Кит Дуглас (Keith Douglas)

Cairo Jag

Shall I get drunk or cut myself a piece of cake,
a pasty Syrian with a few words of English
or the Turk who says she is a princess--she dances
apparently by levitation? Or Marcelle, Parisienne
always preoccupied with her dull dead lover:
she has all the photographs and his letters
tied in a bundle and stamped Decede in mauve ink.
All this takes place in a stink of jasmin.

But there are the streets dedicated to sleep
stenches and the sour smells, the sour cries
do not disturb their application to slumber
all day, scattered on the pavement like rags
afflicted with fatalism and hashish. The women
offering their children brown-paper breasts
dry and twisted, elongated like the skull,
Holbein's signature. But his stained white town
is something in accordance with mundane conventions-
Marcelle drops her Gallic airs and tragedy
suddenly shrieks in Arabic about the fare
with the cabman, links herself so
with the somnambulists and legless beggars:
it is all one, all as you have heard.

But by a day's travelling you reach a new world
the vegetation is of iron
dead tanks, gun barrels split like celery
the metal brambles have no flowers or berries
and there are all sorts of manure, you can imagine
the dead themselves, their boots, clothes and possessions
clinging to the ground, a man with no head
has a packet of chocolate and a souvenir of Tripoli.

Попойка в Каире

Может, выпить, может отрезать себе кусок пирога; 
рядом – толстая сирийка, похожая на кусок теста и знающая 
	несколько слов по-английски 
или турчанка, которая говорит, что она принцесса, а когда танцует – 
буквально парит в воздухе? Или Марселла, парижанка, 
её мысли постоянно занимает любовник – зануда, которого уже нет 
	в живых; 
у неё сохранились все его фотографии и письма, 
завязанные в пачку и проштемпелёванные розовато-лиловой 
	печатью «Адресат умер».
Вокруг – одуряющий запах жасмина. 

А ведь есть улицы, посвящённые сонному зловонию и кислым запахам; 
кислые крики в течение целого дня мирно уживаются с дремотой, 
крики, разбросанные по мостовой, подобно тряпью, страдающему
	от фатализма и гашиша. 
Женщины суют своим детишкам груди цвета грубой обёрточной бумаги, – 
высохшие и болтающиеся, удлинённые, вытянутые, 
подобно черепу на картине, под которой стоит подпись Гольбейна. 
Но в его белом городе, покрытом пятнами,
есть нечто соответствующее земным условиям –
Марселла, отставив свои галльские замашки и трагедии, 
внезапно разражается пронзительным криком, 
поспорив с возницей из-за оплаты 
и что-то доказывая ему на арабском языке, 
и присоединяется к лунатикам и безногим бродягам, – 
и всё – одно и то же – одно и то же – одно и тоже, – и всё это ты уже
давно слышал.

Но проделав путь, равный дневному переходу, к вечеру ты входишь
	в пределы нового мира, 
где растительность состоит из железа – 
из мёртвых танков, из орудийных стволов, разорванных, 
	как сельдерей; 
на железной ежевике нет ни цветов, ни ягод; 
зато здесь есть все виды удобрений, какие только можно себе представить; 
мертвецы сами по себе, их ботинки, одежда, пожитки 
крепко держатся за землю, а у человека без головы 
есть пачка шоколада и сувенир из Триполи. 

© Перевод Евг. Фельдмана
24.09.2007
Все переводы Евгения Фельдмана

Поддержать сайт