Джон Лапрейк (John Lapraik)

Epistle to R****t B***s

O far fam’d RAB! my silly Muse,
That thou sae prais’d langsyne,
When she did scarce ken verse by prose,
Now dares to spread her wing.

Unconcious of the least desert,
Nor e’er expecting fame,
I sometimes did myself divert,
Wi’ jingling worthless rhyme.

When sitting lanely by myself,
Just unco griev’d and wae,
To think that Fortune, fickle Joe!
Had kick’d me o’er the brae!

And when I was amaist half-drown’d
Wi’ dolefu’ grief and care,
I’d may-be rhyme a verse or twa,
To drive away despair.

Or when I met a chiel like you,
Sae gi’en to mirth an’ fun,
Wha lik’d to speel Parnassus’ hill
An drink at Helicon,

I’d aiblins catch a wee bit spark
O’ his Poetic fire,
An rhyme awa like ane half-mad,
Until my Muse did tire.

I lik’d the Lasses unco weel,
Langsyne when I was young,
Which fortimes kittled up my Muse
To write a kind love sang;

Yet still it ne’er ran in my head,
To trouble Mankind with
My dull, insipid, thowless rhyme,
And stupid, senseless stuff;

Till your kind Muse, wi’ friendly blast,
First tooted up my fame,
And sounded loud, through a’ the Wast,
My lang forgotten name.

Quoth I, "Shall I, like to a sumph,
"Sit douss and dowie here,
"And suffer the ill-natur’d warld
"To ca’ RAB BURNS a liar.

"He says that I can sing fu’ weel,
"An through the warld has sent it-
"Na; faith I rhyme a hearty blaud,
"Though I should aye repent it."

Syne I gat up, wi unco glee,
An snatch’d my grey goose quill,
An cry’d, "Come here, my Muse, fy come,
"An rhyme wi’ a’ your skill."

The Hizzy was right sweer to try’t,
An’ fearce wad be persuaded:
She said, I was turn’d auld an’ stiff,
My youthfu’ fire quite faded.

Quoth she, "Had ye begun langsyne,
"When ye were brisk and young,
"I doubtna but ye might hae past,
"And sung a glorious sang:

"But now ye’re clean gane out o’ tune,
"Your auld grey scaulp turn’d bare:
"Mair meet that ye were turning douse
"And try’ng to say your pray’r.

"The folk’s a’ laughing at you, else,
"Ye’ll gar them laugh aye father:
"When ye gang out, they’ll point and say,
"There gangs the Poetafter."

"Devil care," said I, haud just your toungue,
"Begin and nae mair say;
"I maun maintain my honour now,
"Though I should seldom pray!

"I oft when in a merry tift
"Have rhym’d for my diversion;
"I’ll now go try to rhyme for bread
"And let the warld be clashin’."

"Weel, weel," says she, "fin ye’re fae bent,
"Come, let us go begin then;
"We’ll try to do the best we can,
"I’m sure we’ll aye say something."

Syne till’t I gat, an’ rhym’d away,
‘Till I hae made a Book o’t,
An though I should rue ‘t ‘a my life,
I’ll gie the warld a look o’t.

I’m weel aware the greatest part
(I fain hope not the whole)
Will look upon’t as senseless stuff,
And me’s a crazy fool.

Whether that it be nonsense a’
Or some o’t not amiss
And whether I’ve done right or wrang,
I leave the warld to guess:

But I should tell them, bye the bye,
Though it is may-be idle,
That fint a book scarce e’er I read,
Save ance or twice the Bible.

An’ what the learned folk ca’ grammar,
I naething ken about it;
Although I b’lieve it be owre true,
Ane can do nought without it.

But maist my life has just been spent
(Which to my cost I feel)
In fechtin fair wi’ luckless brutes,
Till they kick’d up my heel.

Now fare-ye-well, my guid frien’ RAB,
May luck and health attend ye;
If I do weel, I’ll bless the day
That e’er I came to ken ye:

But on the tither han’, should folk
Me for my nonsense blason,
Nae doubt I’ll curse th’ unlucky day,
I listen’d to your fraisin.

May that great Name that ye hae got
Untainted aye remain!
And may the Laurels on your head
Ay flourish fresh and green!

The LORD maintain your honour aye,
And then ye needna fear,
While I can write, or speak, or think,
I am your frien’ sincere!

Послание Роберту Бернсу

Музу мою ты прославил в серьёзе,
Что ни в стихе не блистала, ни в прозе.
Дура моя встрепенулась в усилье:
Тщится расправить короткие крылья.

С детства, мой друг, не мечтаю о славе.
Знаю, что мыслить о ней я не вправе:
Можно ль кропать, отвлекаясь от буден? –
Стих мой коряв, безыскусен и нуден.

Часто бывает, сижу одиноко,
Часто бывает, тоскую жестоко.
Жопу чешу, обращаюсь к Фортуне:
«Эк, поддала, да и бросила втуне!»

Часто и горя, и бед – по макушку.
Что же, в кабак – опрокидывать кружку?
Нетушки, брат, не приму ни чекушки:
Лучшее средство – мои почеркушки!

Но не совсем меня счастье забыло:
Ты-то ведь полон душевного пыла,
Ты убегал на Парнас не однажды
Там Геликон: что ж, терзаться от жажды?

Пламень в тебе я нашел неуёмный, –
И одолжаюсь лишь искоркой скромной,
Лихо строчу я, ни пьяный, ни трезвый,
Пользуясь Музой, девицею резвой.

Клал под себя я матрон и девчонок,
Клал и притом верещал, как зайчонок.
Вот из такой-то возни и балбесни
Делать любил я любовные песни.

Но Человечеству я не наскучил,
Ибо людей писаниной не мучил.
Жили, живут, я не нужен им на́ фиг, –
Что ж им ломать устоявшийся график?

Так бы и жил, примирённый с судьбою, –
Что же? Внезапно прославлен тобою,
Лёг я эйрши́рским поэтом забытым,
Утром проснулся – уже знаменитым.

«Боже! – воскликнул, – нежданное лихо!
Знаю, чем кончится эта шумиха:
Люди поймут, что я туп, и с позором
Бернса объявят пустым фантазёром!

Он превознёс до небес мою лиру,
Он предъявил меня «граду и миру».
Жалко, что стих мой – младенческий лепет,
Ибо в него я влагаю свой трепет!»

Молвил – и вдруг, преисполнясь отваги,
Я обратился к перу и бумаге.
«Муза, – воскликнул, – приди ко мне, Муза,
Вместе с тобой рифмовать – не обуза!»

Муза пришла, но она не запела,
Муза пришла и в ответ прошипела:
«Ты понапрасну к столу притащился:
Время прошло, твой огонь истощился!

Кабы писать-то ты начал поране,
Не было б нынче в стихах твоих дряни.
Спел бы ты славную песню, быть может.
Пусть она больше тебя не тревожит!

Кто в голове твоей дельное ищет?
В ней только ветер гуляет и свищет.
Поздно мечтать о турнире, о битве:
Время пришло обратиться к молитве!

Всем ты смешон; униженье продлится,
Ибо от виршей народ разозлится.
Двинешь на выход, обруганный всяко,
Крикнут вослед: «Рифмоплёт и писака!»

Я – раззадорился: «Драться, так драться!
Будем труждаться, чего пререкаться!
Кто о моей позаботится чести?
Редко молюсь, но помолимся вместе!

Было дано моим виршам испечься
Ибо хотел я от буден отвлечься.
Нынче я буду творить ради хлеба,
Пусть надо мной хоть расколется небо!»

Молвила Муза: «Задумал нехило.
Может, в себе ты скрываешь Ахилла?
Будем с тобою труждаться до пота.
Вместе мы выродим путное что-то!»

Время пошло; я творил без оглядки,
Строки свои загоняя в тетрадки.
Время идёт; до последнего мига,
Всё отдаю, – и рождается Книга.

Бóльшая часть (но не все поголовно),
Книгу прочтя, не поймут, безусловно,
В ней ничегошеньки – купно и розно,
Молвив, что автор живёт несерьёзно.

Может, за Книгу побьют, опозорят,
Памятник, может, при жизни спроворят,
Буду ль я правым иль буду неправым,
Кое-что выдам я с видом лукавым!

Выдам толпе за кусочком кусочек;
Может быть, кто-то поймёт между строчек,
И ухмыльнётся, и хмыкнет: «Зараза!» –
В Библию лез я, от силы, два раза!

«Аз» я едва отличаю от «буки».
Что ж говорить о серьёзной науке?
Знание – сила, и, будь моя воля,
Я бы до «веди» дошёл и «глаголя»!

Жизни отведав, скажу: не повидло.
Рядом со мною – безмозглое быдло.
С полулюдьми́ (или с «полулюдя́ми»?)
Знаю, как больно здесь бьются локтями!

Будем прощаться. С огромной любовью
Счастья желаю тебе и здоровья.
Как ни обижен дурацкой судьбою,
Всё ей прощаю за встречу с тобою.

Но поделюсь я одною из думок
(Кто бы подслушал, сказал: «Недоумок!»):
Я проклинаю как день непотребный
День, когда слушал твой отзыв хвалебный!

Буди твоё незапятнанным Имя!
Буди любим ты друзьями своими!
Буди венец твой зелёным и свежим!
Чудо твори, не сдаваясь невежам!

Снизу – большая-большая дорога.
Сверху – Господь и Господня подмога.
Далее вот что запомнить прошу я:
Искренний друг я, покуда дышу я!

© Перевод Евг. Фельдмана
30.09.-5.10.2005
Все переводы Евгения Фельдмана

Поддержать сайт