Эдмунд Спенсер (Edmund Spenser)

The Shepheardes Calender. Ægloga 12. December

December.
Ægloga Duodecima.

The gentle shepheard satte beside a springe, 
All in the shadowe of a bushy brere, 
That Colin hight, which wel could pype and singe, 
For he of Tityrus his songs did lere.
     There as he satte in secreate shade alone,
     Thus gan he make of loue his piteous mone.

 O soueraigne Pan thou God of shepheards all, 
Which of our tender Lambkins takest keepe: 
And when our flocks into mischaunce mought fall, 
Doest save from mischeife the vnwary sheepe:
     Als of their maisters hast no lesse regarde,
     Then of the flocks, which thou doest watch and ward:

 I thee beseche (so be thou deigne to heare, 
Rude ditties tund to shepheards Oaten reede, 
Or if I euer sonet song so cleare, 
As it with pleasaunce mought thy fancie feede)
     Hearken awhile from thy greene cabinet,
     The rurall song of carefull Colinet.

 Whilome in youth, when flowrd my ioyfull spring, 
Like Swallow swift I wandred here and there: 
For heate of heedlesse lust me so did sting, 
That I of doubted daunger had no feare.
     I went the wastefull woodes and forest wyde,
     Withouten dreade of Wolues to bene espyed.

 I wont to raunge amydde the mazie thickette, 
And gather nuttes to make me Christmas game: 
And ioyed oft to chace the trembling Pricket, 
Or hunt the hartlesse hare, til shee were tame.
     What wreaked I of wintrye ages waste,
     Tho deemed I, my spring would euer laste.

 How often haue I scaled the craggie Oke, 
All to dislodge the Rauen of her neste: 
Howe haue I wearied with many a stroke, 
The stately Walnut tree, the while the rest
     Vnder the tree fell all for nuts at strife:
     For ylike to me was libertee and lyfe.

 And for I was in thilke same looser yeares, 
(Whether the Muse so wrought me from my birth, 
Or I tomuch beleeued my shepherd peres) 
Somedele ybent to song and musicks mirth,
     A good olde shephearde, Wrenock was his name,
     Made me by arte more cunning in the same.

 Fro thence I durst in derring [doe] compare 
With shepheards swayne, what euer fedde in field: 
And if that Hobbinol right iudgement bare, 
To Pan his owne selfe pype I neede not yield.
     For if the flocking Nymphes did folow Pan,
     The wiser Muses after Colin ranne.

 But ah such pryde at length was ill repayde, 
The shepheards God (perdie God was he none) 
My hurtlesse pleasaunce did me ill vpbraide, 
My freedome lorne, my life he lefte to mone.
     Loue they him called, that gaue me checkmate,
     But better mought they haue behote him Hate.

 Tho gan my louely Spring bid me farewel, 
And Sommer season sped him to display 
(For loue then in the Lyons house did dwell) 
The raging fyre, that kindled at his ray.
     A comett stird vp that vnkindly heate,
     That reigned (as men sayd) in Venus seate.

 Forth was I ledde, not as I wont afore, 
When choise I had to choose my wandring waye: 
But whether luck and loues vnbridled lore 
Would leade me forth on Fancies bitte to playe:
     The bush my bedde, the bramble was my bowre,
     The Woodes can witnesse many a wofull stowre.

 Where I was wont to seeke the honey Bee, 
Working her formall rowmes in Wexen frame: 
The grieslie Todestool growne there mought I see 
And loathed Paddocks lording on the same.
     And where the chaunting birds luld me a sleepe,
     The ghastlie Owle her grieuous ynne doth keepe.

 Then as the springe giues place to elder time, 
And bringeth forth the fruite of sommers pryde: 
Also my age now passed yougthly pryme, 
To thinges of ryper reason selfe applyed.
     And learnd of lighter timber cotes to frame,
     Such as might saue my sheepe and me fro shame.

 To make fine cages for the Nightingale, 
And Baskets of bulrushes was my wont: 
Who to entrappe the fish in winding sale 
Was better seene, or hurtful beastes to hont?
     I learned als the signes of heauen to ken,
     How Phoebe sayles, where Venus sittes and when.

 And tryed time yet taught me greater thinges, 
The sodain rysing of the raging seas: 
The soothe of byrds by beating of their wings, 
The power of herbs, both which can hurt and ease:
     And which be wont tenrage the restlesse sheepe,
     And which be wont to worke eternall sleepe.

 But ah vnwise and witlesse Colin cloute, 
That kydst the hidden kinds of many a wede: 
Yet kydst not ene to cure thy sore hart roote, 
Whose ranckling wound as yet does rifely bleede.
     Why liuest thou stil, and yet hast thy deathes wound?
     Why dyest thou stil, and yet aliue art founde?

 Thus is my sommer worne away and wasted, 
Thus is my haruest hastened all to rathe: 
The eare that budded faire, is burnt & blasted, 
And all my hoped gaine is turned to scathe.
     Of all the seede, that in my youth was sowne,
     Was nought but brakes and brambles to be mowne.

 My boughes with bloosmes that crowned were at firste, 
And promised of timely fruite such store, 
Are left both bare and barrein now at erst: 
The flattring fruite is fallen to grownd before.
     And rotted, ere they were halfe mellow ripe:
     My haruest wast, my hope away dyd wipe.

 The fragrant flowres, that in my garden grewe,  
Bene withered, as they had bene gathered long. 
Theyr rootes bene dryed vp for lacke of dewe, 
Yet dewed with teares they han be euer among.
     Ah who has wrought my Ro[s]alind this spight
     To spil the flowres, that should her girlond dight,

 And I, that whilome wont to frame my pype, 
Vnto the shifting of the shepheards foote: 
Sike follies nowe haue gathered as too ripe, 
And cast hem out, as rotten an vnsoote.
     The loser Lasse I cast to please nomore,
     One if I please, enough is me therefore.

 And thus of all my haruest hope I haue  
Nought reaped but a weedye crop of care: 
Which, when I thought haue thresht in swelling sheaue, 
Cockel for corne, and chaffe for barley bare.
     Soone as the chaffe should in the fan be fynd,
     All was blowne away of the wauering wynd.

 So now my yeare drawes to his latter terme, 
My spring is spent, my sommer burnt vp quite: 
My harueste hasts to stirre vp winter sterne, 
And bids him clayme with rigorous rage hys right.
     So nowe he stormes with many a sturdy stoure,
     So now his blustring blast eche coste doth scoure.

 The carefull cold hath nypt my rugged rynde, 
And in my face deepe furrowes eld hath pight: 
My head besprent with hoary frost I fynd, 
And by myne eie the Crow his clawe dooth wright.
     Delight is layd abedde, and pleasure past,
     No sonne now shines, cloudes han all ouercast.

 Now leaue ye shepheards boyes yo[u]r merry glee, 
My Muse is hoarse and weary of thys stounde: 
Here will I hang my pype vpon this tree, 
Was neuer pype of reede did better sounde.
     Winter is come, that blowes the bitter blaste,
     And after Winter dreerie death does hast.

 Gather ye together my little flocke, 
My little flock, that was to me so liefe: 
Let me, ah lette me in your folds ye lock, 
Ere the breme Winter breede you greater griefe.
     Winter is come, that blowes the balefull breath,
     And after Winter commeth timely death.

 Adieu delightes, that lulled me asleepe, 
Adieu my deare, whose loue I bought so deare: 
Adieu my little Lambes and loued sheepe, 
Adieu ye Woodes that oft my witnesse were:
     Adieu good Hobbinol, that was so true,
     Tell Rosalind, her Colin bids her adieu. 

Colins Embleme.

[Vivitur ingenio, caetera mortis erunt.]

* * *

Loe I haue made a Calender for euery yeare, 
That steele in strength, and time in durance shall outweare: 
And if I marked well the starres reuolution, 
It shall continewe till the worlds dissolution. 
To teach the ruder shepheard how to feed his sheepe, 
And from the falsers fraud his folded flocke to keepe.
     Goe lyttle Calender, thou hast a free passeporte, 
Goe but a lowly gate emongste the meaner sorte. 
Dare not to match thy pipe with Tityrus his style, 
Nor with the Pilgrim that the Ploughman playde a whyle: 
But followe them farre off, and their high steppes adore, 
The better please, the worse despise, I aske nomore. 
 
Merce non mercede.

Пастуший Календарь. Эклога 12. Декабрь

Декабрь
Ægloga Duodecima.

Где бьет незамерзающий родник,
Сел Колин Клаут под ветвями ели.
Он, Титира * усердный ученик,
Искусно песни пел и на свирели
     Играл. Теперь, в уединеньи, вновь
     Он проклял злополучную любовь:

«– Великий Пан, заботливый отец,
Наш добрый Бог, спасающий ягнят,
Защитник, сберегающий овец,
Когда стадам опасности грозят!
     О ты, над головами овчаров
     Простерший свой хранительный покров **!

– Услышь, молю, безрадостный напев!
Бывало, звонче встарь певал пастух –
А нынче, горя не преодолев,
Поет как может. Преклони же слух
     И внемли жалобе, к тебе летящей
     Над ледяной безлиственною чащей.

– Во младости, что сходственна с весной,
Я был резвее всякого стрижа;
Кипела кровь и властвовала мной,
И нудила бродить, не дорожа
     Ни здравием, ни буйной головой,
     В лесу, где раздавался волчий вой.

– О, как любил я целый Божий день
Скитаться, забираться в глухомань!
Ко мне стремился молодой олень,
Ко мне тянулась ласковая лань.
     Я расточал богатства юных лет:
     Скончания весне, казалось, нет.

– Сколь часто я взлезал на древний дуб,
Чтоб ворона исторгнуть из гнезда!
С лещиной был безжалостен и груб
И беспощадно тряс ее, когда
     Разгрызть орех лесной хотелось мне…
     И волю ставил с жизнью наравне.

– Меня в те годы Муза позвала
(Велела мне, видать, на белый свет
Певцом родиться, честь ей и хвала!),
А Рэнок, старый пастырь и поэт,
     Наставник добрый, не жалевший сил,
     Всем хитростям искусства обучил.

– И я старался всячески, доколь
Напев мой без единого изъяна
Не зазвенел… Как молвит Гоббиноль,
Свирель моя звучней свирели Пана:
     Лишь фавны внемлют Пану и дриады,
     А Колину внимать и Музы рады.

– За спесь мою другой пастуший бог
(Какой там бог! Зловреднейший божок!)
Сразил меня, свернул в бараний рог,
Любовью тщетной сердце мне обжег!
     Божка Эротом кличет всяк народ,
     Хоть он скорее ирод, чем Эрот.

– Прошла моя весна; в свои права
Вступило огнедышащее лето.
Эрот сиял тогда под знаком Льва,
Как жуткая, недобрая комета,
     И лютый зной ниспосылал без меры
     Сюда, в юдоль, пылая близ Венеры.

– И злой Эрот повлек меня вперед,
Как встарь вела счастливая звезда:
Коль сей божок берет нас в оборот,
Безжалостна всегда его узда.
     И в глушь лесную вновь я правил путь –
     Не властен воротиться иль свернуть.

– И где я видел до тогдашних пор
Лесной цветок, манивший диких пчел,
Встречался лишь багровый мухомор,
Надутой жабы мерзостный престол.
     А где я слушал нежную пичугу,
     Лишь филин тяжко ухал: «Пу-гу, пу-гу!».

– Весну сменяет лето, ибо год
Своим идет урочным чередом.
Мы летом пожинаем первый плод,
Мы летом обустраиваем дом.
     Я полюбил нехитрый сельский труд
     И для овечек сколотил закут.

– Я славно клетки плел для соловьев,
Я карасей удил и пескарей,
Был ниву обихаживать готов
И вредоносных истреблять зверей.
     Движение Венеры и Луны
     И ход созвездий стали мне ясны.

– Гадая по течению планет,
Сколь часто я оказывался прав!
Проник я в суть поверий и примет
И понял постепенно силу трав –
     И добрых и зловредных, – что целят
     Иль убивают маток и ягнят.

– Ах, бедный Колин! Дурень и болван!
Тебе известен всяк целебный злак –
Почто же собственных сердечных ран
Доселе не залечишь ты никак?
     Смертельные удары получив,
     Ты погибаешь – но доныне жив!

– Все летние надежды хороню.
Коль нет колосьев, то не нужен серп:
Весь урожай мой сгинул на корню,
Я ждал прибытка – но понес ущерб.
     Я щедро сеял доброе зерно –
     И тернием оно заглушено.

– Без удержу цвели мои сады
И много обещали мне весной!
Но сверглись недозрелые плоды
С ветвей – сгубил их лютый летний зной.
     В садах моих – лишь падалица, гниль,
     И все мои надежды – прах и гиль.

– Какой цветник в садах моих возрос!
О, сколько было благовонных роз!
И все пожухли – ибо вместо рос
Их увлажнял поток моих же слез.
     О Розалинда! Иль не знала ты,
     Что для тебя лишь холил я цветы?

– Пред Розалиндою моя свирель
Звучала на сладчайший, дивный лад…
Я столько бисера метал досель –
И зря метал, впустую, невпопад!
     Отныне предназначен мой напев
     Для слуха добрых, благодарных дев.

– Все летние надежды – прах и ложь.
Поля сгубила страшная сухмень:
Взошел волчец, где я посеял рожь,
И терн возрос, где я растил ячмень.
     Не молотить, не веять на току…
     Не ведать счастья на земном веку!

– Мои весна и лето – позади,
И осени, как видно, вышел срок.
Ну что ж, зима нещадная, гряди
Угрюмой гостьей через мой порог,
     Вступай в свои законные права…
     Седей, моя лихая голова.

– И студит кровь мою великий хлад,
И сковывает плоть жестокий мраз;
Уже морщины возле губ лежат,
И возле некогда задорных глаз.
     Ушло веселье, радость умерла,
     И солнце навсегда сокрыла мгла.

– Смолкай, напева сладостного звук,
Прощай навеки, Муза-баловница!
Вот, я цевницу вешаю на сук –
А ведь какая прежь была цевница!
     Зима пришла, и в тучах скрылась твердь;
     А там, вослед зиме, придет и смерть.

– Теснее сбейся, маленькое стадо!
В закуте славный сыщется приют:
Лихих ветров бояться там не надо,
И никого морозы не убьют.
     А пастуха не пощадит зима,
     И вскоре скроет гробовая тьма.

– Прощай навек, лазурный свод небес!
Прощайте, все земные чудеса –
Прощай, река, прощайте, луг и лес!
Навек прощайте, птичьи голоса!
     Прощай, мой добрый верный Гоббиноль!
     И ты прощай, чинившая мне боль…»

Девиз Колина:

[Vivitur ingenio, caetera mortis erunt]

                           *    *    *

Составлен Календарь на всякий Божий год.
Он крепче стали, он века переживет.
Подсказывает мне течение планет:
Пребудет он, доколь пребудет белый свет.
Обучит, мыслю, он любого пастуха
Блюсти стада и жить, не ведая греха.
     Держись, о Календарь, подале от болванов –
Иль потеряешь блеск, во тьму забвенья канув.
Создатель твой равнять себя (помилуй Бог!)
Ни с Титиром не смел, ни с Лэнглендом не мог –
Но шел по их стопам, что смирная овца,
И тешил мудреца, и раздражал глупца.

Merce non mercede.

© Перевод Сергея Александровского (2015)
Сергей Александровский - русский поэт и переводчик.

Поддержать сайт