Роберт Бернс (Robert Burns)

Жалоба

навеянная злополучной участью
     некоего влюбленного друга.

Луна! Ты светишь с высоты,
     И мир почиет без забот;
Но зришь ли бедолагу ты,
     Что вдаль бредет, и слезы льет?
Я стражду ночи напролет,
     Мой скорбный нескончаем стон:
Утрата - наихудший гнет...
     Любовь и жизнь - всего лишь сон.

Ты ледяные льешь лучи
     На дальний холм и ближний луг;
Твой серп колеблется в ночи
     На зеркалах речных излук...
Уйми, о сердце, горький стук!
     О Память, совладай с тоской!
О, где скончанье лютых мук?
     Ужель навек ушел покой?

- Не об измысленной беде ль
     Притворно плачется пиит?
- Нет, не аркадская свирель
     О мнимых муках говорит!
Обет, исторгнутый навзрыд,
     Взаимный пламень... Видит Бог,
Таков - презрен и позабыт -
     Любви взаимной был залог!

Как мы впервые обнялись!
     Объятий не было нежней.
Как я душой стремился ввысь -
     Во славу ей, одной лишь ей!
И вдруг... О сжалься, иль добей!
     Ушла - как лед по водам рек!
Ужели стон презрела сей?
     Ужель навек ушла, навек?

Ужели сердцем столь черна,
     Чужда и чести, и стыда,
Что молвив: буду век верна,
     Меня отвергла навсегда?
Увы! Коль горе, иль беда
     Заступят ей житейский путь,
Несчастий грянет череда -
     Кто их умерит хоть чуть-чуть?

Я мыслил: время, погоди,
     Сложи проворные крыла!
И всякий миг в моей груди
     Любовь заветная цвела.
Ты выжгла грудь мою дотла,
     И там - безжизненный простор,
И там - убийственная мгла
     С тех самых пор, злосчастных пор!

Рассвет вещает всякий раз:
     Мученья новые близки.
И вновь ползет за часом час
     Тягучей, медленной тоски.
И вновь страдать не по-людски,
     Сражаться с памятью, доколь
Не сядет солнце - но в виски
     Стучит и ночью та же боль!

Утихни, скорбь! Любовь, молчи!
     В постель ввергаюсь, точно в ад,
И не смыкаю глаз в ночи,
     Когда не спит лишь конокрад.
А коль усну - сто раз подряд
     Разлука наша снится мне;
И дню томительному рад,
     Проведши ночь в подобном сне.

Луна! Ясна и высока,
     Ты озаряешь окоем;
Сияла так же ты, пока
     Бродили с нею мы вдвоем.
В луче серебряном твоем
     Струили свет ее зрачки...
Былое поросло быльем,
     И эти ночи далеки!

Забыть восторги тех минут,
     Забыть, коль скоро не вернешь,
Забыть! Но память тут как тут -
     И снова жар, и снова дрожь!
Безрадостный, бессчастный - все ж
     Влачу бессмысленные дни.
О, женщины бесчестной ложь,
     О, безысходность западни!

© Перевод Сергея Александровского (1998)
Сергей Александровский - русский поэт и переводчик.

The Lament

Occasioned by the unfortunate issue of 
    a Friend’s Amour.

O THOU pale Orb, that silent shines,
  While care-untroubled mortals sleep!
Thou seest a wretch that inly pines,
  And wanders here to wail and weep!
With woe I nightly vigils keep,
  Beneath thy wan, unwarming beam;
And mourn, in lamentation deep,
  How life and love are all a dream.

I joyless view thy rays adorn
  The faintly-marked, distant hill:
I joyless view thy trembling horn,
  Reflected in the gurgling rill:
My fondly-fluttering heart, be still!
  Thou busy pow’r, Remembrance, cease!
Ah! must the agonizing thrill
  For ever bar returning peace!

No idly-feign’d poetic pains,
  My sad love-lorn lamentings claim;
No shepherd’s pipe-Arcadian strains;
  No fabled tortures, quaint and tame:
The plighted faith, the mutual flame,
  The oft attested Pow’rs above,
The promis’d father’s tender name-
  These were the pledges of my love!

Encircled in her clasping arms,
  How have the raptur’d moments flown!
How have I wish’d for fortune’s charms,
  For her dear sake, and her’s alone!
And must I think it! is she gone,
  My secret heart’s exulting boast?
And does she heedless hear my groan?
  And is she ever, ever lost?

Oh! can she bear so base a heart,
  So lost to honour, lost to truth,
As from the fondest lover part,
  The plighted husband of her youth?
Alas! life’s path may be unsmooth!
  Her way may lie thro’ rough distress!
Then who her pangs and pains will soothe,
  Her sorrows share, and make them less?

Ye winged hours that o’er us past,
  Enraptur’d more, the more enjoy’d,
Your dear remembrance in my breast
  My fondly-treasur’d thoughts employ’d.
That breast, how dreary now, and void,
  For her too scanty once of room!
Ev’n ev’ry ray of hope destroy’d,
  And not a wish to gild the gloom!

The morn that warns th’ approaching day
  Awakes me up to toil and woe:
I see the hours in long array,
  That I must suffer, lingering slow.
Full many a pang, and many a throe,
  Keen recollection’s direful train,
Must wring my soul, ere Phoebus, low,
  Shall kiss the distant western main.

And when my nightly couch I try,
  Sore-harass’d out with care and grief,
My toil-beat nerves, and tear-worn eye,
  Keep watchings with the nightly thief:
Or if I slumber, Fancy, chief,
  Reigns, haggard-wild, in sore affright:
Ev’n day, all-bitter, brings relief
  From such a horror-breathing night.

O thou bright Queen, who o’er th’ expanse
  Now highest reign’st, with boundless sway!
Oft has thy silent-marking glance
  Observ’d us, fondly-wand’ring, stray!
The time, unheeded, sped away,
  While love’s luxurious pulse beat high,
Beneath thy silver-gleaming ray,
  To mark the mutual-kindling eye.

O scenes in strong remembrance set!
  Scenes never, never to return!
Scenes, if in stupor I forget,
  Again I feel, again I burn!
From ev’ry joy and pleasure torn,
  Life’s weary vale I’ll wander thro’;
And hopeless, comfortless, I’ll mourn
  A faithless woman’s broken vow.

Поддержать сайт