Роберт Фергюссон (Robert Fergusson)

Сэру Джону Фильдингу в ответ на его попытку запретить представление «Оперы нищего» Джона Гея

		Критикуя свой век,
		Ухитрись, человек,
	Не задеть царедворца публично.
		Безымянное «вор»
		Общий вызовет ор:
	«Щелкопёр, он задел меня лично!» – Гей.1  

		За все грехи на женщине вина. – Гей.2

Ах, есть ли где-то рай под небесами,
Где реют Юмор, Ум и Музы сами?
Суров наш климат, ни тепла, ни света,
Для музы и стиха здесь места нету.
Здесь твой венок заслуженный лавровый
Сорвут немедля с завистью суровой,
И обдерут безжалостно и просто.
Здесь молодые крылья в пору роста, 
В которых преисполнены их перья
К одной лишь добродетели доверья,
Здесь всех пороков собственной эпохи
Есть знатоки, причём весьма неплохи.
Когда же добродетель сплошь да рядом
Граб-Стрит усердно покрывает ядом,
Судья Джон Фильдинг, выступив с декретом,
Спешит на помощь к жуликам отпетым.3

Скажите, предсказатели, откуда
Свалилось к нам на Землю это чудо?
Дрожит Авгу́ста4, о Судье услыша,
При нём Свобода говорит всё тише:
В ньюгейтские забил её оковы
Судья Джон Фильдинг. (Тс! О том – ни слова!).

		В те дни, когда у нас торговец шёлком
Своей линейкой пользовался с толком,
Которой точно, а не наудачу
Излишек выявлял иль недостачу, 
Закон пристрастный не гнушался даже
Неблагородной мелкою продажей:
Здесь на упадок сил не сделав скидку,
Седую старость превращают в пытку.

		Напрасно, Гей, хотел ты, бард британский,
Следы изгладить песни итальянской.
Напевы нашей Англии лелея,
Ты сделал их и слаще, и теплее.
И отклик получил твой голос твёрдый,
Британцев преисполнив силы гордой.
Но евнухи, увы, пришли в искусство,
И нынче усыпляют наши чувства.

		Театр, сцена – жизни отраженье.
Здесь наши страсти сходятся в сраженье,
И кто-то в ком-то – прятаться не надо –
Здесь узнаётся с первого же взгляда.
Предатель Пичем5. Первая же сцена, –
Вы, Фильдинг, всеми узнаны мгновенно:
Вы оба обладаете сноровкой
Знакомить вора с висельной верёвкой,
Вы оба приспособились, ребята,
Работать на правительство за плату.
Когда б из вора сделал Гей героя
И ремесло возвысил воровское,
Когда б воришки стали в состоянье
Сколачивать на кражах состоянья,
Вы б их не стали, вижу это ясно,
Преследовать столь яростно и страстно,
Поскольку вы, грабителя ничтожа,
Теряете свой хлеб на этом тоже.            
На пагубу и вам, уж вы поверьте,
Паденье вора в этой круговерти:
Исчезнет вор, исчезнет ваша пара
И ваших сорок фунтов гонорара! 

		То женщина впервые оступилась,
Когда приманкой лживой соблазнилась,
Но без чьего б там ни было укора
Раскаянье последовало скоро,
Когда Адама, первочеловека,
Из золотого вытурили века. 

		У современных женщин есть обычай:
Они, взломав границы всех приличий,
Устраивают школы, где пороки
Мужчины изучают на уроке,
И от основ простого проститутства
Идут к вершинам высшего паскудства,
Прохожих в Хаунслоу обирают,6  
За что потом в Тайберне умирают.7  
Проступки женщины – первопричина
Того, что стал разбойником мужчина.
Что женщины для Гея, для поэта?
Он сравнивает их с цветами лета,
С которыми легко, разнообразно
Часы досуга мы проводим праздно.
Подрежешь их, – упали, увядают,
И на глазах все прелести их тают.
Пройдёт мгновенье, и ещё мгновенье…
И что же дальше? Дальше – тьма, забвенье.

Но женские сердца такой расправой
Мы победим ли? Вот, не знаю, право.
И отвратим ли женщин от порока
Мы, поступая с ними столь жестоко?
Но если замарашка и блудница
У нас для чистой жизни возродится,
У нас тогда исчезнут винопийство,
Разбой, скандалы, драки и убийства.

		Богиней Добродетелью рождённый,
Её соратник честный, убеждённый,
Теорий на пути её без пятен
Не выдавал он, скучен и невнятен,
Но отдал Гей богине, чист и верен,
Свой каждый день, что свыше был отмерен!

		Вы помогли, Куинсберри, поэту,8 
И он явил свой ум и знанья свету.
Его защитник верный, именитый,
Возглавьте Музы праздник знаменитый,
Не праздник богачей, что ярок, звучен,
Но через час и вымучен, и скучен,
Но тот, который столько в жизни длится,
Что лишь с лавровым деревом сравнится.
Делите ж, герцог, – нет судьбы славнее, –
Зелёные триумфы с Музой Гея!

© Перевод Евг. Фельдмана
12-29.09.2019
Все переводы Евгения Фельдмана

Примечания

To Sir John Fielding, on His Attempts to Suppress «The Beggar’s Opera»

Beneath what cheerful region of the sky
Shall Wit, shall Humour, and the Muses fly?
For our’s, a cold, inhospitable clime,
Refuses quarter to the muse and rhime.
If on her brows an envy’d laurel springs,
They shake its foliage, crop her growing wings,
That with the Plumes of virtue wisely soar,
And all the follies of the age explore;
But should old Grub her rankest venom pour,
And ev’ry virtue with a vice deflow’r,
Her verse is sacred, Justices agree;
Even Justice Fielding signs the wise decree.

Let fortune-dealers, wise predictors! tell
From what bright planet Justice Fielding fell;
Augusta trembles at the awful name;
The darling tongue of liberty is tame,
Basely confin’d by him in Newgate chains,
Nor dare exclaim how harshly Fielding reigns.

In days when every Mercer has his scale,
To tell what pieces lack, how few prevail,
I wonder not the low-born menial trade,
By partial justice has aside been laid:
For she gives no discount for virtue worn,
Her aged joints are without mercy torn.

In vain, O Gay! thy muse explor’d the way
Of yore to banish the Italian lay,
Gave homely numbers sweet, tho’ warmly strong;
The British chorus blest the happy song:
Thy manly voice and Albion’s then were heard,
Felt by her sons, and by her sons rever’d:
Eunuchs, not men, now bear aloft the palm,
And o’er our senses pour lethargic balm.

The stage the truest mirror is of life;
Our passions there revolve in active strife;
Each character is there display’d to view;
Each hates his own, tho’ well assur’d ‘tis true.
No marvel then, that all the world should own,
In Peachum’s treach’ry Justice Fielding’s known;
Since thieves so common are, and Justice you
Thieves to the gallows for reward pursue.
Had Gay by writing rous’d the stealing trade,
You’d been less active to suppress your bread;
For, trust me, when a robber loses ground,
You lose your living with your forty pound.

’Twas woman first that snatch’d the luring bait,
The tempter taught her to transgress and eat;
Tho’ wrong the deed, her quick compunction told;
She banish’d Adam from an age of gold.

When women now transgress fair virtue’s rules,
Men are their pupils, and the stews their schools;
From simple whoredom greater sins began
To shoot, to bloom, to center all in man;
Footpads on Hounslow flourish here today,
The next old Tyburn sweeps them all away;
For woman’s falls, the cause of every wrong!
Men robb’d and murder’d, thieves at Tyburn strung.
In panting breasts to raise the fond alarm,
Make females in the cause of virtue warm,
Gay has compar’d them to the summer flow’r,
The boast and glory of an idle hour;
When cropp’d it falls, shrinks, withers, and decays,
And to oblivion dark consigns its days.

Hath this a power to win the female heart
Back from its vice, from virtue ne’er to part;
If so the wayward virgin will restore,
And murders, rapes, and plunders be no more.

These were the lays of him who virtue knew,
Rever’d her dictates, and practis’d them too;
No idle theorist in her stainless ways,
He gave the parent Goddess all his days.

Queensbury! his best and earliest friend,
All that his wit or learning could commend;
Best of patrons! the Muse’s only pride!
Still in her pageant shalt thou first preside;
No idle pomp that riches can procure,
Sprung at a start, and faded in an hour,
But pageant, lasting as the uncropp’d bay,
That verdant triumphs with the Muse of Gay.

Поддержать сайт