesture] disarrayed,
The naked soul goes wandering here and there
Through the wide deserts of Elysian air?
The violet dies not till it' - 

Фьордиспина

То было летом. Нежною мечтой
Дышал Июнь воздушно-молодой,
И каждый миг, своей усладой полный,
Скользил легко, бесшумный и безмолвный,
Как в Вечности сиянье долгих лет,
Которым окончанья нет и нет.
Привет тебе и счастье, Фьордиспина,
Весь мир тебе — как светлая долина,
И счастие Козимо твоему,
Пред вами солнце утра гонит тьму,
И глубина часов неисчислимых
Вам прочит мир чудес и ласк любимых.
. . . . . . . . . . . . . . . 
Двоюродные брат с сестрой они,
Но так согласны юные их дни,
Как будто брат с сестрой они родные;
Но между ними страсть, и лишь впервые
Они могли друг друга полюбить,
Когда их рок велел им розно быть,

И разделил премудро их рожденье,
Чтоб им послать безгрешность наслажденья.
Как два цветка, но на одном стебле,
Они росли в весенней светлой мгле,
И утром те же им лучи светили,
И те же капли влаги их будили,
И те же их баюкали мечты
В сиянии рассветной красоты,
И та же их рука сорвёт в расцвете,
Заставив их равно вздохнуть о лете.
Для всех, кто любит, дышит блеск светил,
А кто ещё когда, как ты, любил
О, Фьордиспина? Разве лишь твой милый,
Козимо, в чьей душе с такою силой
Горит твой лик, сверкает яркий сон,
Что идол сна тем ликом затемнён.
Он тонет в море нежности влюблённой,
Но ты горишь звездой, над ним зажжённой.
Ты жизнь его, и ты Любовь сама,
Ты блеск его, свет сердца и ума:
Такая страсть кончается страданьем
Или грехом, наскучив ожиданьем,
Но в это утро вам открылся рай,
Вас манит свадьбой жизненный ваш Май.
. . . . . . . . . . . . . . . 
«Лежите здесь, блестя своей красою,
Дремлите, освеженные росою,
О, дети улетающих часов!»
И Фьордиспина стебельки цветов
Кладёт на стол из нежного порфира.

И вот они лежат, любимцы мира,
И так светло в них дышит красота,
Как будто в них живёт и дышит та,
Что ласково на них сейчас глядела,
И теплоту воздушных рук и тела
Она как будто им передала,
Когда благоуханных сорвала;

Цветы лежали в дрёме безмятежной,
Как тот, кто убаюкан песней нежной,
Тем голосом, который любит он,
Которым так воздушно усыплён;
Ей было точно детски жаль, что ею
60 Они разлучены с землёй своею.
И чары этой жалости на них
Легли сияньем красок огневых.
Тут были все прекрасные растенья,
Что красят землю негой наслажденья,
И мирта, и лимонные цветы,
И тот цветок, чьи нежные черты
Окутаны как будто дымкой снега,
В котором нерассказанная нега.
. . . . . . . . . . . . . . . 
Но Фьордиспина, утра веселей,
Со старою кормилицей своей.
Уж далеко, пред портиком высоким,
И с чувством столь же светлым, как глубоким,
На руку старой Медии она
Кладёт свою, заботливо-нежна.
. . . . . . . . . . . . . . . 
Иссохшая, поблёкшая, седая,
Идя с трудом, и ветхий стан склоняя,
Была старуха точно в сне глухом,
Как древний ствол, густым поросший мхом.
. . . . . . . . . . . . . . . 
«О, Медия, бедняжка, ты устала:
Идёшь с трудом, и говоришь так мало».
«— Ах, Фьордиспина милая моя,
Ты — к свадебной постели, к гробу — я».
«— Но знаешь, если б умер он, мой милый.
Не дрогнула бы я перед могилой,
И в саван бы оделась я тогда,
Как в свадебный покров свой, навсегда».
«— Ах, милое дитя, слова такие
Как снег в Июне; мы ещё живые.
Тебе ль, дружок, о саване мечтать!

Настанет ночь, и будет так плясать
Твоё сердечко! Ты пришла из Рая.
И хочешь в Рай, такая молодая?
И ты не хочешь знать, как две души
Сливаются утонченно в тиши?
Кто знает, может быть душа земная,
Элизиум обширный созерцая,
Без тела там, уж не смеётся вновь,
И не играет весело в любовь».

Перевод К.Д. Бальмонта
Все переводы Константина Бальмонта

Поддержать сайт