Айзек Розенберг (Isaac Rosenberg)

In War

Fret the nonchalant noon
With your spleen
Or your gay brow,
For the motion of your spirit
Ever moves with these.

When day shall be too quiet,
Deaf to you
And your dumb smile,
Untuned air shall lap the stillness
In the old space for your voice-

The voice that once could mirror
Remote depths
Of moving being,
Stirred by responsive voices near,
Suddenly stilled for ever.

No ghost darkens the places
Dark to One;
But my eyes dream,
And my heart is heavy to think
How it was heavy once.

In the old days when death Stalked the world
For the flower of men,
And the rose of beauty faded
And pined in the great gloom,

One day we dug a grave:
We were vexed
With the sun's heat.
We scanned the hooded dead:
At noon we sat and talked.

How death had kissed their eyes
Three dread noons since,
How human art won
The dark soul to flicker
Till it was lost again:

And we whom chance kept whole-
But haggard,
Spent-were charged
To make a place for them who knew
No pain in any place.

The good priest came to pray;
Our ears half heard,
And half we thought
Of alien things, irrelevant;
And the heat and thirst were great.

The good priest read 'I heard 
Dimly my brain
Held words and lost...
Sudden my blood ran cold...
God! God! It could not be.

He read my brother's name; I sank-
I clutched the priest.
They did not tell me it was he
Was killed three days ago.

What are the great sceptred dooms
To us, caught
In the wild wave
We break ourselves on them,
My brother, our hearts and years.

На войне

Тревожь беспечный полдень
Своей тоскою или
Веселою улыбкой,
Зане твой дух мятежный
Всегда меж ними был.

Тот день покойным будет,
Глухим к твоей печали,
К улыбке молчаливой,
А воздух будет пить
Дневную тишину –

Тогда твой голос дивный,
Легко отображавший
Глубины бытия,
Среди людского хора
Умолкнет навсегда.

Пусть темного пространства
Не омрачает призрак,
Но видят мои очи,
И сердце тоже чует,
Как было тяжело.

Давным-давно когда-то
Шагала смерть по миру,
Искала цвет людей,
И увядала роза
От смертной темноты.

Раз мы могилу рыли,
В трудах изнемогая
От солнечной жары.
В мешках лежали трупы,
И рассуждали мы,

Что смерть их полюбила
Три дня тому назад,
Что мудрое искусство
Дает душе сверкнуть,
Пока она жива.

Судьба: нам, полудохлым,
Кто уцелел в той битве,
Сказали рыть могилы
Для тех, кто уж не страждал
На свете ничего.

Глухое отпеванье
Мы слушали вполуха,
А больше размышляли
О неуместных штуках:
Жаре, воде и сне.

Читал священник: «Отче…»
Слова роились смутно.
Но вдруг очнулся я,
И кровь похолодела:
Не может быть, Господь!

Он молвил имя брата…
Я пошатнулся, сел –
Схватил его за ризу…
Никто мне не сказал,
Что брат в бою погиб.

Скажи, какую участь
Судьба судила людям,
Захлестнутым войной?
Мы о шальные годы
Себя ломаем, брат.

Перевод Евгения Лукина

Поддержать сайт