Уильям Швенк Гилберт (William Schwenck Gilbert)

The Bab Ballads. The Yarn of the “Nancy Bell”

’Twas on the shores that round our coast
   From Deal to Ramsgate span,
That I found alone on a piece of stone
   An elderly naval man.

His hair was weedy, his beard was long,
   And weedy and long was he,
And I heard this wight on the shore recite,
   In a singular minor key:

“Oh, I am a cook and a captain bold,
   And the mate of the Nancy brig,
And a bo’sun tight, and a midshipmite,
   And the crew of the captain’s gig.”

And he shook his fists and he tore his hair,
   Till I really felt afraid,
For I couldn’t help thinking the man had been drinking,
   And so I simply said:

“Oh, elderly man, it’s little I know
   Of the duties of men of the sea,
And I’ll eat my hand if I understand
   However you can be

“At once a cook, and a captain bold,
   And the mate of the Nancy brig,
And a bo’sun tight, and a midshipmite,
   And the crew of the captain’s gig.”

Then he gave a hitch to his trousers, which
   Is a trick all seamen larn,
And having got rid of a thumping quid,
   He spun this painful yarn:

“’Twas in the good ship Nancy Bell
   That we sailed to the Indian Sea,
And there on a reef we come to grief,
   Which has often occurred to me.

“And pretty nigh all the crew was drowned
   (There was seventy-seven o’ soul),
And only ten of the Nancy’s men
   Said ‘Here!’ to the muster-roll.

“There was me and the cook and the captain bold,
   And the mate of the Nancy brig,
And the bo’sun tight, and a midshipmite,
   And the crew of the captain’s gig.

“For a month we’d neither wittles nor drink,
   Till a-hungry we did feel,
So we drawed a lot, and, accordin’ shot
   The captain for our meal.

“The next lot fell to the Nancy’s mate,
   And a delicate dish he made;
Then our appetite with the midshipmite
   We seven survivors stayed.

“And then we murdered the bo’sun tight,
   And he much resembled pig;
Then we wittled free, did the cook and me,
   On the crew of the captain’s gig.

“Then only the cook and me was left,
   And the delicate question, ‘Which
Of us two goes to the kettle?’ arose,
   And we argued it out as sich.

“For I loved that cook as a brother, I did,
   And the cook he worshipped me;
But we’d both be blowed if we’d either be stowed
   In the other chap’s hold, you see.

“‘I’ll be eat if you dines off me,’ says Tom;
   ‘Yes, that,’ says I, ‘you’ll be,—
‘I’m boiled if I die, my friend,’ quoth I;
   And ‘Exactly so,’ quoth he.

“Says he, ‘Dear James, to murder me
   Were a foolish thing to do,
For don’t you see that you can’t cook me,
   While I can—and will—cook you!’

“So he boils the water, and takes the salt
   And the pepper in portions true
(Which he never forgot), and some chopped shalot,
   And some sage and parsley too.

“‘Come here,’ says he, with a proper pride,
   Which his smiling features tell,
‘’T will soothing be if I let you see
   How extremely nice you’ll smell.’

“And he stirred it round and round and round,
   And he sniffed at the foaming froth;
When I ups with his heels, and smothers his squeals
   In the scum of the boiling broth.

“And I eat that cook in a week or less,
   And—as I eating be
The last of his chops, why, I almost drops,
   For a wessel in sight I see!

* * * *

“And I never larf, and I never smile,
   And I never lark nor play,
But sit and croak, and a single joke
   I have—which is to say:

“Oh, I am a cook and a captain bold,
   And the mate of the Nancy brig,
And a bo’sun tight, and a midshipmite,
   And the crew of the captain’s gig!’”

Баллады Бэба. Историйка о том, что случилось на бриге «Нэнси Белл»

Я хочу рассказать вам историйку. Где-то
Меж Рамзгейтом и Дилом случилось всё это.

Моряка пожилого я встретил у моря.
Он на камне сидел, преисполненный горя.

Долговязый, худой, только кости да кожа,
Он уныло гнусил всё одно и всё то же:

– Я на бриге служил и служил я исправно.
«Нэнси Белл», не слыхал? А звучит-то как славно!

Но сейчас – капитан я; и, как ни погано,
Я сейчас – и помощник того капитана,

Я же – повар, и мичман, и боцман морфлота,
Я – четвёрка гребцов капитанского бота!

И, закончив унылое одноголосье,
Начал рвать на себе он седые волосья.

Про себя я подумал: «Изрядно напился!»
И по-дружески просто к нему обратился:

– Ты прости мне, приятель, вопрос мой дурацкий,
Только мне непонятен язык твой моряцкий.

Ты сказал: «Капитан я; и, как ни погано,
Я сейчас – и помощник того капитана,

Я же – повар, и мичман, и боцман морфлота,
Я – четвёрка гребцов капитанского бота!»

Я на флоте, мой друг, не служил ни минуты.
Так скажи-подскажи, что имеешь в виду ты?

Он табак пожевал, плюнул-выплюнул смачно,
И штаны подтянул, и ответил мне мрачно:

– По Индийскому, помню, мы шли океану…
Я описывать страшную бурю не стану,

Лишь скажу я, что «Нэнси» о скалы разбило,
И в воде очутились мы, сколько нас было.

Было семьдесят семь человек в экипаже.
Были – сплыли. Никто и не вспомнит их даже!

А потом – перекличка. Десяток – остаток:
Ровно столько их – «Здесь!» – отозвалось ребяток.

Выжил сам капитан в заварухе прескверной,
Выжил также помощник, и честный и верный,

Также – повар, и мичман, и боцман морфлота,
И четвёрка гребцов капитанского бота!

Целый месяц на острове, – слышишь, дружище? –
Протянула братва без питья и без пищи. 

Жребий бросили мы – и по жребию дале
Капитана до косточек мы обглодали.

Снова бросили жребий. Единым, блин, духом
Разошёлся помощник по нашенским брюхам.

Разошёлся он мигом, но помню и плачу:
У бедняги мясцо было просто цыплячье!

Дальше – мичман. Ну, с мичманом – та же разборка,
И на время насытилась наша семёрка. 

Лишь на время. А дальше был боцман-детина,
И на вкус был детина, что та же свинина.

Дальше – повар и я. И была нам работа –
Вся четвёрка гребцов капитанского бота!

Завершили мы с поваром пир наш обильный,
И возник между нами вопрос щепетильный:

Если двое – в живых на момент настоящий,
То кому же в котёл отправляться кипящий?

Дело в том, что был повар мне брата дороже,
Дело в том, что и повар любил меня тоже.

Не проблема, а пытка и смертная мука:
Кто другого сожрёт, тот последняя сука! 

Он спросил меня: – Как бы ты, Джеми, дружище,
Поступил, получив меня в качестве пищи?

Я ответил: – Случись это горе-злосчастье,
Милый Томми, добру б не позволил пропасть я!

Я спросил его: – Томми, меня-то уж ты-то
Непременно проваришь, отбрось я копыта?

Он ответил: – Тебя удостою я чести,
Проварю непременно – с копытами вместе!

И добавил: – Меня убивать, прямо скажем,
Это глупость большая: я – повар со стажем!

Ты не повар, не спец, ты, дружище, не в теме,
Приготовить меня не сумеешь ты, Джеми!

Я же, мяса, дружок, приготовивший массу,
И тебя приготовлю – по высшему классу!

И, закончив беседу, отсыпал он соли,
И воды вскипятить постарался поболе,

Взял он перца, петрушки и лука немного,
Соблюдая все доли-пропорции строго, 

И меня подозвал, и промолвил он гордо:
– Ты утешишься, Джеми, уверен я твёрдо,

Осознав и осмыслив и чётко, и ясно,
Сколь сегодня же, друг, ты запахнешь прекрасно!

Преисполненный весь вдохновенья и света,
Всё мешал и всё нюхал он варево это.

И в какое-то вдруг роковое мгновенье, 
Как и он, я почуял в себе вдохновенье, 

И его – представляешь? – от чистого сердца
Я отправил к петрушке, и к луку, и к перцу!

Я жевал его где-то примерно с неделю,
Всё жевал и жевал я, а дни всё летели…

Но когда под стенания вала морского
Доедал я остатки мясца поварского,

Я чуть было не выронил бывшую ляжку,
И дышать стало трудно, и больно, и тяжко.

Отчего же и тяжко, и больно, и трудно? –
Силуэт я увидел далёкого судна!

		*  *  *  *  *  *  *  *  *
 
С той поры от меня – ни улыбки, ни смеха,
С той поры повторяю, как мёртвое эхо:

«Я сейчас – капитан, – я твержу неустанно, –
Я сейчас – и помощник того капитана,

Я же – повар, и мичман, и боцман морфлота,
Я – четвёрка гребцов капитанского бота!»1 

© Перевод Евг. Фельдмана
6-12.02.2022
Все переводы Евгения Фельдмана

Поддержать сайт