Перси Биши Шелли (Percy Bysshe Shelley)

Ode to Liberty

Yet, Freedom, yet, thy banner, torn but flying,
Streams like a thunder-storm against the wind.--

                                           Byron

I.

A glorious people vibrated again
The lightning of the nations: Liberty
From heart to heart, from tower to tower, o'er Spain,
Scattering contagious fire into the sky,
Gleamed. My soul spurned the chains of its dismay,
And in the rapid plumes of song
Clothed itself, sublime and strong;
As a young eagle soars the morning clouds among,
Hovering inverse o'er its accustomed prey;
Till from its station in the Heaven of fame
The Spirit's whirlwind rapped it, and the ray
Of the remotest sphere of living flame
Which paves the void was from behind it flung,
As foam from a ship's swiftness, when there came
A voice out of the deep: I will record the same.

II.

The Sun and the serenest Moon sprang forth:
The burning stars of the abyss were hurled
Into the depths of Heaven. The daedal earth,
That island in the ocean of the world,
Hung in its cloud of all-sustaining air:
But this divinest universe
Was yet a chaos and a curse,
For thou wert not: but, power from worst producing worse,
The spirit of the beasts was kindled there,
And of the birds, and of the watery forms,
And there was war among them, and despair
Within them, raging without truce or terms:
The bosom of their violated nurse
Groaned, for beasts warred on beasts, and worms on worms,
And men on men; each heart was as a hell of storms.

III.

Man, the imperial shape, then multiplied
His generations under the pavilion
Of the Sun’s throne: palace and pyramid,
Temple and prison, to many a swarming million
Were, as to mountain-wolves their ragged caves.
This human living multitude
Was savage, cunning, blind, and rude,
For thou wert not; but o’er the populous solitude,
Like one fierce cloud over a waste of waves,
Hung Tyranny; beneath, sate deified
The sister-pest, congregator of slaves;
Into the shadow of her pinions wide
Anarchs and priests, who feed on gold and blood
Till with the stain their inmost souls are dyed,
Drove the astonished herds of men from every side.

IV.

The nodding promontories, and blue isles,
And cloud-like mountains, and dividuous waves
Of Greece, basked glorious in the open smiles
Of favouring Heaven: from their enchanted caves
Prophetic echoes flung dim melody.
On the unapprehensive wild
The vine, the corn, the olive mild,
Grew savage yet, to human use unreconciled;
And, like unfolded flowers beneath the sea,
Like the man’s thought dark in the infant’s brain,
Like aught that is which wraps what is to be,
Art’s deathless dreams lay veiled by many a vein
Of Parian stone; and, yet a speechless child,
Verse murmured, and Philosophy did strain
Her lidless eyes for thee; when o’er the Aegean main.

V.

Athens arose: a city such as vision
Builds from the purple crags and silver towers
Of battlemented cloud, as in derision
Of kingliest masonry: the ocean-floors
Pave it; the evening sky pavilions it;
Its portals are inhabited
By thunder-zoned winds, each head
Within its cloudy wings with sun-fire garlanded,--
A divine work! Athens, diviner yet,
Gleamed with its crest of columns, on the will
Of man, as on a mount of diamond, set;
For thou wert, and thine all-creative skill
Peopled, with forms that mock the eternal dead
In marble immortality, that hill
Which was thine earliest throne and latest oracle.

VI.

Within the surface of Time’s fleeting river
Its wrinkled image lies, as then it lay
Immovably unquiet, and for ever
It trembles, but it cannot pass away!
The voices of thy bards and sages thunder
With an earth-awakening blast
Through the caverns of the past:
(Religion veils her eyes; Oppression shrinks aghast):
A winged sound of joy, and love, and wonder,
Which soars where Expectation never flew,
Rending the veil of space and time asunder!
One ocean feeds the clouds, and streams, and dew;
One Sun illumines Heaven; one Spirit vast
With life and love makes chaos ever new,
As Athens doth the world with thy delight renew.

VII.

Then Rome was, and from thy deep bosom fairest,
Like a wolf-cub from a Cadmaean Maenad,
She drew the milk of greatness, though thy dearest
From that Elysian food was yet unweaned;
And many a deed of terrible uprightness
By thy sweet love was sanctified;
And in thy smile, and by thy side,
Saintly Camillus lived, and firm Atilius died.
But when tears stained thy robe of vestal-whiteness,
And gold profaned thy Capitolian throne, 100
Thou didst desert, with spirit-winged lightness,
The senate of the tyrants: they sunk prone
Slaves of one tyrant: Palatinus sighed
Faint echoes of Ionian song; that tone
Thou didst delay to hear, lamenting to disown

VIII.

From what Hyrcanian glen or frozen hill,
Or piny promontory of the Arctic main,
Or utmost islet inaccessible,
Didst thou lament the ruin of thy reign,
Teaching the woods and waves, and desert rocks,
And every Naiad’s ice-cold urn,
To talk in echoes sad and stern
Of that sublimest lore which man had dared unlearn?
For neither didst thou watch the wizard flocks
Of the Scald's dreams, nor haunt the Druid's sleep.
What if the tears rained through thy shattered locks
Were quickly dried? for thou didst groan, not weep,
When from its sea of death, to kill and burn,
The Galilean serpent forth did creep,
And made thy world an undistinguishable heap.

IX.

A thousand years the Earth cried, 'Where art thou?'
And then the shadow of thy coming fell
On Saxon Alfred’s olive-cinctured brow:
And many a warrior-peopled citadel.
Like rocks which fire lifts out of the flat deep,
Arose in sacred Italy,
Frowning o'er the tempestuous sea
Of kings, and priests, and slaves, in tower-crowned majesty;
That multitudinous anarchy did sweep
And burst around their walls, like idle foam,
Whilst from the human spirit’s deepest deep
Strange melody with love and awe struck dumb
Dissonant arms; and Art, which cannot die,
With divine wand traced on our earthly home
Fit imagery to pave Heaven’s everlasting dome.

X.

Thou huntress swifter than the Moon! thou terror
Of the world’s wolves! thou bearer of the quiver,
Whose sunlike shafts pierce tempest-winged Error,
As light may pierce the clouds when they dissever
In the calm regions of the orient day!
Luther caught thy wakening glance;
Like lightning, from his leaden lance
Reflected, it dissolved the visions of the trance
In which, as in a tomb, the nations lay;
And England’s prophets hailed thee as their queen,
In songs whose music cannot pass away,
Though it must flow forever: not unseen
Before the spirit-sighted countenance
Of Milton didst thou pass, from the sad scene
Beyond whose night he saw, with a dejected mien.

XI.

The eager hours and unreluctant years
As on a dawn-illumined mountain stood.
Trampling to silence their loud hopes and fears,
Darkening each other with their multitude,
And cried aloud, 'Liberty!' Indignation
Answered Pity from her cave;
Death grew pale within the grave,
And Desolation howled to the destroyer, Save!
When like Heaven’s Sun girt by the exhalation
Of its own glorious light, thou didst arise.
Chasing thy foes from nation unto nation
Like shadows: as if day had cloven the skies
At dreaming midnight o’er the western wave,
Men started, staggering with a glad surprise,
Under the lightnings of thine unfamiliar eyes.

XII.

Thou Heaven of earth! what spells could pall thee then
In ominous eclipse? a thousand years
Bred from the slime of deep Oppression’s den.
Dyed all thy liquid light with blood and tears.
Till thy sweet stars could weep the stain away;
How like Bacchanals of blood
Round France, the ghastly vintage, stood
Destruction's sceptred slaves, and Folly’s mitred brood!
When one, like them, but mightier far than they,
The Anarch of thine own bewildered powers,
Rose: armies mingled in obscure array,
Like clouds with clouds, darkening the sacred bowers
Of serene Heaven. He, by the past pursued,
Rests with those dead, but unforgotten hours,
Whose ghosts scare victor kings in their ancestral towers.

XIII.

England yet sleeps: was she not called of old?
Spain calls her now, as with its thrilling thunder
Vesuvius wakens Aetna, and the cold
Snow-crags by its reply are cloven in sunder:
O’er the lit waves every Aeolian isle 185
From Pithecusa to Pelorus
Howls, and leaps, and glares in chorus:
They cry, 'Be dim; ye lamps of Heaven suspended o'er us!'
Her chains are threads of gold, she need but smile
And they dissolve; but Spain’s were links of steel,
Till bit to dust by virtue’s keenest file.
Twins of a single destiny! appeal
To the eternal years enthroned before us
In the dim West; impress us from a seal,
All ye have thought and done! Time cannot dare conceal.

XIV.

Tomb of Arminius! render up thy dead
Till, like a standard from a watch-tower’s staff,
His soul may stream over the tyrant’s head;
Thy victory shall be his epitaph,
Wild Bacchanal of truth’s mysterious wine,
King-deluded Germany,
His dead spirit lives in thee.
Why do we fear or hope? thou art already free!
And thou, lost Paradise of this divine
And glorious world! thou flowery wilderness!
Thou island of eternity! thou shrine
Where Desolation, clothed with loveliness,
Worships the thing thou wert! O Italy,
Gather thy blood into thy heart; repress
The beasts who make their dens thy sacred palaces.

XV.

Oh, that the free would stamp the impious name
Of KING into the dust! or write it there,
So that this blot upon the page of fame
Were as a serpent’s path, which the light air
Erases, and the flat sands close behind!
Ye the oracle have heard:
Lift the victory-flashing sword.
And cut the snaky knots of this foul gordian word,
Which, weak itself as stubble, yet can bind
Into a mass, irrefragably firm,
The axes and the rods which awe mankind;
The sound has poison in it, ’tis the sperm
Of what makes life foul, cankerous, and abhorred;
Disdain not thou, at thine appointed term,
To set thine armed heel on this reluctant worm.

XVI.

Oh, that the wise from their bright minds would kindle
Such lamps within the dome of this dim world,
That the pale name of PRIEST might shrink and dwindle
Into the hell from which it first was hurled,
A scoff of impious pride from fiends impure;
Till human thoughts might kneel alone,
Each before the judgement-throne
Of its own aweless soul, or of the Power unknown!
Oh, that the words which make the thoughts obscure
From which they spring, as clouds of glimmering dew
From a white lake blot Heaven’s blue portraiture,
Were stripped of their thin masks and various hue
And frowns and smiles and splendours not their own,
Till in the nakedness of false and true
They stand before their Lord, each to receive its due!

XVII.

He who taught man to vanquish whatsoever
Can be between the cradle and the grave
Crowned him the King of Life. Oh, vain endeavour!
If on his own high will, a willing slave,
He has enthroned the oppression and the oppressor
What if earth can clothe and feed
Amplest millions at their need,
And power in thought be as the tree within the seed?
Or what if Art, an ardent intercessor,
Driving on fiery wings to Nature’s throne,
Checks the great mother stooping to caress her,
And cries: ‘Give me, thy child, dominion
Over all height and depth’? if Life can breed
New wants, and wealth from those who toil and groan,
Rend of thy gifts and hers a thousandfold for one!

XVIII.

Come thou, but lead out of the inmost cave
Of man’s deep spirit, as the morning-star
Beckons the Sun from the Eoan wave,
Wisdom. I hear the pennons of her car
Self-moving, like cloud charioted by flame;
Comes she not, and come ye not,
Rulers of eternal thought,
To judge, with solemn truth, life’s ill-apportioned lot?
Blind Love, and equal Justice, and the Fame
Of what has been, the Hope of what will be?
O Liberty! if such could be thy name
Wert thou disjoined from these, or they from thee:
If thine or theirs were treasures to be bought
By blood or tears, have not the wise and free
Wept tears, and blood like tears?—The solemn harmony

XIX.

Paused, and the Spirit of that mighty singing
To its abyss was suddenly withdrawn;
Then, as a wild swan, when sublimely winging
Its path athwart the thunder-smoke of dawn,
Sinks headlong through the aereal golden light
On the heavy-sounding plain,
When the bolt has pierced its brain;
As summer clouds dissolve, unburthened of their rain;
As a far taper fades with fading night,
As a brief insect dies with dying day,--
My song, its pinions disarrayed of might,
Drooped; o’er it closed the echoes far away
Of the great voice which did its flight sustain,
As waves which lately paved his watery way
Hiss round a drowner’s head in their tempestuous play. 

Ода свободе

                   Свобода! Стяг разорван твой, но все ж
                   Он веет против ветра, как гроза.

                                                   Байрон

    I

   Сверкнула молнией на рубеже
   Испании - свобода, и гроза -
От башни к башне, от души к душе -
   Пожаром охватила небеса.
Моя душа разбила цепь, мятясь,
      И песен быстрые крыла
      Раскрыла вновь, сильна, смела,
Своей добыче вслед - таков полет орла.
   Но духа вихрь умчал ее, спустясь
      С высот небесной Славы бытия;
   Луч отдаленных сфер огня, светясь,
   Тянулся вслед, как пенная струя
   За кораблем. И пустота. И мгла.
   Из глубины раздался голос: - Я
Поведаю, чему вняла душа моя.

    II

   "Взметнулись ввысь и солнце и луна.
   Из бездны брошен звезд туманный ком
В глубь неба, и земля, чудес полна,
   Как остров в океане мировом,
Повисла в дымке выспренных зыбей.
   Но все был хаос в глубине
   Вселенной дивной той - зане
Ты не пришла еще. Зажегся там в огне
Вражды, отчаяния - дух зверей,
   И птиц, и воду населивших форм, -
И грудь земли-кормилицы все злей,
   Без перемирья, роздыха и норм
Они терзали, червь с червем в войне,
   И зверю - зверь, и людям люди - корм.
И в сердце каждого ярился ада шторм.

    III

   И человек, создания венец,
   Размножился в шатре, что взвит над троном -
Сень солнца; пирамида и дворец,
   Тюрьма и храм кишевшим миллионам,
Как бы волкам - нора в пещерах гор.
      И, одичалая, груба,
      Хитра, коварна и слепа -
Ты не пришла еще! - была людей толпа.
Как туча, что гнетет морской простор,
   Так над пустыней людных городов
Нависла Тирания, с нею - Мор
   Под мрак ее крыла сбирал рабов;
Питаясь кровью, золотом, скупа,
   Жадна, рать анархистов и жрецов
Гнала стада людей со всех земли концов.

    IV

   Улыбкой грела неба синева
   В Элладе выси облачные гор,
   Дремотно-голубые острова,
   Раздельных волн сияющих простор.
   Хранил пророчеств песенную весть
     В глуши завороженный грот.
     Олив и винограда плод
Рос дико, не войдя в насущный обиход.
   Как цвет подводный - прежде чем расцвесть,
   Как взрослых мысль в младенческих умах,
Как все, что будет - в том, что ныне есть,
   Так сны искусства вечные - в камнях
Паросских были; и ребенка рот
   Шептал стихи; у мудреца в глазах
Ты отражался; возникли на брегах

    V

   Эгейских волн - Афины: амбразура
   Сребристых башен, пурпурных зубцов.
Жалка земных творцов архитектура
   Пред городом вечерних облаков,
Что выстлан морем, под шатром небес;
      Ветра живут во граде том,
      На каждом ветре пояс - гром,
И солнечный венец над бурным их челом.
Но там, в Афинах, в городе чудес,
   На воле человека водружен,
   Как на горе алмазной, стройный лес
   Колонн. Ведь ты пришла - и этот склон
   Холма заполнен творческим резцом.
   И в мраморах бессмертных сохранен
Оракул поздний твой - и с ним твой первый трон.

    VI

   В реке времен, текущей бесконечно,
   Тот образ отражен, как был тогда,
Недвижно-беспокойный; в ней он вечно
   Дрожит и не исчезнет никогда.
Искусств твоих и мудрости основы
      Дошли до прошлого, как взрыв,
      Громами землю пробудив,
Смутив религию, Насилье устрашив.
   Любви и радости крылатой зовы,
   Где упоенья нет, - и там парят,
С пространства сняв и с времени покровы;
   Единый океан - всей влаги скат,
   Едино солнце, небо осветив,
Тобой единой так Афины мир живят.

    VII

   И как волчонку Кадмская Менада,
   Так молоко величия дала
Ты Риму, хоть любимейшего града
   От груди ты еще не отняла;
И много страшных праведных деяний
      Твой дух любовью освятил;
      С твоей улыбкой уходил
Атилий на смерть, с ней безгрешный жил Камилл.
   Но белизну чистейших одеяний
   Пятнит слеза; Капитолийский трон
Сквернится золотом. От поруганий
   Рабов тирана ты ушла. И стон
На Палатине отголоском был
   Напевов ионийских; тихо он
   Донесся до тебя, тобой не повторен.

    VIII

   В Гирканском ли ущелье вдалеке,
   На мысе ли арктических морей
Или на недоступном островке
   Ты над потерей плакала своей, -
   Учила лес, и волны, и утес,
      Поток Наяды - хладный там -
      Высоких знаний голосам,
Что человек, приняв, посмел отвергнуть сам?
Ты не хранила жутких Скальда грез,
   К Друиду ты не проникала в сны.
Те слезы, в прядях спутанных волос,
   Не высохли ль, рыданьем сменены, -
Как Галилейский змей предать кострам,
   Мечам твой мир приполз из глубины
Извечной смерти? Вслед - развалины видны.

    IX

   Тысячелетье мир взывал, томим:
   - Где ты? - И веянье твое сошло, -
Склонил Альфред Саксонец перед ним
   Оливой осененное чело.
И, как утес, что выброшен огнем
      Подземным, не один оплот
      Святых Италии высот -
Угрозой королям, жрецам, рабам - встает.
   Бесчинная толпа, мятясь, кругом,
   Как пена моря, разбивалась в прах.
   Рождалась песнь душевным тайником,
   Внушая некий непостижный страх
   Оружию. Искусство не умрет,
   Божественным жезлом в земных домах
Чертя те образы, что вечны в небесах.

    X

   Ты - Ловчая, быстрее, чем Диана!
   Ты - страх земных волков! Пред устремленьем
   Стрел солнценосных твоего колчана -
      Исчезнуть быстрокрылым Заблужденьям,
   Как облакам растаять пред зарей,
      Поймал твой проблеск Лютер; он
      Будил копьем свинцовым сон,
В который мир, как в гроб иль в транс, был погружен.
   Пророкам Англии ты госпожой
   В веках была: их песнь, звуча всегда,
   Не смолкнет в общей музыке. Слепой
   Почуял Мильтон твой приход, когда
   С печальной сцены (духом озарен,
      Он видел, что скрывает темнота)
Ты, удрученная, спускалась, ей чужда.

    XI

   Года - не споря, и Часы - спеша,
   Как бы на выси горной, где рассвет,
   Свою надежду и боязнь глуша,
   Сошлись, толпясь, темня друг другу свет,
Зовя: - Свобода! - Отклик Возмущенья
   На стоны жалости возник;
   Бледнел в могиле смерти лик;
И разрушенье звал молящий Скорби крик.
Тогда, подобно солнцу в излучении
   Сиянья, встала ты, гоня
Из края в край своих врагов, как тени,
   И поразила (как явленье дня
На западе, раскрыв небес тайник
   И полночь задремавшую сменя)
Людей, воспрянувших от твоего огня.

    XII

   Земное небо - ты! Какие вновь
   Тебя затмили чары? Сотни лет,
Питавшихся насильем, в слезы, в кровь
   Окрашивали свой прозрачный свет.
Те пятна только звезды могут смыть.
   Лоз Франции смертелен сок,
   Вакханты крови пьют их ток,
Рабы со скипетром и в митрах, чей злой рок -
Все разрушать и Глупости служить.
  Сильнейший всех восстал один из них,
Анарх, твоим не захотевший быть,
   Смешал войска в порядках боевых -
Мрачащий небо грозных туч поток -
   И, сломлен, лег. Тень дней его былых -
Страх победителей в их башнях родовых.

    XIII

   Спит Англия, хотя давно звана;
   Испания зовет ее - так громом
   Везувий звал бы Этну, и она
   Ответила бы снежных скал разломом,
   И слышно с Эолийских островов -
   От Пифекузы до Пелора -
  Сквозь плески волн роптанье хора:
"Тускнейте, светочи небесного дозора!"
Порвет улыбка нить ее оков
   Златых, но только доблести пила
Разрежет сталь испанских кандалов.
   Судьба нас близнецами зачала,
От вечности вы ждите приговора.
   Печатью ваши мысли и дела
Да станут, и ее - времен не скроет мгла!

    XIV

   Арминия гробница! Мертвеца
   Отдай ты своего! Над головой
Тирана пусть взовьется дух бойца,
   Как знамя со стены сторожевой.
Чего нам ждать? Чего бояться нам? -
   Свободна, духом ты полна,
   В обмане царственном, она -
Германия - вином мистическим пьяна.
А ты, наш рай потерянный, ты - храм;
   Очарованием одета, Скорбь в мольбах
Тому, чем ты была, склонилась там;
Ты - остров вечности, ты - вся в цветах,
Пустынная, прекрасная страна,
   Италия! Гони, откинув страх,
Зверей, что залегли в твоих святых дворцах!

    XV

   О, пусть бы вольные могли втоптать
   В прах имя "царь", как грязное пятно
Страницы славы, или написать
   В пыли, - чтоб было сглажено оно,
Занесено песком, как след змеи.
      Оракула внятна вам речь? -
      Возьмите ж свой победный меч -
Как узел гордиев то слово им рассечь.
   Хоть слабое, шипы вонзив свои
      В бичи и топоры, что род людской
   Страшат, - оно скрепит их, как ничьи
      Усилья б не могли: тот яд гнилой,
   Жизнь заразив, гангреной может сжечь.
      Когда придет пора, ты удостой
Стереть главу червя сама, своей пятой.

    XVI

   О, пусть бы мудрые - огнем лампад
   Широкой мысли - отогнали тьму,
Чтоб, съежась, имя "жрец" обратно в ад
   Отправилось, вновь к месту своему -
Кощунственная, дьявольская спесь!
   О, пусть могла бы мысль и страсть
   Лишь пред судом души упасть
Иль непостижную признать бесстрашно Власть.
   Когда б тех слов, темнящих мысли здесь,
   Как зыблемый над озером туман
   В лазурь небес бросает пятен смесь,
   Снять маску, цвет, что всем различный дан,
Улыбки блеск - не их, чужую часть,
   Пока, открыв таимый в них изъян,
Воздаст их господин за правду и обман.

    XVII

   Удел был человеку уготован -
   От колыбели до могилы - стать
   Царем над Жизнью, но и коронован,
   Он отдал волю в рабство, чтоб принять
   Поработителя и притесненье.
      Пускай мильонам в свой черед
      Что нужно, все земля дает,
Пусть мысль могущество таит, как семя - плод,
   Пускай Искусство взмолится, в паренье
   К Природе, уклонив от ласки взгляд:
   "Мать! Дай мне высь и глубь в мое владенье!"
   К чему же это? - все новые стоят
   Пред жизнью нужды, и Корысть возьмет
   У тех, кто трудятся и кто скорбят,
За каждый дар - ее и твой - тысячекрат.

    XVIII

   Приди, о Ты! Но - утренней звездой,
   Зовущей солнце встать из волн Зари, -
Веди к нам мудрость из пучины той,
   Что скрыта в духе, глубоко внутри.
И слышу, веет колесницы стяг.
      Ужель не снидете с высот
      Вы, измерители щедрот,
Что, правде чуждая, жизнь людям раздает -
   Любовь слепую, Славу в прошлых днях,
Надежду в будущих? О, если твой,
   Свобода, клад иль их (коль в именах
Различны вы) мог куплен быть ценой
   Слез или крови, - не уплачен счет
Свободными и мудрыми - слезой
И кровью, как слеза?" Высокой песни строй

    XIX

Прервался. И в ту пору Дух могучий
   Своею бездною был втянут вдруг.
Тогда, как дикий лебедь, путь летучий
   Стремит, паря в зари грозовый круг,
И вдруг падет с воздушной выси прочь.
      Стрелою молнии сражен,
      Туда, где глух равнины стон, -
Как туча, дождь пролив, покинет небосклон,
   Как гаснет свет свечи, чуть гаснет ночь,
   И мотыльку конец, чуть кончен день, -
   Так песнь моя, свою утратив мощь,
   Поникла; отзвуки свои, как тень,
   Сомкнул над ней тот голос, отдален.
   Так волны - зыбкая пловца ступень, -
Журча, над тонущим сомкнутся, пенясь всклень.

Перевод В. Меркурьевой


Песнь к Свободе

                      Свобода, знамя порвано твое,
                      Но все ж оно и против ветра бьется.

                                                   Байрон
                  1

  Прославленный народ взмахнул опять
     Молниеносный бич всех стран: Свобода
  Спешит, от сердца к сердцу, воссиять
     Средь городов Испанского народа.
  Стряхнув с себя тоску, моя душа
        Вся воскрылилась песнопеньем,
           Живет возвышенным волненьем, -
  Как молодой орел, упившись отдаленьем,
           На жертву падает спеша, -
     Спешит к стихам, несется в буре духа,
        В далеком небе славы, - а за ним,
        Сопутствуем сияньем огневым,
     Усладой неожиданной для слуха,
        Тот голос, что глубинами храним,
  Возник, звучат слова, и я внимаю им.

                  2

     Зарделось Солнце с ясною Луною:
        И брызги звезд из бездны пустоты
     Низверглись в небо. Вся дыша весною,
     Прекрасный остров мира, сон мечты,
  Земля возникла в воздухе безгласном:
           Но эта дивная звезда
           Была лишь хаос и беда,
  Ты не была еще, ты не была тогда:
           Но, распален огнем ужасным,
  Зажегся дух зверей, и рыб, и птиц,
        И этим всем чужда была пощада,
        Враждой кишела дикая громада,
     Была война, без меры, без границ:
        Со зверем - зверь, для всех борьба - услада,
  И в сердце всех существ был грозный рокот ада.

                  3

     И человек, лик царственный, тогда
        Взрастил под троном Солнца поколенья:
     Дворцы и пирамиды, города
        И тюрьмы, для несчетного волненья,
     Служили тем, чем глушь лесов - волкам.
           Все это множество людское,
           Свирепо-грубое, слепое,
  Толпилось без тебя, как волны в диком бое:
           И, наклонившись к городам,
     Нависла гневной тучей Тирания,
        С ней рядом села идолом чума,
        Под тенью крыл ее сгустилась тьма,
     Сошлись толпы рабов, стада людские,
        И в деспотах, в святошах - смерть сама
  Проказою зажглась для сердца и ума.

                  4

  Пространства мысов, гор, подобных тучам,
     И острова, и синий цвет волны,
  Вся Греция согрета солнцем жгучим,
     Глядящим с благосклонной вышины:
  В пещерах здесь пророческие звуки.
        В пустыне девственной блестят,
        Под ветром нежно шелестят
  Олива кроткая, хлеба и виноград,
           Людские их не знали руки;
     И, как цветы под влагою морской,
        Как мысль ребенка, призрак мысли зрелой,
        Как новый день, в отшедшем онемелый,
     Скрывались сны ваяния толпой
        В Паросских глыбах, в их дремоте белой,
  И мудрость мыслила, стих лепетал, несмелый.

                  5

  В стране Эгейской встали, точно сон,
     Афины: лик их сказочный украшен
  Сиянием сверкающих колонн
     И серебром воздушно-легких башен:
  Им пол - океанийские цветы,
           Им небо служит светлым сводом;
           И дышат вихри перед входом,
  Они летят из туч со вновь рожденным годом.
           О, дивный сон! О, блеск мечты!
     Но, укрепившись в воле человека,
        Как на горе алмазной вознесен,
        Он этим самым - лучший яркий сон;
     Явилась Ты, и, светлою от века,
        Твоим созданьем, стройно окружен
  Толпою мраморной оракул твой и трон.

                  6

     И лик Афин трепещет, искаженный,
        На зыби вод - немой реки времен,
     Недвижный и, однако, возмущенный,
        Дрожит, но никогда не гаснет он.
     Твои певцы и мудрецы, от гнева,
           В пещерах прошлого, как гром,
           Гремят с бушующим дождем,
  Насилие и Ложь молчат, дрожат кругом:
           И слышен звонкий вскрик напева,
     Крик радости пред торжеством чудес
        Летит туда, куда и Ожиданье
        Не смело заносить свое мечтанье!
     Единым солнцем дышит свод небес;
        Единый дух рождает мирозданье;
  И лишь в стенах Афин - твой свет для мглы
                                      страданья.

                  7

     И Рим возник, и от груди твоей
        Он, как волчонок от груди Менады,
     Пил молоко величья много дней,
        Хоть дочь твоя желала той услады;
     Любовию твоей освящены,
           Вставали здесь толпой бесстрастной
           Деянья честности ужасной,
  И жил Камилл, погас Атилий смертью ясной.
           Но чуть до строгой белизны
     Твоих одежд пятном коснулись слезы
        И куплен был Капитолийский трон,
        Ты отошла от деспотов, как сон;
     И встал один тиран, как гнет угрозы,
        И замер Ионийской песни стон,
  И Палатин вздохнул, тебя лишился он.

                  8

     И в долах Гирканийского предела,
        В Арктических краях, где все мертво,
     На островах далеких, ты скорбела
        О гибели влиянья твоего,
     Учила звукам скорби волны, горы,
           И урны льдяные Наяд
           Печальным эхом говорят,
  Что человек посмел забыть твой светлый взгляд.
           Да, ты не преклоняла взоры
     Ни к сновиденьям Скальдов, ни к мечте
        Друидов спящих. Что же это было,
        Что вдруг твои все слезы осушило
     И разметались в дикой красоте
        Распущенные волосы? Уныло
  Встал Иудейский змей, земля была - могила.

                  9

     И тысячу как бы несчетных лет
        Земля тебе кричала: "Где ты, Солнце?"
     И наконец упал твой слабый свет
        На лик Альфреда, мудрого Саксонца:
     И множество воинственных бойниц
           В святой Италии восстали,
           И гневным взором заблистали,
  На деспотов, ханжей - взметнули силу стали;
           И точно стая хищных птиц,
     Они разбились вкруг оплотов гордых,
        А между тем, при ласковом огне,
        В сердцах людей, в глубокой глубине,
     Возникла песнь в ликующих аккордах;
        И вечное Искусство, в дивном сне,
  Виденья вознесло на творческой волне.

                  10

     Ты, быстрая! Быстрей Луны в лазури!
        Ты, страх волков, что оскверняют мир!
     Ты гонишь Тьму, как Солнце - сумрак бури,
        Ты будишь ум, как звон стозвучных лир.
     Восточный день! Сиянье звездных лилий!
           Прозревший Лютер ухватил
           Рассвет живых твоих светил,
  Копьем свинцовым он народы пробудил,
           В оцепенелой их могиле;
     Тебя поют Английские певцы,
        Чья не иссякнет музыка живая,
        Хотя она течет не уставая,
     Неся свой рокот в мир, во все концы;
        И близ Мильтона ты прошла немая,
  А он смотрел как дух, ночь слепоты пронзая.

                  11

     Толпа часов и торопливых лет,
        Как бы на высоте горы огромной,
     Вперяла взор в медлительный рассвет,
        Росла громадой тесною и темной,
     Крича: "Свобода!" В сумраке глухом
           Негодованье закричало,
           На крик тот Жалость отвечала,
  И побледнела Смерть, и притупила жало.
           И как в сиянье золотом
     Восходит солнце, так, огнем одета,
        Явилась ты, во всей красе своей,
        Гоня врагов, как дымный ряд теней,
  Из края в край; и мнилось, блеск рассвета
        Встал в полночь между западных зыбей -
  Все вздрогнули, дивясь огню твоих очей.

                  12

     О, рай земной! Скажи, какая чара,
        Как саваном, тебя закрыла вновь?
     Твой свет зарделся заревом пожара,
        В него столетья гнета влили кровь;
     Но нежность звезд твоих была сильнее.
        Для Вакханалии своей
        Сошлась, в свирепости страстей,
  Вкруг Франции, толпа тиранов и ханжей.
           Но, гордой силой пламенея,
  Один из них, сильней, чем все они,
        Насильник над владеньями твоими,
        Скрутил их всех, и небо скрылось в дыме,
     Слились войска с войсками, как огни.
        Средь мертвых он теперь, задавлен ими,
  Но он страшит владык тенями роковыми.

                  13

     Спит Англия: ее зовут давно;
        Испания взывает ныне к сонной;
     Так Этну, рушив льдяное звено,
        Везувий пробуждает раскаленный:
     И сонмы Эолийских островов,
        От Питекузы до Пелора,
        Кричат стогласностию хора:
  Светильники небес, погасните для взора!
        Как призрак - нить ее оков,
     Они сейчас исчезнут паутиной;
        Испания была в стальных цепях,
        Лишь доблесть - их преобразила в прах.
     Два блеска, близнецы судьбы единой!
        Запечатлейте в Западных сердцах
  Все, что вы сделали, что мыслили в веках.

                  14

     Арминия нетленная гробница,
        Отдай нам призрак, замкнутый в тебе,
     Чтоб наша им украсилась бойница,
        Как знаменем, в бестрепетной борьбе:
     Вино ума, с игрою переливной,
        Германия угнетена,
        Но им еще оживлена.
  Что ж мы колеблемся? Уж вольная она!
        Ты, Рай утраченный, но дивный,
     Цветущая пустыня! Царство снов!
        Святилище, где, ласковы и строги,
        Минувшего не умирают боги!
     Ты, остров средь смятения веков,
        Италия! Смети зверей с дороги,
  Что смели превратить твои дворцы в берлоги.

                  15

     О, если б все свободные в пыли
        Втоптали имя Деспота победно!
     Чтоб ветерки легчайшие могли
        Как след змеи стереть его бесследно!
     И чтоб над ним сомкнулся плотный прах!
           Гласит оракул вам: внемлите,
           Победный меч свой поднимите,
  И, узел Гордиев, то слово разрубите.
           Оно лишь тень, оно лишь страх,
     Но перед ним как слитная громада -
        Бичи и топоры, - и жизнь людей
        Заражена им в сущности своей,
     Тот звук исполнен смрадным духом яда;
        Не откажись, и по свершенье дней
  Упорного червя сотри пятой своей.

                  16

     О, если бы победно возблистали
        Все мудрые, тесня исчадий лжи,
     И к демонам, в глубокий ад прогнали
        Позорное название Ханжи,
     Что давит помышления людские;
           Чтобы склонился ум людей
           Лишь пред судом души своей
  Или перед лучом неведомых огней!
           О, если б все слова - какие
     Лишь затемняют помыслы, чей свет
        Им жизнь дает, - расстались с этой мглою,
        С прикрасой масок, с чуждой мишурою,
     В чем их огня и их улыбки нет, -
        Предстали, вспыхнув яркой наготою,
  Перед своим Творцом покорною толпою!

                  17

     Кем человек премудро научен
        Все побеждать меж смертью и рожденьем,
     Владыкой Жизни тем соделан он.
        И тщетно все! Над собственным хотеньем
     Тирана добровольно он вознес.
           Что в том, что целым миллионам
           Земля, по творческим законам,
  Ниспосылает жизнь, родит цветы по склонам?
           Что в том, что в свете жгучих грез
     Искусство, возносясь пред трон Природы,
        Кричит великой матери своей:
        "Отдай мне высь и бездну!" Чт_о_ нам в ней,
     Что в них? Растут бесчисленные годы, -
        Растет и жажда, боль, тоска людей,
  Богатство гнет нужду и топчет для затей.

                  18

     Приди же Ты, но из глухой пещеры
        Глубокой человеческой души,
     Денницей в наши сумрачные сферы,
        Веди с собою Мудрость. О, спеши!
     Я слышу взмах воздушной колесницы;
           Она спешит среди огней?
           И вы спешите вместе с ней,
  Властители ума, судить неправду дней?
           Любовь слепая, свет зарницы,
     И Правосудье, и Мечта о днях,
        Что будут, и Завет того, что было?
        Свобода! если б ты их всех забыла,
  Жила б Свободой лишь в своих лучах!
        Когда б в слезах твоя взрастала сила,
  Слезами кровными тебя бы мысль купила!

                  19

     Напев сдержал размерный голос свой,
        И дух его отдвинулся к глубинам;
     Так дикий лебедь, в туче грозовой,
        Взлетя к заре размахом лебединым,
     Пронзен стрелою, падает стремглав
           Из светлой выси отдаленья,
           И гулок шум его паденья;
  И как завесы туч, дав ливням их рожденье,
           Как светоч, утро увидав,
     Как однодневка, с вечером кончаясь,
        Напев мой, изменяя, смолк во мне,
        Мой гимн бессильно замер в тишине,
      И, откликами эхо замыкаясь,
        Исчез великий голос в глубине,
  Пловец был здесь, меж волн, теперь он там, на дне.

Перевод К.Д. Бальмонта
Все переводы Константина Бальмонта

Поддержать сайт