Джон Китс (John Keats)

Ода к греческой вазе

Ты цепенел века, глубоко спящий,
    Наперсник молчаливой старины
Вечно-зеленый миф! А повесть слаще,
    Чем рифмы будничные сны!
Каких цветений шорох долетел?
    Людей, богов? Я слышу лишь одно:
    Холмов Аркадии звучит напев.
    То люди или боги? Все равно...
Погони страх? Борьба упругих тел?
    Свирель и бубны? Хороводы дев?

Напевы слушать сладко; а мечтать
    О них милей; но пойте вновь, свирели;
Вам не для слуха одного порхать...
    Ах, для души теперь они запели:
О юноша! в венке... и не прейдет
    Тот гимн - и листья те не опадут;
    Пусть ввек не прикоснется поцелуй;
Ты плачешь у меты - она цветет
    Всегда прекрасная, но не тоскуй -
Тебе любить в безбрежности минут!

О, этих веток не коснется тлен!
    Листы - не унесет вас аквилон!
Счатливый юноша - без перемен
    Свирели будет звон и вечный сон;
Любовь твоя блаженна! Вновь и вновь,
    Она кипит, в надежде утолить
    Свой голод; свежесть чувства не пройдет
А страсть земная отравляет кровь,
    Должна печалью сердце истомить,
    Иссушит мозг и жаждой изведет.

Что это за толпа, волнуясь, мчит?
    На чей алтарь зеленый этот жрец
Ведет теленка? Почему мычит,
    Венками разукрашенный телец?
Чей это городок на берегу
    И на горе высокий этот вал,
Зачем молитвенный спешит народ?
    О этот город, утро на лугу,
И нет здесь никого, кто б разсказал,
    Зачем так грустен этот хоровод.

Эллады тень! обвитая листвой
    Мужей из мрамора и легких жен,
Зеленым лесом, смятою травой
    Ты мучаешь, маня, как вечный сон,
И вечно леденящая мечта!
    Но поколенье сменится другим,
Ты новым людям будешь вновь сиять -
    Не нам. Тогда скажи, благая, им,
"Краса есть правда, правда - красота",
    Земным одно лишь это надо знать.

Перевод Василия Комаровского


    Невеста непорочная молчанья,
    Дитя неспешно льющихся веков,
    Ты старины цветущие преданья
    Передаешь пленительней стихов.
    Какие мифы на твоих боках?
    В Аркадии ль то действо иль в Темпее?
    О смертных твой рассказ иль о богах?
    Куда бегут так девы? Кто шалея,
    В экстазе их преследует столь рьяно?
    О чем играют флейты и тимпаны?

    Рожденные мелодии волшебны,
    Волшебней те, что не коснулись слуха,
    Пролейте ж, флейты, свой напев целебный,
    Божественную музыку для духа.
    Прекрасный юноша, в тени дерев
    Играть напев свой будешь вновь и вновь.
    Влюбленный, к сей прекраснейшей из дев
    Стремишься в поцелуе ты напрасно,
    Зато пребудет навсегда любовь
    И будет на века она прекрасна,

    Блаженны ветви! Их листве с весною
    Не разлучиться, век не увядая.
    Блажен флейтист – извечной новизною
    Чарует музыка всегда иная.
    Любовь пребудет вечно молода,
    И вечно будет длиться счастья миг,
    И радость не остынет никогда,
    Преодолев навек земные страсти,
    Когда в горячке лоб и сух язык,
    И сердце разрывается на части.

    К каким зеленым алтарям стремится
    Жрецом ведомый люд для приношенья?
    Куда ведут мычащую телицу,
    Гирлянды возложив для украшенья?
    В честь празднества какого весь народ
    Покинул крепость мирную спеша?
    В горах ли, у речных, морских ли вод
    Безлюдный город погружен в молчанье,
    И не вернется ни одна душа,
    Чтобы поведать нам об этой тайне.

    Античность форм! Изысканность сама,
    Ты мрамором одев мужей и дев,
    Своим безмолвьем сводишь нас с ума,
    Как вечность, и забвенье одолев,
    Холодная немая пастораль,
    Когда возьмет нас тлен и пустота,
    Поведаешь другим ты в назиданье,
    Друг смертных, и утешишь их печаль:
    “Краса есть правда, правда – красота” –
    И в этом все земное наше знанье.

    Перевод Яна Пробштейна

Ode on a Grecian Urn

Thou still unravish'd bride of quietness,
Thou foster-child of silence and slow time,
Sylvan historian, who canst thus express
A flowery tale more sweetly than our rhyme:
What leaf-fring'd legend haunts about thy shape
Of deities or mortals, or of both,
In Tempe or the dales of Arcady?
What men or gods are these? What maidens loth?
What mad pursuit? What struggle to escape?
What pipes and timbrels? What wild ecstasy?

Heard melodies are sweet, but those unheard
Are sweeter; therefore, ye soft pipes, play on;
Not to the sensual ear, but, more endear'd,
Pipe to the spirit ditties of no tone:
Fair youth, beneath the trees, thou canst not leave
Thy song, nor ever can those trees be bare;
Bold Lover, never, never canst thou kiss,
Though winning near the goal yet, do not grieve;
She cannot fade, though thou hast not thy bliss,
For ever wilt thou love, and she be fair!

Ah, happy, happy boughs! that cannot shed
Your leaves, nor ever bid the Spring adieu;
And, happy melodist, unwearied,
For ever piping songs for ever new;
More happy love! more happy, happy love!
For ever warm and still to be enjoy'd,
For ever panting, and for ever young;
All breathing human passion far above,
That leaves a heart high-sorrowful and cloy'd,
A burning forehead, and a parching tongue.

Who are these coming to the sacrifice?
To what green altar, O mysterious priest,
Lead'st thou that heifer lowing at the skies,
And all her silken flanks with garlands drest?
What little town by river or sea shore,
Or mountain-built with peaceful citadel,
Is emptied of this folk, this pious morn?
And, little town, thy streets for evermore
Will silent be; and not a soul to tell
Why thou art desolate, can e'er return.

O Attic shape! Fair attitude! with brede
Of marble men and maidens overwrought,
With forest branches and the trodden weed;
Thou, silent form, dost tease us out of thought
As doth eternity: Cold Pastoral!
When old age shall this generation waste,
Thou shalt remain, in midst of other woe
Than ours, a friend to man, to whom thou say'st,
"Beauty is truth, truth beauty,--that is all
Ye know on earth, and all ye need to know." 

Поддержать сайт