Уильям Гаррисон Эйнсворт (William Harrison Ainsworth)

Ephialtes

I ride alone – I ride by night
Through the moonless air on a courser white!
Over the dreaming earth I fly,
Here and there – at my fantasy!
My frame is withered, my visage old,
My locks are froze, and my bones ice cold.
The wolf will howl as I pass his lair,
The ban-dog moan, and the screech-owl stare.
For breath, at my coming, the sleeper strains,
And the freezing current forsakes his veins!
Vainly for pity the wretch may sue –
Merciless Mara no prayers subdue!
			To his couch I flit – 
			 On his breast I sit!
				Astride! astride! astride!
			 And one charm alone –
			– A hollow stone!1 –                      
				Can scare me from his side!
	
A thousand antic shapes I take;	
The stoutest heart at my touch will quake.
The miser dreams of a bug of gold,
Or a ponderous chest on his bosom rolled.
The drunkard groans ’neath a cask of wine;
The reveller swelts ’neath a weighty chine.
The recreant turns, by his foes assailed,
To flee! – but his feet to the ground are nailed.
The goatherd dreams of his mountain-tops,
And, dizzily reeling, downward drops.

The murderer feels at his throat a knife. 
And gasps, as his victim gasped, for life! 
The thief recoils from the scorching brand; 
The mariner drowns in sight of land! 
Thus sinful man have I power to fray,
Torture, and rack, but not to slay! 
But ever the couch of purity, 
With shuddering glance, I hurry by.
			Then mount! away!             
			To horse! I say,
				To horse! astride! astride! 
			The fire-drake shoots – 
			The screech-owl hoots – 
				As through the air I glide!

Эфиальт, или Ночной кошмар

Окутанный ночной безлунной мглою,
На белом скакуне лечу стрелою.
На все четыре стороны скачу я.
Чу! Мир уснул, опасности не чуя.
Мой редкий волос в ледяной коросте.
Безумный холод источают кости,
И хрупок остов, и я древен ликом.
Ах! Волк при мне – в смятении великом;
И воет пёс, и сыч глаза таращит,
И спящие покоя не обрящут,
Когда мороз им сковывает жилы,
И молит всякий из последней силы,
Чтоб я отвел свои худые чары. –
Но жалобы не действуют на Мару!1 

	По коже мурашки –
	Я мучаю тяжко
		На ложе! на ложе! на ложе!
	Лишь камень с дырою
	Покончит с игрою,
		И я проскачу, не тревожа.

Я принимаю тысячи обличий;
Смущать храбрейших – давний мой обычай;
Я золото о сне дарую нищим;
Уснувших пьяниц балую винищем;
Уснувшего обжору я лелею
Видением говяжьего филея;
Того, кто сердцем тих и робок въяве,
Отдам во сне врагов его ораве;
Побег ему приснится – в ту ж минуту
Внушу ему препятствия и путы;
Шля козопасу гор его виденья,
Внушу ему и пропасть, и паденье.

При мне убийце снится нож у горла.
Немудрено, коль вдруг дыханье спёрло!
И вор, во сне клеймо увидев, стонет;
Моряк во сне в родимых водах тонет.
Я мучаю, пытаю, но, поверьте,
Я грешников не довожу до смерти,
И прочь от тех спешу я, кто безгрешен:
Мой пасс любой здесь будет безуспешен!

	Дракон огнедышит,
	Устои колышет,
		И ведьма чиста, как святая,
	И дьявол всесилен,
	И ухает филин,
		Когда я стрелой пролетаю!

© Перевод Евг. Фельдмана
23.10.1993
14-15.09.1998 (ред.)
Все переводы Евгения Фельдмана

Примечание

Поддержать сайт