Генри Уодсворт Лонгфелло (Henry Wadsworth Longfellow)

The Slave's Dream

Beside the ungathered rice he lay,
His sickle in his hand;
His breast was bare, his matted hair
Was buried in the sand.
Again, in the mist and shadow of sleep,
He saw his Native Land.

Wide through the landscape of his dreams
The lordly Niger flowed;
Beneath the palm-trees on the plain
Once more a king he strode;
And heard the tinkling caravans
Descend the mountain-road.

He saw once more his dark-eyed queen
Among her children stand;
They clasped his neck, they kissed his cheeks,
They held him by the hand!--
A tear burst from the sleeper's lids
And fell into the sand.

And then at furious speed he rode
Along the Niger's bank;
His bridle-reins were golden chains,
And, with a martial clank,
At each leap he could feel his scabbard of steel
Smiting his stallion's flank.

Before him, like a blood-red flag,
The bright flamingoes flew;
From morn till night he followed their flight,
O'er plains where the tamarind grew,
Till he saw the roofs of Caffre huts,
And the ocean rose to view.

At night he heard the lion roar,
And the hyena scream,
And the river-horse, as he crushed the reeds
Beside some hidden stream;
And it passed, like a glorious roll of drums,
Through the triumph of his dream.

The forests, with their myriad tongues,
Shouted of liberty;
And the Blast of the Desert cried aloud,
With a voice so wild and free,
That he started in his sleep and smiled
At their tempestuous glee.

He did not feel the driver's whip,
Nor the burning heat of day;
For Death had illumined the Land of Sleep,
And his lifeless body lay
A worn-out fetter, that the soul
Had broken and thrown away!

Сон невольника

Истомленный, на рисовой ниве он спал.
Грудь открытую жег ему зной;
Серп остался в руке, — и в горячем песке
Он курчавой тонул головой.
Под туманом и тенью глубокого сна
Снова видел он край свой родной.

Тихо царственный Нигер катился пред ним,
Уходя в безграничный простор.
Он царем был опять, и на пальмах родных
Отдыхал средь полей его взор.
И звеня и гремя опускалися в дол
Караваны с сияющих гор.

И опять черноокой царице своей
С нежной лаской глядел он в глаза,
И детей обнимал, — и опять услыхал
И родных и друзей голоса.
Тихо дрогнули сонные веки его, —
И с лица покатилась слеза.

И на борзом коне вдоль реки он скакал
По знакомым, родным берегам…
В серебре повода, — золотая узда…
Громкий топот звучал по полям
Средь глухой тишины, — и стучали ножны
Длинной сабли коню по бокам.

Впереди словно красный кровавый платок,
Яркокрылый фламинго летел.
Вслед за ним он до ночи скакал по лугам,
Где кругом тамаринд зеленел.
Показалися хижины кафров, — и вот
Океан перед ним засинел.

Ночью слышал он рев и рыкание льва,
И гиены пронзительный вой;
Слышал он, как в пустынной реке бегемот
Мял тростник своей тяжкой стопой…
И над сонным пронесся торжественный гул,
Словно радостный клик боевой.

Мириадой немолчных своих языков
О свободе гласили леса;
Кличем воли в дыхании пустыни неслись
И земли и небес голоса…
И улыбка и трепет прошли по лицу,
И смежилися крепче глаза.

Он не чувствовал зноя; не слышал, как бич
Провизжал у него над спиной…
Царство сна озарила сиянием смерть,
И на ниве остался — немой
И безжизненный труп: перетертая цепь,
Сокрушенная вольной душой.

Перевод М.Л. Михайлова


Близ несжатого риса с серпом он лежал
     В онемевшей недвижно руке;
Грудь открыта была, и его волоса
     Разметались на знойном песке.
И вот снова в тумане прекрасного сна
     Перед ним вся родная страна.

И он видит во сне: широко, широко
     Нигер царственный волны несет
И под пальмовой тенью, в родной стороне
     Он царем возле царственных вод.
Слышит, как зазвенит караван вдалеке,
     С гор спускаясь к широкой реке.

Вот царица его, дети пестрой толпой -
     Черноока, прекрасна она;
Дети держат его и целуют его.
     И в средине прекрасного сна
У него сквозь сомкнутые крепко глаза
     На песок покатилась слеза.

Вот он вихрем летит вдоль широкой реки
     И уздой направляет коня,
Золотою уздой, и при каждом прыжке
     Слышит он, как, бренча и звеня,
Ударяют ножны бегуну его в бок:
     Он бесстрашный и крепкий седок.

Как кровавое знамя, неслось перед ним
     Стадо красных фламинго вдали,
И весь день он летел вдоль широкой реки,
     Тамарлиды где густо росли.
Вот и кафров селенья, а там, великан,
     Беспредельный лежит океан.

Слышно ночью ему и рыкания льва,
     И гиены пронзительный крик,
Слышно, как бегемот где-то возле реки
     С треском топчет ногами тростник, -
И несется над ним будто дальний, глухой
     Барабана торжественный бой.

И леса мириадом зеленых листов
     О свободе ему шелестят,
И пустынные ветры в порывах своих
     О свободе ему говорят.
Осветился улыбкою радостной он, -
     Продолжителен был его сон...

Он не чувствовал боль от удара бича,
     Нечувствителен был ему зной -
Сладкий сон перешел в царство смерти, и он
     Был без жизни, холодный, немой,
И пробилась душа сквозь телесный покров,
     Как невольник из тяжких оков.

Перевод Д.Н. Садовникова

Поддержать сайт