Джеймс Милн (James Milne)

To Mr. Burns, on His Poems

On yon green sod what maiden sits,
	Wi’ garland dow’d, and looks forlorn! –
Lord keep the lassie in her wits!
	She sings, and yet me seems to mourn!
Do ye no ken the Scottish muse?
	Here aft she seeks her darling shade:
And aft wi’ tears that grave bedews,
	Where poor Rob Ferguson was laid.
	
But whisht! she speaks? – “My dearest callan,
	“A sair stroke was thy death to me!
“For, since I lost my winsome Allan,
	“My only hope was sheught in thee?
“Nae mair our verses, smooth and strang,
	“Our men to martial fame incite:
“Or warbled in melodious sang,
	“Our maidens melt wi’ saft delight.
	
“Our language, banish’d now frae court,
	“(For Scotland has nae court at hame)
“Is lightly’d by the better sort;
	“And ilka coof maun mimic them.
“New-fangled fools gade to the South,
	“And brought frae court new fashion’d frazes,
“That gar our auld anes sound uncouth;
	“And ev’n our mother’s words bombaze us.
	
“Affected foplings feinzie shame
	“Of ilka thing benorth the Tweed:
“But wha wad fash their head wi’ them!
	“The blockheads scarce a word can read.”
“Ged tak me, Mam, I kennot read
	“Thees your owld-fashion’d vulgar Scotch!”
“Half Scots, half English, they proceed,
	“Smashing baith tongues to base hotch potch.
	
“We flatter thus a friend, when braw,
	“And cringe to him when gear is sent him
“But when his back is at the wa’,
	“We blush to own that e’er we kent him.
“I little thought ance in a day,
	“When our ain bards sae sweetly sung,
“That glossaries we boot to hae,
	“To teach Scots men their native tongue.
	
“Or that our sangs, sae peerless good,
	“Thro’ this false taste, this pride new-fangled,
“Boot be, to mak them understood,
	“In English versions, vilely mangled.
“Afore he wrote, bauld Ramsay saw
	“The smeddom o’ our tongue decay;
“His words, as if caukt on a wa’,
	“Were wearing fainter ilka day.
	
“Yet he in nature’s genuine strains
	“Our feelings sae distinctly draws,
“He’ll ever on his native plains,
	“And foreign too, command applause.
“Our dying tongue, by him reviv’d,
	“At Allan’s death again grew faint:
“Till thou, my Ferguson! arriv’d,
	“And seem’d frae heav’n ance errant sent,
	
“To teach the warld that simple lays,
	“In nature’s language, reach the heart;
“And frae true genius get the praise
	“Deny’d to stiff refining aft. –
“But Robin’s sp’rit at last is here,
	“Wi’ pleasure smiling on his brow! –
“Whare ha’ ye been, gin ane may speer?
	“And what maks ye sae blyth, my dow?”
	
“When wand’ring between Ayr and Doon,
	“I saw a laddie at the pleugh:
“But Muse! a sang I heard him crune,
	“That still seems in my lugs to sough.”
	
“Fallow mortal! why sae hastie;
“Banish terror frae thy breastie;
“Wae’s me for the chance that chac’d thee
	“Frae thy snug housie.”
“’Twas some way that way; and addrest to
	“A till’d-up mousie.
	
“He loos’d his pleugh. I rade wi’ him
	“On his auld white mare, sonsie Maggie;
“Wha, proud to think she’d live in rhime,
	“Cockt head and tail, like ony staiggie.
“I lookt into his breast, and saw
	“Compassion for his fallow-creature,
“Amang the feelings, ane and a’,
	“That maist embellish human nature.
	
“I looked up into his head –
	“Gude losh! – What bright poetic fancies!
“A’ striving whilk shou’d hae the lead,
	“In soon-intended rhiming dances.
“True judgement there directed a’,
	“And let them out in proper order;
“Imagination buskt them braw;
	“And memory sat dark-recorder,
	
“The virtues a’ to recommend
	“Meetly appear’d their common aim;
“But their true motive (weel I kend)
	“Was ardour for poetic fame.
“I saw them plan, in calked lines,
	“Some sleely-jibing admonitions,
“To drive our dour, dull Scots divines
	“Frae gloomy, canting superstitions.
	
“I saw them plan the Cottar’s ingle;
	“Where happy sat man, wife, lass, callan;
“And, in the general joy to mingle,
	“Ev’n hawkie routs ayont the hallan.
“Frae hawkie comes the halesome feast,
	“On which well-pleas’d they sup or dine;
“And in thae sober draughts maist blest,
	“They never think of costly wine.
	
“Cracks, tales, and sangs, them canty keep,
	“Till th’ hours bring wonted bed-timeroun’;
“Then sound on caff or strae they sleep,
	“While gentles, sleepless, fret on down.
“Blush, Greatness, at your ill-spent time!
	“To you such bliss is seldom given.
“Can ye conceive the thoughts sublime,
	“On which they rise frae earth to heaven?
	
“Ablins the while your groveling thoughts
	“Are some infernal purpose brewing,
“To turn them frae their peacefu’ cotts,
	“Or a’ their peace, and Jenny, ruin.
“Thae fancies, when they wad befriend
	“The poor folk, flow in fast succession;
“And when harsh masters they wad bend,
	“Their very tykes bark at oppression.
	
“They’ll sing in hamely pastoral stile,
	“(For which nae nation e’er cou’d brag us),
“Sangs that will aye gar Scotland smile
	“At whisky, or a good fat haggies.
“In soothing, sympathising strain,
	“They shall revive the heart that mourns.”
“Then cried the Muse, a’ fidging fain,
	“ ‘I see you’ve found my Robbie Burns!
	
“He frae his birth has been my care!
	“He, till he dies shall be the same;
“And sangs frae him ye’ll shortly hear,
	“To rival yours, and Ramsay’s fame.”
	
Then crew the cock. The vision fled.
And whare was I? – Just in my bed!
The dream ay fistling in my head,
	I cou’d na rest;
But to write this to Burns, I said,
	I’ll do my best.
	
My best! – Alake! – Write Burns! – O fy!
What is there Burns can ken me by?
Though sometimes in the Muse’s pye
	I’ve had a finger,
I’ve only shown, I fear, that I
	Am nae great singer.
	
For had the few lines I hae penn’d
Been worth, they had been better kenn’d.
Conscious mysel they’d thole amend,
	I ne’er durst print them;
But wore them in my pouch t’an end,
	Or brunt or tint them.
	
Yet I commend your nobler daring,
That, spite of critics and their jarring,
Cou’d bring to light your lines auld-farran,
	That mak sic din;
And they’ve brought gowd to you I’se warran,
	In gowpens in.
	
I ken ye dinna care a snuff
For a’ the silly fleeching stuff,
“Wi’ which the like o’ me now puff
	Ye in presumption;
For, though few bards be flattery-proof,
	Ye’ve rummle-gumption.
	
But Lord man! tell me, how is’t wie ye,
When ilka great man that ye fee
Hads out his hand, or jouks to thee?
	Are n’ ye sae fain
Ye’re like to swelt? – I’m sure wer’t me,
	’Twad turn my brain!
	
Yes, cock (as weel ye may) your crest,
And prize the praises o’ the best!
But tent this: – Feather now your nest.
	Hain for a sair foot.
Syne ye may dine, when some o’ the rest
	Maun lick the hare foot.
	
Ramsay at first, an’ ’twas his due,
Was courted, prais’d, carest, like you:
That sangs and poets please maist when new,
	He wisely kend;
And still made sangs, an jeesies too,
	And siller hain’d.
	
Forgot, when auld, (I mind mysell)
He liv’d upon the Castle-hill,
Scarce ane e’er speer’d whare he did dwell,
	Or aught about him.
But what car’d Allan? He cou’d bell
	The cat without them.
	
Sae prudence bids you business chuse,
And no trust a’ thing to the muse.
O’er aft we’ve seen the jilt misuse
	The best o’ poets;
And mak them fain to pawn their hose,
	For slip-slap diets.
	
Soon as his friends wi’ praise inflame
The youthfu’ bard to flee at fame,
Quite spoilt for ilka ither game,
	His thoughts tak flight,
And leave his cares, affairs, and hame,
	Clean out o’ sight.
	
The gowd of a’ thae parts far east,
Whare spite of fame, health, conscience, rest,
E’en ne’er-do-wells soon fill their kist,
	Affects him little:
In poetry he to ding the best,
	Plys a’ his mettle.
	
The live-lang day his sangs he’ll crune,
To th’ burnie or the breeze’s tune;
But finds, when near life’s afternoon,
	He’s a’ wud wrang:
His shoon, hose, sark, breeks, a’ thing done,
	Except his fang. –
	
It sets me weel to gie advice!
Have I mysell been aye sae wise?
My game, when I threw lucky dice,
	Have I ne’er sticket?
What have I made my words to splice?
	Made? – Deil be licket.
	
I’ve seen some wha begoud wi’ less,
On whase head few lay muckle stress,
Wi’ sheep and runts stock, blads o’ grass;
	While I hae nathing,
But meat, drink, health, content, and peace,
	And fire and claithing.
	
The wyte, when I lay on the muse,
She tells me aye, hersel t’excuse,
That I was ne’er sae gair as those
	Wham wit ca’s dull.
Ye’ll see, quo’ she, spite o’ your nose,
	Wha’s been maist fool.
	
I hope ye think na to bespatter ye,
Like mony mae wi’ fulsome flattery.
Far less to rouse your anger’s battery,
	Was my intent.
To let ye ken I’d like to clatter wi’ ye,
	Was a’ I meant.
	
I seldom cringe to wealth or fame,
Or o’ their friendship count the name:
For the maist feck I live at hame,
	A farmer douce,
Amang my bairnies and their dame,
	In this thackt house.
	
Whare we’d be glad to see ye, Gabbie!
Fine fare I winna hecht. How n’ a’ be,
Although we shou’d hae but ae sybie,
	Ye’se get your skair.
We’ll aye get sa’t to it; and may be,
	Can barrow mair.
	
I downa bide to hear a glutton
Fraising about fine beef and mutton;
I never ken or care a button
	What I’m to get;
But leave the wife her will to put on
	The pat or spit.
	
The host dislikt, nae sumptuous fare,
Nae ven’son, turtle, or sic ware,
Wi’ wines maist costly, rich, and rare,
	Which bring some guests,
Shou’d e’er mak me green to come near
	Him or his feasts.
	
My mind in this ye partly see. –
Gif ye dislike it, let it be. –
But gif it chance to please, and ye
	Think it worth while,
Eastward frae Edinbrugh by the sea,
	But fourteen mile;
	
Ride through the town o’ Prestonpans;
Three miles ayont that leave the sands;
Then ither twa thro’ gude rich lands,
	You’ll find Loch-hill,
And, ready to rin at your commands,
	Your friend
			JAMES MYLNE.

Мистеру Бернсу о его поэтических произведениях

Она сняла цветочный свой венок,
	Она глядит печально, отрешённо.
Она поёт, но кажется, мой Бог,
	Она о ком-то плачет сокрушённо.
То Муза скоттов, что из года в год
	Скорбит о том, кто умер не намедни,
И горько над могилой слёзы льёт,
	Где Фе́ргюссон вкушает сон последний.

Но вот – заговорила: «Нет и нет!
	Ужель и ты с земным смешался прахом?
За А́лланом и ты ушёл вослед. –
	Я не могу смириться с полным крахом!
Напевы не слышны в родном краю, –
	В углах медвежьих, – да и то едва ли… –
Из тех, что пели воины в бою,
	Из тех, что наши девы напевали.

Английские не емлют короли
	Родной язык шотландского народа,
И он добычей лёгкой, – ай-люли! –
	Стал для шута, глумливца и урода.
Болваны наши двинулись на юг,
	Чтоб глупостей набраться у Британник,
И застыдился чей-то сын и внук
	И бабушек, и матерей, и нянек.

Теперь они чураются всего,
	Что существует севернее Твида,
И по-шотландски слова одного
	Там не прочтут вам – даже и для вида,
И по-английски толком не прочтут
	Из-за языкового винегрета.
Ни тот, ни тот язык они не чтут,
	Ни тем, ни тем их сердце не согрето. 

Не так ли поклоняются тому, 
	Кто явлен в обаянье капитальца.
Но если обанкротился, – ему
	Не подадут руки, – и даже пальца?
Могла ли я предвидеть этот срам?
	И верится сегодня еле-еле,
Что мы начнём учить по словарям,
	Что прежде познавали с колыбели.

Настало время пошлой мелюзги.
	Талантов нет, – однако, парни ловки,
Внедряя в современные мозги
	Уродливые песни-полукровки.
Великий Рэ́мси видел: сходит в тень
	Наследие культуры драгоценной.
Его слова бледнели каждый день,
	Как росчерк мела надписи настенной.

О А́ллан Рэ́мси, гений, исполин, –
	В его стихах такое чувство хлещет,
Что славен он среди родных равнин
	И заграница бурно рукоплещет.
Он возродил хиреющий язык,
	Но умер он – и всё пошло насмарку.
На горизонте Фе́ргюссон возник
	И снова поднял наш престиж и марку.

Кто учит мир сказаниям простым?
	Кто учит сердце языком природы?
Кто учит посылать ко всем святым
	Уставы рафинированной моды?
Дух Робина явился, наконец.
	Великое довольство в нём светилось,
И я спросила: “Где ты был, певец?
	Чему ты нынче рад, скажи на милость?”

“Где протекают реки Эйр и Дун,
	Идя за плугом, пел обычный пахарь.
О, как зачаровал меня колдун!
	О, как в меня проникнул этот знахарь!”

“Прости за то, что столько боли
Тебе принёс я поневоле,
И у тебя не будет боле
	Надёжной крыши!” –
Так пахарь обратился в поле
	К обычной мыши.

Плуг отвязал он. Далее верхом
	Помчались мы на Мэгги, на кобылке.
Она была прославлена стихом
	И шагу не ступала без ухмылки.
Но видел я: сжимало грудь его
	Предчувствие смертельного упадка.
Тоска-печаль за это существо
	Его переполняла без остатка.

И вновь я заглянул ему в нутро, –
	На этот раз – в коробку черепную, –
И было в ней от выдумок пестро,
	Переходивших в музыку шальную.
Но их сопровождал врождённый вкус,
	Который даровала нам природа,
Воображенья пламенный союз
	С живым умом и памятью народа.

Шотландских добродетелей не счесть,
	Их летопись – ярка и многоглава.
Всеобщей целью их была и есть
	Живая поэтическая слава.
Мы с ними обнаруживаем ложь
	И с ними, не испытывая робость,
Мы наших доморощенных святош
	Тупую прошибаем твердолобость!

Мы с ними строим дружную семью,
	Которая крепка, сыта, здорова,
Где слышен смех, где арию свою
	Заводит рядом дойная корова,
Где молоко – в основе многих блюд,
	Где, пьянством бытия не опошляя,
Его везде и всюду люди пьют,
	О винах дорогих не помышляя.

Один играет, а другой поёт,
	Рассказчики всегда найдутся в доме.
Потом, угомонясь, честно́й народ
	На сене засыпает иль соломе.
К вам глухо небо, гордые цари,
	С которым собеседовать не прочь вы,
Ведь небо емлет, что ни говори,
	Лишь думы, исходящие от почвы!

А, может, в ком-то зреет злобный план,
	А, может, в ком-то чёрных дум броженье,
И, низменною страстью обуян,
	Готовит он погибель юной Дженни?
И если так, то в мрачнее часы,
	Когда смешны благие упованья,
Его облают собственные псы,
	Захлёбываясь от негодованья!

Мы песни пасторальные поём, –
	Да так, что не стояли даже близко
Другие рядом с нами. – Но о чём?
	О добрых жирных ха́ггисах и виски.
И с песнею прадедовских времён
	Душа освобождается от груза…».
«Ты Бернса встретил! Слышишь, это – он!» –
	Вскричала вдруг взволнованная Муза. –

«Родился он, и я была при нём,
	Я буду состоять при нём до гроба.
Прославлен он в отечестве родном,
	А ты и Рэмси – с ним тягайтесь оба!»

Пропел петух, – и улетели
Видения. В своей постели
Проснулся. Мысли загудели;
	Одна – особенно:
«Не сочинить ли, в самом деле,
	Письмо для Робина?»

Для Робина? Кто я такой?
Ну, щегольнул разок-другой
Несовершенною строкой, –
	А где талант?
Поэт я, в общем, никакой, –
	Так, дилетант!

А выйди пара строк толково,
Я от случайного улова
Не возгоржусь, но лишь сурово
	Промолвлю: “Amen!” – и
Почём цена теперь на слово,
	Спрошу у пламени!

Но Бернс – о, здесь другое дело:
Пусть лаял критик оголтело,
Стихи, что предъявил он смело,
	Отчизна взвесила,
И вот уж злато заблестело
	В кармане весело!

О, Бернс! Пусть на родных просторах
Дурной народ вскипит в раздорах
И будет яд в словах и взорах:
	«Достойны вы стрел!» –
Зажжён фитиль, взорвался порох,
	Раздался выстрел!

Смотрю и думаю: ты гля,
С тобою рядом герцог – тля,
И граф, стихи твои хваля,
	Долбит, как дятел.
Случись со мной такое, мля,
	Давно бы спятил!

Но, коль случилось чудо, друже,
Тянись к богачеству из нужи,
И укрепляй свой дом снаружи,
	Крепи внутри,
И на того, кто нынче в луже,
	Ты не смотри!

Но вспомни, Роберт, что вначале
И Рэмси с помпою встречали.
Он пел, как птица, без печали
	И знал везде, нежный:
Покуда с ним не заскучали,
	Он – парень денежный.

Потом, когда его забыли, 
Он жил, я помню, в Касл-Хилле.
Никто не ведал, жив он – или
	Уже скончался,
А Рэмси жил, как деды жили,
	Не огорчался.

Надёжный кус найти пытайся,
С одной лишь музой не слоняйся,
Под бурей жизни не склоняйся,
	Противоборствуй,
Как наши барды, не питайся
	Лишь коркой чёрствой.

Иной пиита желторотый
Одни стихи строчит с охотой,
И он себя другой заботой
	Не бременит,
И он с любой другой работой
	Повременит.

Один за золото востока
Воюет нагло и жестоко,
А наш извечный лежебока
	Беспечно свищет
И, в потолок уставя око,
	Там рифму ищет.

Жилище бедное – в упадке,
В нём чашки-ложки – в беспорядке,
Его куски, увы, несладки, 
	Зато у типа
Стихов за многих лет десятки –
	Большая кипа.

Я бодро тему обозначил
И тут же сам терзаться начал:
А сколько строк я зафигачил
	Дурного сорта?
А сколько глупостей заначил?
	Ответ: до чёрта!

Сие – соседа голова:
В ней кони, овцы и трава,
В ней поле, пашня, сев, жнитва,
	Прогноз, надежда;
Сие – моя: вино, жратва,
	Покой, одежда.

Я возлежу на музе тяжко,
И та, блаженствуя, дурашка,
Твердит мне, что сосед – какашка,
	А я – пирожное.
И возбуждает без промашки
	Враньё безбожное!

Я не хочу тебя дурачить
Иль шуткой резкою подначить,
Хочу с тобою законтачить,
	Хочу я праздно
С тобою просто посудачить
	Про всяко-разно.

И что богатство, что мне слава?
Оно б совсем нехудо, право,
Но накормить свою ораву
	Мне прежде нужно,
А нет – орава от растравы
	Заплачет дружно!

А не слабó ли – в гости к нам?
Буль-буль с семейством и ням-ням?
Конечно, пир я не задам, –
	Ведь мы не баре, –
Но выну всё, что по углам
	Храню в амбаре.

Я накормлю тебя прекрасно,
Но обсуждать жратву опасно
Со мной, мой миленький, – ужасно
	Начну ругаться:
Я на жену привык всечасно
	Здесь полагаться.

Хожу я в гости пообщаться,
А не вином поугощаться.
Ко мне не нужно обращаться:
	«Суп черепаховый!
Пожалте!» – Лучше попрощаться:
	Драчун я – аховый!

Тебе – такой – не нравлюсь? (Иль?).
Ах, если «иль», – живая быль,
Четырнадцать к востоку миль
	Ты от Эдины
Пройди по морю, друг мой мил,
	К нам в палестины. 

Пять миль – до мест моих родных.
До Престонпанса – три из них.
Лох-Хилл, – я здесь пространный стих
	Строчу умильно.
Включи же в круг друзей своих
	И 
	    ДЖЕЙМСА МИЛНА!

© Перевод Евг. Фельдмана
26.07.-7.08.2008
15.02.2012 (ред.)
Все переводы Евгения Фельдмана

Поддержать сайт