Артур Конан Дойль (Arthur Conan Doyle)

«Песни действия» (1898). 5. О том, как капрал Дик получил повышение по службе.

Баллада о событиях 82-года1

Всюду пески и пески; солнце катило с небес.
Затхлой воды и еды – много ль осталось? В обрез.
Фланговый корпус Макфéрсона – где он? Исчез?
	Двое отстали, двое смертельно устали.
Шли, – ни путей, ни дорог, – только восточный ад, –
Шли, возвращались к своим – двое британских солдат.
Где же сигнал-то, брат? – Тщетно тревожный взгляд
	Люди бросали в пустые песчаные дали.

Первый – капрал Роберт Дик, нравом вспыльчив и дик.
Ростом не вышел, зато был он силён, словно бык.
Грубый лицом, бородат, дьявол такому не брат,
	Пальца в рот не клади, – отхватит, мошенник.
Был, который второй, прямо сказать, – не герой:
Этакий полусолдат, этакий рекрут сырой,
Не было шрамов, морщин, как у матёрых мужчин, 
	Чуть обучили – и в бой. Воюй, молоденек!

Cъели все сухари, всё пересохло внутри,
Шли, – ни путей, ни дорог, – с утренней ранней зари.
Тот, что был не герой, падал в песок порой,
	И поднимался, и падал, и вновь поднимался.
В рыжих зыбучих песках тут же терялся след.
Мёртвая тишина, мёртвая – спасу нет,
Лишь вдалеке, вдали – там, на краю земли,
 	Зло и пронзительно коршуний клёкот раздался.

Коршуний клёкот? Вдруг – резкий, пронзительный звук,
Взмыл в небеса и – стих. Что это было, друг?
Коршун, испуган сам, чертит за кругом круг,
	И, показалось, мир содрогнулся от страха.
Разом пески взвились, – трус и храбрец, молись! –
Жёлтым столбом взвились прямо в закатную высь,
Взорвана тишь была грозным криком «Алла!
	О, Алла, Алла! Во имя Аллаха!»

Запад горел-догорал… Выругался капрал;
Видя песчаный столб, трубку в карман убрал.
Будет сейчас горячо; глянул через плечо:
	Понял ли молодой, чтó предстоит на марше?
Молвил ему капрал: «То – бедуины, слышь.
Эвон их сколько! Но – мы не сдадимся, шиш!
Вечная нам постель в этом песке, малыш:	
	Видно, мы и на час больше не станем старше!

Но – дорожись, коль жиссь только одна. И кто
Нынче сильнее нас – здесь и сейчас? Никто!
Мы им покажем цирк, – как, бишь, его? – шапито!
	Чтобы у смерти самóй очко заиграло!»
Враг с четырёх сторон мчится во весь опор
Стали спина к спине; cтали врагу в упор,
Щёлкнул каждый затвор, вспыхнул неравный спор,
	«Целься! Пли!» – раздалась команда капрала.

Вырвался Али Хан, – здесь ему нет преград, – 
Нá сто шагов вперёд, – сзади его отряд. –
Встал на дыбы вороной, встал, горячий, – такой
	В смертный бой выносил самого Пророка.
Сходу пал Али Хан, пал головой в бархан,
Вздрогнул конь боевой: вождь лежит бездыхан.
Вышел чужой человек, что сократил его век,
	И подхватил узду в мгновение ока.

Вышел вперёд капрал, мигом вскочил в седло.
В тёмной его душе стало на миг светло:
Может, впрямь повезло, смерти самой назло?
	Cила и мощь – огонь! – конь, перед ним храпящий!
Молвил капрал: «Ну что, милый, начнём езду?»
С верой в свою звезду дёрнул капрал узду.
«Ну, выноси, вороной!» – Только вдруг за спиной
	Голос услышал он – тонкий, дрожащий.

Тонкий, дрожащий, но – сердце его зажёг:
Спрыгнул с коня капрал. «Руку давай, сынок!  
Лезь на коня, сынок! Лезь, говорю, щенок!
	Цыц, тебе говорю! Я остаюсь – прикрою!
К нашим скачи, сынок, и – никаких кручин!
Подзадержали мне славный сержантский чин.
Двинет мои дела нынешний мой почин:
	Вот налетят враги, – я им устрою!»

Рекрута на коня Дик посадил силком,
Гикнул капрал, коня малость кольнул штыком;
Конь заржал, и – в карьер, и, проводив кивком
	Всадника и коня, «Ну, повоюем, что ли?» –
Молвил капрал, вздохнул и потянул ремень,
Взял патронташ… И вид хэмпширских деревень
Вдруг перед ним предстал… Ясный солнечный день,
	Лошадь, и плуг, и поле – широкое поле…

Глянул рекрут назад. Что же? Там, за спиной,
Тысячи – на одного – шли волна за волной.
Редкий винтовочный треск; вопли; затем – сплошной
	Вой, оглушающий вой, предвестие смерти.
Тысячи – на одного – конных и пеших толп,
Взвился до самых звёзд жёлтый песчаный столб,
Вождь и ничтожный смерд, – всякий немилосерд, –
	Всякого скрыл песок в злой круговерти.
 
	  		*     *     *

Еле струился свет – муть с четырёх сторон.
Вечер – английская речь – передовой эскадрон.
Что это? В полутьму люди всмотрелись: вон –
	Павший капрал, вокруг – тысячи нападавших.
Жаркий выдержав бой, стыл на чужом песке,
Крепко винтовку он в мёртвой держал руке.
Долг исполнил и, горд, пал, в обороне твёрд,
	Умер в плотном кольце – мёртвых и умиравших.

В час, как вечерний мрак всюду на землю пал,
И провели развод, и прозвучал сигнал,
Там на устах у всех давешний был капрал.
Всякий, кто с ним служил, крепко о нём тужил 
	И рассуждал о нём, – снова и снова:
В том, что сказал капрал, скрытый звучал намёк,
Только ясней никто там бы сказать не мог:
В день, когда дух его, минув земной порог,
Двинул в путь неземной, чин свой очередной
	Он заслужил, герой, – честное слово!

© Перевод Евг. Фельдмана
16.05.-27.09.2006
Все переводы Евгения Фельдмана

Примечание

«Songs of Action» (1898). 5. Corporal Dick's Promotion

A Ballad of’82

The Eastern day was well-nigh o’er
When, parched with thirst and travel sore,
Two of McPherson’s flanking corps
	Across the Desert were tramping.
They had wandered off from the beaten track
And now were wearily harking back,
Ever staring round for the signal jack
	That marked their comrades camping.

The one was Corporal Robert Dick,
Bearded and burly, short and thick,
Rough of speech and in temper quick,
	A hard-faced old rapscallion.
The other, fresh from the barrack square,
Was a raw recruit, smooth-cheeked and fair
Half grown, half drilled, with the weedy air
	Of a draft from the home battalion.

Weary and parched and hunger-torn,
They had wandered on from early morn,
And the young boy-soldier limped forlorn,
	Now stumbling and now falling.
Around the orange sand-curves lay,
Flecked with boulders, black or grey,
Death-silent, save that far away
	A kite was shrilly calling.

A kite?  Was THAT a kite?  The yell
That shrilly rose and faintly fell?
No kite’s, and yet the kite knows well
	The long-drawn wild halloo.
And right athwart the evening sky
The yellow sand-spray spurtled high,
And shrill and shriller swelled the cry
	Of ‘Allah! Allahu!’

The Corporal peered at the crimson West,
Hid his pipe in his khaki vest.
Growled out an oath and onward pressed,
	Still glancing over his shoulder.
‘Bedouins, mate!’ he curtly said;
‘We’ll find some work for steel and lead,
And maybe sleep in a sandy bed,
	Before we’re one hour older.

‘But just one flutter before we’re done.
Stiffen your lip and stand, my son;
We’ll take this bloomin’ circus on:
	Ball-cartridge load!  Now, steady!’
With a curse and a prayer the two faced round,
Dogged and grim they stood their ground,
And their breech-blocks snapped with a crisp clean sound
	As the rifles sprang to the ‘ready.’

Alas for the Emir Ali Khan!
A hundred paces before his clan,
That ebony steed of the prophet’s breed
	Is the foal of death and of danger.
A spurt of fire, a gasp of pain,
A blueish blurr on the yellow plain,
The chief was down, and his bridle rein
	Was in the grip of the stranger.

With the light of hope on his rugged face,
The Corporal sprang to the dead man’s place,
One prick with the steel, one thrust with the heel,
	And where was the man to outride him?
A grip of his knees, a toss of his rein,
He was settling her down to her gallop again,
When he stopped, for he heard just one faltering word
	From the young recruit beside him.

One faltering word from pal to pal,
But it found the heart of the Corporal.
He had sprung to the sand, he had lent him a hand,
	‘Up, mate!  They’ll be ’ere in a minute;
Off with you!  No palaver! Go!
I’ll bide be’ind and run this show.
Promotion has been cursed slow,
	And this is my chance to win it.’

Into the saddle he thrust him quick,
Spurred the black mare with a bayonet prick.
Watched her gallop with plunge and with kick
	Away o’er the desert careering.
Then he turned with a softened face,
And loosened the strap of his cartridge-case,
While his thoughts flew back to the dear old place
	In the sunny Hampshire clearing.

The young boy-private, glancing back,
Saw the Bedouins’ wild attack,
And heard the sharp Martini crack.
	But as he gazed, already
The fierce fanatic Arab band
Was closing in on every hand,
Until one tawny swirl of sand,
	Concealed them in its eddy. 


		* * *

A squadron of British horse that night,
Galloping hard in the shadowy light,
Came on the scene of that last stern fight,
	And found the Corporal lying
Silent and grim on the trampled sand,
His rifle grasped in his stiffened hand,
With the warrior pride of one who died
	’Mid a ring of the dead and the dying.

And still when twilight shadows fall,
After the evening bugle call,
In bivouac or in barrack-hall,
His comrades speak of the Corporal,
	His death and his devotion.
And there are some who like to say
That perhaps a hidden meaning lay
In the words he spoke, and that the day
When his rough bold spirit passed away
	WAS the day that he won promotion.

Поддержать сайт