Роберт Бернс (Robert Burns)

The Vision

        DUAN FIRST.

The sun had closed the winter day,
The curlers quat their roarin’ play,
An’ hunger’d maukin taen her way
    To kail-yards green,
While faithless snaws ilk step betray
    Where she has been.

The thresher’s weary flingin’-tree
The lee-lang day had tired me;
And when the day had clos’d his e’e,
    Far i’ the west,
Ben i’ the spenoe, right pensivelie,
    I gaed to rest.

There lanely by the ingle-cheek
I sat and eyed the spewing reek,
That fill’d, wi’ hoast-provoking smeek,
    The auld clay biggin’;
An’ heard the restless rattons squeak
    About the riggin’.

All in this mottie misty clime,
I backward mused on wasted time,
How I had spent my youthfu’ prime,
    An’ done nae-thing,
But stringin’ blethers up in rhyme
    For fools to sing.

Had I to guid advice but harkit,
I might, by this, hae led a market,
Or strutted in a bank, and clarkit
    My cash-account:
While here, half-mad, half-fed, haif-sarkit,
    Is a’ th’ amount.

I started, mutt’ring ‘blockhead! coof!’
And heaved on high my waukit loof.
To swear by a’ yon starry roof,
    Or some rash aith,
That I, henceforth, would be rhyme-proof
    Till my last breath-

When click! the string the snick did draw;
An’ jee! the door gaed to the wa’;
And by my ingle-lowe I saw,
    Now bleezin’ bright,
A tight outlandish hizzie, braw,
    Come full in sight.

Ye need na doubt I held my whisht;
The infant aith, half-form’d, was crusht;
I glowr’d as eerie ‘s I’d been dusht
    In some wild glen;
When sweet, like modest worth, she blusht,
    An’ stepped ben.

Green, slender, leaf-clad holly-boughs
Were twisted, gracefu’, round her brows;
I took her for some Scottish Muse
    By that same token;
And come to stop these reckless vows,
    Would soon been broken.

A hare-brain’d, sentimental trace,
Was strongly marked in her face;
A wildly-witty rustic grace
    Shone full upon her;
Her eye, ev’n turn’d on empty space,
    Beam’d keen with honour.

Down flow’d her robe, a tartan sheen,
Till half a leg was scrimply seen;
An’ such a leg! my bonnie Jean
    Could only peer it;
Sae straught, sae taper, tight, and clean,
    Nane else came near it.

Her mantle large, of greenish hue,
My gazing wonder chiefly drew;
Deep lights and shades, bold-mingling, threw
    A lustre grand;
And seem’d to my astonish’d view
    A well-known land.

Here rivers in the sea were lost;
There mountains to the skies were test:
Here tumbling billows mark’d the coast
    With surging foam;
There, distant shone Art’s lofty boast,
    The lordly dome.

Here Doon pour’d down his far-fetch’d floods;
There well-fed Irwine stately thuds;
Auld hermit Ayr staw thro’ his woods,
    On to the shore;
And many a lesser torrent scuds,
    With seeming roar.

Low in a sandy valley spread,
An ancient borough rear’d her head;
Still, as in Scottish story read,
    She boasts a race,
To ev’ry nobler virtue bred,
    And polish’d grace.

By stately tower or palace fair,
Or ruins pendent in the air,
Bold stems of heroes, here and there,
    I could discern;
Some seem’d to muse, some seem’d to dare,
    With feature stern.

My heart did glowing transport feel,
To see a race heroic wheel,
And brandish round, the deep-dyed steel
    In sturdy blows;
While back-recoiling seem’d to reel
    Their Suthron foes.

His Country’s Saviour, mark him well!
Bold Richardton’s heroic swell;
The Chief-on Sark who glorious fell,
    In high command;
And he whom ruthless fates expel
    His native land.

There, where a sceptred Pictish shade
Stalk’d round his ashes lowly laid,
I mark’d a martial race, pourtray’d
    In colours strong;
Bold, soldier-featur’d, undismay’d
    They strode along.

Thro’ many a wild romantic grove,
Near many a hermit-fancied cove
(Fit haunts for Friendship or for Love
    In musing mood)
An aged Judge, I saw him rove
    Dispensing good.

With deep-struck reverential awe
The learned Sire and Son I saw;
To Nature’s God and Nature’s law
    They gave their lore;
This, all its source and end to draw,
    That, to adore.

Brydon’s brave ward I well could spy,
Beneath old Scotia’s smiling eye;
Who call’d on Fame, low standing by,
    To hand him on,
Where many a patriot name on high,
    And hero shone.

        DUAN SECOND.

WITH musing-deep astonish’d stare,
I view’d the heavenly-seeming Fair;
A whisp’ring throb did witness bear
    Of kindred sweet,
When with an elder Sister’s air
    She did me greet.

‘All hail! my own inspired bard!
In me thy native Muse regard!
Nor longer mourn thy fate is hard,
    Thus poorly low;
I come to give thee such reward
    As we bestow.

‘Know the great Genius of this land
Has many a light aerial band,
Who, all beneath his high command,
    Harmoniously,
As arts or arms they understand,
    Their labours ply.

‘They Scotia’s race among them share:
Some fire the soldier on to dare;
Some rouse the patriot up to bare
    Corruption’s heart:
Some teach the bard, a darling care,
    The tuneful art.

‘‘Mong swelling floods of reeking gore,
They, ardent, kindling spirits pour;
Or, ‘mid the venal senate’s roar,
    They, sightless, stand,
To mend the honest patriot lore,
    And grace the hand.

‘And when the bard, or hoary sage,
Charm or instruct the future age,
They bind the wild poetic rage
    In energy,
Or point the inconclusive page
    Full on the eye.

‘Hence Fullarton, the brave and young;
Hence Dempster’s zeal-inspired tongue;
Hence sweet harmonious Beattie sang
    His Minstrel lays,
Or tore, with noble ardour stung,
    The sceptic’s bays.

‘To lower orders are assign’d
The humbler ranks of human-kind,
The rustic bard, the lab’ring hind,
    The artisan;
All choose, as various they’re inclin’d,
    The various man.

‘When yellow waves the heavy grain,
The threat’ning storm some strongly rein;
Some teach to meliorate the plain
    With tillage-skill;
And some instruct the shepherd-train,
    Blythe o’er the hill.

‘Some hint the lover’s harmless wile;
Some grace the maiden’s artless smile;
Some soothe the lab’rer’s weary toil
    For humble gains,
And make his cottage-scenes beguile
    His cares and pains.

‘Some, bounded to a district-space,
Explore at large man’s infant race,
To mark the embryotic trace
    Of rustic bard;
And careful note each op’ning grace,
    A guide and guard.

‘Of these am I-Coila my name;
And this district as mine I claim,
Where once the Campbells, chiefs of fame,
    Held ruling pow’r:
I mark’d thy embryo-tuneful flame,
    Thy natal hour.

‘With future hope I oft would gaze,
Fond, on thy little early ways,
Thy rudely-caroll’d, chiming phrase,
    In uncouth rhymes,-
Fired at the simple artless lays
    Of other times.

‘I saw thee seek the sounding shore,
Delighted with the dashing roar;
Or when the North his fleecy store
    Drove thro’ the sky,
I saw grim Nature’s visage hoar
    Struck thy young eye.

‘Or when the deep green-mantled Earth
Warm-cherish’d ev’ry flow’ret’s birth,
And joy and music pouring forth
    In ev’ry grove,
I saw thee eye the gen’ral mirth
    With boundless love.

‘When ripen’d fields and azure skies
Call’d forth the reapers’ rustling noise,
I saw thee leave their ev’ning joys,
    And lonely stalk,
To vent thy bosom’s swelling rise
    In pensive walk.

‘When youthful love, warm-blushing strong,
Keen-shivering shot thy nerves along,
Those accents, grateful to thy tongue,
    Th’ adored Name,
I taught thee how to pour in song,
    To soothe thy flame.

‘I saw thy pulse’s maddening play
Wild send thee pleasure’s devious way,
Misled by fancy’s meteor ray,
    By passion driven;
But yet the light that led astray
    Was light from Heaven.

‘I taught thy manners-painting strains,
The loves, the ways of simple swains,
Till now, o’er all my wide domains
    Thy fame extends;
And some, the pride of Coila’s plains,
    Become thy friends.

‘Thou canst not learn, nor can I show,
To paint with Thomson’s landscape-glow;
Or wake the bosom-melting throe
    With Shenstone’s art;
Or pour with Gray the moving flow
    Warm on the heart.

‘Yet all beneath th’ unrivall’d rose
The lowly daisy sweetly blows;
Tho’ large the forest’s monarch throws
    His army shade,
Yet green the juicy hawthorn grows
    Adown the glade.

‘Then never murmur nor repine;
Strive in thy humble sphere to shine;
And trust me, not Potosi’s mine,
    Nor king’s regard,
Can give a bliss o’ermatching thine,
    A rustic Bard.

‘To give my counsels all in one,
Thy tuneful flame still careful fan;
Preserve the dignity of Man,
    With Soul erect;
And trust the Universal Plan
    Will all protect.

‘And wear thou this’: She solemn said,
And bound the holly round my head:
The polish’d leaves and berries red
    Did rustling play;
And, like a passing thought, she fled
    In light away.

Видение

     Дуан первый

Зима... И солнечный заход.
С катка гурьбой валит народ.
А сирый заяц в огород
     Успел шмыгнуть,
И снег коварный выдает
     Зайчишкин путь.

Мне молотильный тяжек цеп —
И я ослаб, а не окреп,
Себя, доколе день ослеп,
     Отдав труду;
В угрюмый дом, что в темный склеп,
     Один бреду.

Сел одиноко у огня,
Поленья влажные кляня:
Дым кашлять вынудил меня,
     Дом затопил;
И шла крысиная грызня
     Среди стропил.

Я в полумраке и чаду
Своих припомнил череду
Писаний прежних — на беду
     Звучащих так,
Что ценит эту ерунду
     Любой дурак.

Не слушал доброго совета:
Банкиром стать замест поэта —
В мошне скучала бы монета,
     Пока не выну...
Я нищетою сжит со света
     Наполовину!

Я буркнул: «Олух! Остолоп!»
И длань устало поднял, чтоб
Поклясться: был я туполоб,
     Не знал удач —
Но впредь, пока не лягу в гроб,
     Я не рифмач...

И — щелк! Щеколду бечева
Вдруг оттянула — и дрова
Преярко вспыхнули, едва
     Открылась дверь;	
И объявилась божества,
     Иль феи дщерь.

Поверьте, я немедля сник,
И дерзкий прикусил язык;
И обомлел, хоть невелик
     Был мой испуг;
А дивной гостьи нежный лик
     Зарделся вдруг.

Чело венчал зеленый дрок,
В очах мерцал немой упрек:
Шотландская на мой порог
     Ступила Муза;
И я решил, что мой зарок
     Теперь — обуза.

Сколь славны были и просты
Лица задорного черты!
Она в обитель нищеты
     Легко вступала;
Глаза нездешней красоты
     Блистали шало.

Плаща откинулась пола,
И мельком явлена была
Нога: стройна, кругла, бела —
     Благие боги!
У Джин одной, что мне мила,
     Такие ноги!

А длинный плащ, зеленоват,
Играл, притягивая взгляд,
Оттенками на странный лад
     Передо мной;
И мнился взору сей наряд
     Родной страной.

Вот к морю бег стремит река,
Гора пронзает облака;
Вон у прибрежного песка
     Бурлит прибой;
Вон церковь блещет — высока,
     Горда собой.

Вон полноводный Дун, а вот
Державный Ирвин вдаль течет;
Вон Эйр, забравшийся под свод
     Ветвей лесных;
Ручьям же я утратил счет,
     Считая их.

И видел я песчаный дол,
Где древний гордый град расцвел,
Где славный высился престол —
     Там испокон
Вменяют мудрости глагол
     Себе в закон.

Державный город-господин!
Смешенье зданий и руин!
Там незабвенный не один
     Возрос герой1,
Что вел ряды лихих дружин
     На вражий строй.

И я восчуял вящий пыл,
И живо я вообразил,
Как всяк без устали разил,
     Рубил сплеча —
Южан, предерзостных верзил,
     Уму уча.

Страны спаситель2, славен будь!..
И Ричардтон3 не трус отнюдь;
И Вождь4 — на Сарке ранен в грудь,
     Угас потом;
И Принц5 — познал изгнанья жуть,
     Судьбой ведом.

И призрак пикта-короля6,
Чей прах сокрыла там земля,
Блуждает, воинам веля
     На бой вставать;
И духи древние в поля
     Выводят рать.

А в роще, где журчит ручей7,
Где схимник жил бы, ей-же-ей,
Где нежный взгляд родных очей
     Встречал бы я —
Гуляет недруг палачей,
     Седой судья.

Почтеньем полнясь без конца,
Я зрел на сына и отца8:
Они Природы и Творца
     Постигли связь;
Один — по праву мудреца,
     Другой — молясь.

Стерегший Брайдона смельчак9 —
Безвестен, погружен во мрак —
О славе грезил, мыслил: как
     Себя вознесть?
Теперь о нем уведал всяк:
     Герою — честь!


     Дуан второй

Я устремлял смятенный взор
На Музу, дочь Небес, в упор;
И думал: мне с давнишних пор
     Она — родня;
Добрей заботливых сестер,
     Мудрей меня...

— О вдохновенный мной поэт,
Отринь бессмысленный обет!
Ты маешься немало лет,
     Но ты не стар!
Награду, коих выше нет,
     Получишь в дар.

Великий Гений сей страны10,
Которому подчинены
Благие духи вышины —
     Им несть числа,—
Знаток искусства, и войны,
     И ремесла.

Шотландский опекая люд,
Иные духи рать ведут,
Иные поощряют труд;
     А от иных
К певцу, родившемуся тут,
     Нисходит стих.

Под градом ядер и гранат
Они сердца воспламенят.
И патриот, войдя в сенат,
     Внимает им,
И честной речи тяжкий млат —
     Неотразим.

Дабы поэт или мудрец
В потомстве обрели венец,
Глаголет дух: найди, певец,
     Вернейший звук!
Иль шепчет: выправь сей столбец,
     О жрец наук.

И Фуллартон писал в пылу,
И Демпстер злу слагал хулу,
И Битти пел богам хвалу,
     Как менестрель,
Пуская в скептиков стрелу,
     Что била в цель.

Скромнейшим духам отведен
Меньшой разряд людских племен —
Поэт-крестьянин, плотогон,
     Столяр, пастух;
Кому не помогает он —
     Хранящий дух?

Он тяжкий колос желтых нив
Спасает, бурю отвратив;
Он учит, как провесть полив;
     И от вреда —
Коль пастырь добр и не ленив —
     Хранит стада.

Влюбленным даст он без помех
Вкусить восторгов и утех;
Поправит пахарю огрех
     На борозде;	
И позаботится, чтоб смех
     Звучал везде.

И если дух окрестных сёл
Меж прочих малышей нашел
Того, кто певческий глагол
     Обрящет впредь,
Дух бережет его от зол
     И учит петь.

Я — Койла: фея, коей здесь11
Дано лелеять град и весь,
Где Кэмпбеллы сбивали спесь
     С южан-громил;
Избранник давний мой! Доднесь
     Ты Музе мил.

Я встарь видала много раз,
Как ты, уставши от проказ,
Слагал ряды нестройных фраз
     Под струнный звон,
Услышав песню иль рассказ
     Былых времен.

Ты на морской стремился брег —
Увидеть волн ревущих бег;
И ты любил мороз и снег,
     Когда очаг
Желанней многих вешних нег
     И летних благ.

В лугах, с их майских покрывал,
Ты попусту цветов не рвал;
Ты слышал радостный хорал
     В любом лесу;
Как ты впивал, когда был мал,
     Весны красу!

Когда серпы срезали рожь,
По вечерам кипел кутеж;
А ты, не враг веселью, все ж
     Наедине
Бродил, покинув молодежь,
     Внимая мне.


Когда любовь, и с ней — тоску
На юном ты узнал веку,
Давалась трудно языку
     Признаний речь;
И я учила, как в строку
     Ее облечь.

Тебя порой безумный пыл12
В трясины страсти заводил;
Лучам обманчивых светил
     Ты шел вослед;
Но светом этим все же был
     Небесный свет!

А я учила, как верней
Воспеть любовь простых парней;
Ты славен стал в пределах всей
     Моей страны;
И многие из лучших в ней
     С тобой дружны.

Я не учу — и ты б не смог
Воспеть, как Томсон, лес и лог;
Возжечь, как Шенстон, огнь тревог13
     В груди людской;
Излить, как Грэй, чей светел слог,
     В сердца покой.

Но подле несравненных роз
Цветет и скромный медонос;
И пусть вознес лесной колосс
     Ветвей шатер —
Вблизи боярышник возрос,
     И тешит взор.

Не сетуй же, и слез не лей;
И в меру сил — твори смелей;
И верь: ни милость королей,
     Ни блеск наград
Не могут песне дать твоей
     Желанный лад.

И вот речей моих итог:
Пребудь возвышен, прям и строг;
И верь: коль скоро ты сберег
     В душе огонь,
То над тобой хранящий Бог
     Простер ладонь.

Носи, поэт! — она рекла14,
И подарила мне с чела
Венец невянущий — светла,
     Добра, проста;
И прочь умчалась — как стрела,
     Иль как мечта.

© Перевод Сергея Александровского (1998)
Сергей Александровский - русский поэт и переводчик.

«Знай, вкруг тебя несчетны духи вьются...»
      и т. д.
      (Перевод С. Александровского)

Меж духов, что блюдут тебя досель —
Я, бдительный защитник, Ариэль.
      (Перевод С. Александровского)

«...Коль скоро страсти буйствуют, и пасть
В трясину алчут, смрадное лакать
Гнилье, забыв о высшем вожделеньи?
Но и во сраме горьком горний блеск
Величья говорит, откуда пали...»
      (Перевод С. Александровского)

«Ужели здесь простым напевом Грэй
Тревожил, жег, пленял сердца людей?
Ужель Пустынный Странник здесь посмел
С достоинством оплакать свой удел? <...>
Ужели здесь на Шенстоновский прах
Психея и Амур глядят в слезах?»
      (Перевод С. Александровского)

Поддержать сайт