Перси Биши Шелли (Percy Bysshe Shelley)

С гитарой, к Джен

    Ариель к Миранде

Возьми вот этого раба
Созвучий нежных, чья судьба
Слугой быть Музыки; его
Во имя ты прими того,
Кто раб влиянья твоего,
И влей в него свои лучи,
Его всем звукам научи,
В которых ты, и только ты,
Рождаешь столько красоты,
Что дух лучам теряет счет,
И так восторг его растет,
Что до терзания дойдет;
Сам Принц, сам Фердинанд сказал,
Твой повелитель приказал,
Чтобы несчастный Ариель,
Чей голос — звукам колыбель,
Послал того безмолвный знак,
Чего сказать нельзя никак;
Твой добрый гений, Ариель,
Нежней, чем ласковый Апрель,
Из жизни в жизнь, все должен ждать,
Блаженства твоего искать,
И только так свое найти
Случайно может на пути.
Как нам могучий стих поет,
Из грота Просперо, вперед,
Туда, в Неаполь голубой,
Летел он быстро пред тобой,
Над бездной вод, где нет следа,
Он, как падучая звезда,
Пред кораблем твоим летел,
Тебе светил и весь блестел.
Чуть ты умрешь, и вот Луна,
В тюрьме ущербности и сна,
Не так туманна и грустна,
Как бесприютный Ариель,
Утративший для жизни цель.
Чуть вновь родишься на земле, —
Звездой рождения, во мгле,
По морю жизни, сквозь метель,
Твой путеводный — Ариель.
Как изменились все мечты,
С тех пор как Фердинанд и ты
Доверились любовным снам,
И Ариель был верен вам!
Теперь, когда иной возник
Смиренный миг, счастливый миг,
Забыто все, и бедный дух —
Он, верно, ранил чей-то слух —
В такое тело заключен,
Что в нем как в гробе он стеснен; —
И он дерзает лишь тебя
Просить, служа, молить, скорбя:
О, смейся, смейся, пой любя!

Художник, в свой счастливый миг
Создавший внешний этот лик,
Зимой в лесу уснувшем шел
И взял — срубил застывший ствол,
Средь убаюканных стремнин
Повитых ветром Апеннин;
А зимним скованные сном,
Деревья спали все кругом,
И грезилось одним во сне,
Что Осень плачет в вышине,
Другим шептали грезы сна,
Что вот идет, цветет Весна,
Листы Апрельские блестят,
Дожди текут и шелестят,
И третьим снилось Лето вновь,
И всем им грезилась любовь;
И этот ствол, во мгле Зимы, —
О, если б так кончались мы! —
Без боли мог свой век свершить,
Чтоб в лучшей форме вновь ожить;
И под счастливейшей звездой
Художник нежно-молодой,
В сиянье чувства своего,
Гитару сделал из него
И научил давать ответ
Всем, в чьих вопросах дышит свет.
Как дышит в голосе твоем,
Что сладким полон волшебством
Влюбленных трав, густых лесов,
Лугов, и ветра, и цветов;
Да, научилася она
Всему, о чем поет Весна,
Созвучьям неба, склонов гор,
Прозрачных рек, лесных озер,
Многоголосых родников
И перекличек вдоль холмов,
Нежнейших звонов, снов ключей,
Невнятных рокотов дождей,
Мелодий пчел, напевов птиц,
Дыханий рос, огней зарниц;
Она замкнула в этот круг
И редко слышащийся звук,
Непостижимый легкий звон,
Которым дышит небосклон,
Когда свершить свой путь дневной
Спешит на небе шар земной;
Ей все известно, все, но нем
Волшебный голос перед тем,
Кто не умеет вопросить
И кто серебряную нить
Не может помыслом соткать;
Она тому бессильна дать
Свой яркий свет, кто нищий сам
И тайн своих не выдаст вам;
Что было в чувстве, то и в ней,
И ей нельзя сказать ясней;
Но нежный даст она ответ
Тому, в чьем сердце лучший свет,
И роскошь звуков, блеск их смен,
Она хранит, их взявши в плен,
Для несравненной нашей Джен.

Перевод К.Д. Бальмонта
Все переводы Константина Бальмонта

With a Guitar, to Jane

Ariel to Miranda:--Take
This slave of Music, for the sake
Of him who is the slave of thee,
And teach it all the harmony
In which thou canst, and only thou,
Make the delighted spirit glow,
Till joy denies itself again,
And, too intense, is turned to pain;
For by permission and command
Of thine own Prince Ferdinand,
Poor Ariel sends this silent token
Of more than ever can be spoken;
Your guardian spirit, Ariel, who,
From life to life, must still pursue
Your happiness;--for thus alone
Can Ariel ever find his own.
From Prospero's enchanted cell,
As the mighty verses tell,
To the throne of Naples, he
Lit you o'er the trackless sea,
Flitting on, your prow before,
Like a living meteor.
When you die, the silent Moon,
In her interlunar swoon,
Is not sadder in her cell
Than deserted Ariel.
When you live again on earth,
Like an unseen star of birth,
Ariel guides you o'er the sea
Of life from your nativity.
Many changes have been run
Since Ferdinand and you begun
Your course of love, and Ariel still
Has tracked your steps, and served your will;
Now, in humbler, happier lot,
This is all remembered not;
And now, alas! the poor sprite is
Imprisoned, for some fault of his,
In a body like a grave;--
From you he only dares to crave,
For his service and his sorrow,
A smile today, a song tomorrow.

The artist who this idol wrought,
To echo all harmonious thought,
Felled a tree, while on the steep
The woods were in their winter sleep,
Rocked in that repose divine
On the wind-swept Apennine;
And dreaming, some of Autumn past,
And some of Spring approaching fast,
And some of April buds and showers,
And some of songs in July bowers,
And all of love; and so this tree,--
O that such our death may be!--
Died in sleep, and felt no pain,
To live in happier form again:
From which, beneath Heaven's fairest star,
The artist wrought this loved Guitar,
And taught it justly to reply,
To all who question skilfully,
In language gentle as thine own;
Whispering in enamoured tone
Sweet oracles of woods and dells,
And summer winds in sylvan cells;
For it had learned all harmonies
Of the plains and of the skies,
Of the forests and the mountains,
And the many-voiced fountains;
The clearest echoes of the hills,
The softest notes of falling rills,
The melodies of birds and bees,
The murmuring of summer seas,
And pattering rain, and breathing dew,
And airs of evening; and it knew
That seldom-heard mysterious sound,
Which, driven on its diurnal round,
As it floats through boundless day,
Our world enkindles on its way.--
All this it knows, but will not tell
To those who cannot question well
The Spirit that inhabits it;
It talks according to the wit
Of its companions; and no more
Is heard than has been felt before,
By those who tempt it to betray
These secrets of an elder day:
But, sweetly as its answers will
Flatter hands of perfect skill,
It keeps its highest, holiest tone
For our beloved Jane alone.

Поддержать сайт