Уильям Гаррисон Эйнсворт (William Harrison Ainsworth)

The Old Oak Coffin

Sic ego componi versus in ossa velim. – TIBULLUS.

1.

In a churchyard, upon the sward, 
            a coffin there was laid,
And leaning stood, beside the wood, 
            a sexton on his spade.
A coffin old and black it was, 
            and fashioned curiously,
With quaint device of carved oak, 
            in hideous fantasie.

2.

For here was wrought the sculptured thought 
            of a tormented face,
With serpents lithe that round it writhe, 
            in folded strict embrace.
Grim visages of grinning fiends 
            were at each corner set,
And emblematic scrolls, mort-heads, 
            and bones together met.

3.

“Ah, welladay!” that sexton grey 
            unto himself did cry,
“Beneath that lid much lieth hid – 
            much awful mysterie.
It is an ancient coffin from the abbey 
            that stood here;
Perchance it holds an abbot’s bones, 
            perchance those of a frere.

4.

“In digging deep, where monks do sleep, 
            beneath yon cloister shrined,
That coffin old, within the mould, 
            it was my chance to find;
The costly carvings of the lid 
            I scraped full carefully,
In hope to get at name or date, 
            yet nothing could I see.

5.

“With pick and spade I’ve plied my trade 
            for sixty years and more,
Yet never found, beneath the ground, 
            shell strange as that before;
Full many coffins have I seen – 
            have seen them deep or flat,
Fantastical in fashion – 
            none fantastical as that.”

6.

And saying so, with heavy blow, 
            the lid he shattered wide,
And, pale with fright, a ghastly sight
            that sexton gray espied;
A miserable sight it was, 
            that loathsome corpse to see,
The last, last, dreary, darksome stage 
            of fall’n humanity.

7.

Though all was gone, save reeky bone, 
            a green and grisly heap,
With scarce a trace of fleshly face, 
            strange posture did it keep.
The hands were clenched, the teeth were wrenched, 
            as if the wretch had risen,
E’en after death had ta’en his breath, 
            to strive and burst his prison.

8.

The neck was bent, the nails were rent, 
            no limb or joint was straight;
Together glued, with blood imbued, 
            black and coagulate.
And, as the sexton stooped him down 
            to lift the coffin plank,
His fingers were defiled all o’er 
            with slimy substance dank.

9

“Ah, welladay!” that sexton grey 
            unto himself did cry,
“Full well I see how Fate’s decree 
            foredoomed this wretch to die;
A living man, a breathing man, 
            within the coffin thrust,
Alack! alack! the agony ere 
            he returned to dust!”

10.

A vision drear did then appear 
            unto that sexton’s eyes;
Like that poor wight before him straight 
            he in a coffin lies.
He lieth in a trance within 
            that coffin close and fast;
Yet though he sleepeth now, he feels 
            he shall awake at last.

11.

The coffin, then, by reverend men, 
            is borne with footsteps slow,
Where tapers shine before the shrine, 
            where breathes the requiem low;
And for the dead the prayer is said, 
            for the soul that is not flown –
Then all is drowned in hollow sound, 
            the earth is o’er him thrown!

12.

He draweth breath –he wakes from death 
            to life more horrible;
To agony! such agony! 
            no living tongue may tell.
Die! die he must, that wretched one! 
            he struggles – strives in vain;
No more Heaven’s light, nor sunshine bright, 
            shall he behold again.

13.

“Gramercy, Lord!” the sexton roared,
            awakening suddenly,
“If this be dream, yet doth it seem 
            most dreadful so to die.
Oh, cast my body in the sea! 
            or hurl it on the shore!
But nail me not in coffin fast – 
            no grave will I dig more.”

Баллада о дубовом гробе

1.

У могилы пустой, 
На дернине густой 					
	Гроб лежал, из земли извлечён.
И могильщик над ним 
Всё стоял, недвижим; 
	Изумлён, озадачен был он.
Прихотливый узор 
Приковал его взор, 
	Поразило искусство того,
Кто с фантазией злой 
На доске гробовой 
	Обнаружил своё мастерство.

2.

Пригляделся старик: 
Вот страдальческий лик,
	Вкруг которого – гады одни.
Мнится, будто вражда 
Их сплела навсегда, 
	Словно узы ближайшей родни.
И на каждом углу, 
Славя кривду и мглу, 
	Привидений теснится толпа,
И красуются там 
По дубовым краям 
	Черепа, черепа, черепа…

3.

И промолвил старик, 
На страдальческий лик 
	Посмотрев и вздохнув в тишине:
«Нету тайны страшней, 
Что под крышкою сей, 
	Но вот кто здесь – неведомо мне.
Тут мирянин навряд 
Похоронен, – аббат
	Тут схоронен, скорее всего.
Тут стоял монастырь; 
И поля, и пустырь, 
	И строенья тут были – его.

4.

Близ разрушенных стен 
Потревожил я тлен, 
	И упёрлась лопата в доску,
И явился на свет 
Этот жуткий скелет, 
	Нагоняя и страх, и тоску.
И за пядию пядь 
Стал я гроб очищать, 
	И очистил его, видит Бог,
Но на крышке резной 
Даже буквы одной,					
	Даже цифры найти я не мог.

5.

Я уж стар, я уж сед, 
Шестьдесят мне уж лет, 
	Но когда же за эти года
Среди прочих чудес, 
Что с резьбою и без 
	Я такое видал? – Никогда!
Присягнуть я готов, 
Что для тысяч гробов 
	Приготовил я тысячи ям,
Но, клянусь головой, 
Столь богатый впервой 
	Вижу я – и не верю глазам!»

6.

Он на крышку налёг; 
Крышка съехала вбок; 
	То, что он обнаружил под ней,
Бесконечно его 
Потрясло существо; 
	Он соделался смерти бледней:
Пролежавший тут век 
Был уж не человек, 
	А его отдалённый намёк,
Воплощавший собой 
В темноте гробовой 
	Человечества жалкий итог!

7.

Здесь под бременем лет 
Сохранился скелет, 
	И скелет этот странно лежал:
Он, всему вопреки, 
Всё сжимал кулаки, 
	Он упрямо зубов не разжал;
Он так страшно лежал, 
Словно бой продолжал, 
	Безнадёжный, но праведный бой;
Словно рвался из тьмы, 
Из дубовой тюрьмы, 
	Не доспорив с жестокой судьбой!

8.

Из костей там цела 
Ни одна не была; 
	Там, в гробу, от угла до угла,
Кровь текла и текла, 
Но, застыв, умерла, 
	Почернев, загустев, как смола.
И когда к ней старик 
Прикоснулся на миг, 
	Он представил конец мертвеца
И сказал: «Видит Бог, 
И врагу бы не мог 
	Пожелать я ужасней конца!

9.

И за что этот тлен? 
И за что этот плен? 
	(Вот он – холоден, узок, дощат).
Забавляется Рок, 
Как азартный игрок, 
	А у нас только кости трещат.
Ведь не мёртвый – живой 
Был в покой гробовой 
	Беспощадным врагом водворён,
И не мёртвый – живой – 
Глубоко под землёй 
	Так терзался, так мучился он!»

10.

Содрогнулся старик – 
И земля в тот же миг 
	Поплыла и ушла из-под ног.
И увидел вдруг он 
То ли явь, то ли сон: 
	Он под крышку дубовую лёг!
И хоть клял он судьбу, – 
Застывая в гробу, 
	Он уж ведал, что сбудется с ним:
Что придёт его день, 
И рассеется тень, 
	И придёт он не к мёртвым – к живым!

11.

И монахи толпой 
Высоко над землёй 
	Изумительный гроб вознесли.
И запели толпой 
Они «Вечный покой», 
	Они длинные свечи зажгли.
И жива была плоть, 
Ибо душу Господь 
	Не лишил оболочки земной,
И живой человек 
Погребён был навек 
	За глухой монастырской стеной!

12.

Как хотела бы грудь 
Напоследок вдохнуть 
	Свежий воздух, – увы, его нет!
Не стучи, не кричи, 
Ты из вечной ночи 
	Никогда уж не выйдешь на свет.
Ты умрёшь! Ты умрёшь! 
Покорись, не тревожь 
	Ты себя бесполезной борьбой.
Ты на том рубеже, 
За которым уже 
	Небесам не сиять над тобой!

13.

«Ах!» – воскликнул старик; 
То был радостный крик: 
	Всё ужасное сгинуло с глаз. –
«Если то был лишь сон, 
Не хочу, чтобы он 
	Повторился хотя б только раз.
И пусть ноги меня 
Не проносят и дня, 
	И в гееннском огне мне сгореть,
Если мёртвых покой 
Дерзновенной рукой 
	Я нарушить задумаю впредь!»

© Перевод Евг. Фельдмана
4-10.01.1994
9-15.08.1994
13.09.1998 (ред.)
Все переводы Евгения Фельдмана

Поддержать сайт