Гилберт Кит Честертон (Gilbert Keith Chesterton)

Lepanto

White founts falling in the Courts of the sun,
And the Soldan of Byzantium is smiling as they run;
There is laughter like the fountains in that face of all men feared,
It stirs the forest darkness, the darkness of his beard;
It curls the blood-red crescent, the crescent of his lips;
For the inmost sea of all the earth is shaken with his ships.
They have dared the white republics up the capes of Italy,
They have dashed the Adriatic round the Lion of the Sea,
And the Pope has cast his arms abroad for agony and loss,
And called the kings of Christendom for swords about the Cross.
The cold queen of England is looking in the glass;
The shadow of the Valois is yawning at the Mass;
From evening isles fantastical rings faint the Spanish gun,
And the Lord upon the Golden Horn is laughing in the sun.

Dim drums throbbing, in the hills half heard,
Where only on a nameless throne a crownless prince has stirred,
Where, risen from a doubtful seat and half attainted stall,
The last knight of Europe takes weapons from the wall,
The last and lingering troubadour to whom the bird has sung,
That once went singing southward when all the world was young.
In that enormous silence, tiny and unafraid,
Comes up along a winding road the noise of the Crusade.
Strong gongs groaning as the guns boom far,
Don John of Austria is going to the war,
Stiff flags straining in the night-blasts cold
In the gloom black-purple, in the glint old-gold,
Torchlight crimson on the copper kettle-drums,
Then the tuckets, then the trumpets, then the cannon, and he comes.
Don John laughing in the brave beard curled,
Spurning of his stirrups like the thrones of all the world,
Holding his head up for a flag of all the free.
Love-light of Spain--hurrah!
Death-light of Africa!
Don John of Austria
Is riding to the sea.

Mahound is in his paradise above the evening star,
(Don John of Austria is going to the war.)
He moves a mighty turban on the timeless houri's knees,
His turban that is woven of the sunsets and the seas.
He shakes the peacock gardens as he rises from his ease,
And he strides among the tree-tops and is taller than the trees;
And his voice through all the garden is a thunder sent to bring
Black Azrael and Ariel and Ammon on the wing.
Giants and the Genii,
Multiplex of wing and eye,
Whose strong obedience broke the sky
When Solomon was king.

They rush in red and purple from the red clouds of the morn,
From the temples where the yellow gods shut up their eyes in scorn;
They rise in green robes roaring from the green hells of the sea
Where fallen skies and evil hues and eyeless creatures be,
On them the sea-valves cluster and the grey sea-forests curl,
Splashed with a splendid sickness, the sickness of the pearl;
They swell in sapphire smoke out of the blue cracks of the ground,--
They gather and they wonder and give worship to Mahound.
And he saith, "Break up the mountains where the hermit-folk can hide,
And sift the red and silver sands lest bone of saint abide,
And chase the Giaours flying night and day, not giving rest,
For that which was our trouble comes again out of the west.
We have set the seal of Solomon on all things under sun,
Of knowledge and of sorrow and endurance of things done.
But a noise is in the mountains, in the mountains, and I know
The voice that shook our palaces--four hundred years ago:
It is he that saith not 'Kismet'; it is he that knows not Fate;
It is Richard, it is Raymond, it is Godfrey at the gate!
It is he whose loss is laughter when he counts the wager worth,
Put down your feet upon him, that our peace be on the earth."
For he heard drums groaning and he heard guns jar,
(Don John of Austria is going to the war.)
Sudden and still--hurrah!
Bolt from Iberia!
Don John of Austria
Is gone by Alcalar.

St. Michaels on his Mountain in the sea-roads of the north
(Don John of Austria is girt and going forth.)
Where the grey seas glitter and the sharp tides shift
And the sea-folk labour and the red sails lift.
He shakes his lance of iron and he claps his wings of stone;
The noise is gone through Normandy; the noise is gone alone;
The North is full of tangled things and texts and aching eyes,
And dead is all the innocence of anger and surprise,
And Christian killeth Christian in a narrow dusty room,
And Christian dreadeth Christ that hath a newer face of doom,
And Christian hateth Mary that God kissed in Galilee,--
But Don John of Austria is riding to the sea.
Don John calling through the blast and the eclipse
Crying with the trumpet, with the trumpet of his lips,
Trumpet that sayeth ha!
Domino gloria!
Don John of Austria
Is shouting to the ships.

King Philip's in his closet with the Fleece about his neck
(Don John of Austria is armed upon the deck.)
The walls are hung with velvet that is black and soft as sin,
And little dwarfs creep out of it and little dwarfs creep in.
He holds a crystal phial that has colours like the moon,
He touches, and it tingles, and he trembles very soon,
And his face is as a fungus of a leprous white and grey
Like plants in the high houses that are shuttered from the day,
And death is in the phial and the end of noble work,
But Don John of Austria has fired upon the Turk.
Don John's hunting, and his hounds have bayed--
Booms away past Italy the rumour of his raid.
Gun upon gun, ha! ha!
Gun upon gun, hurrah!
Don John of Austria
Has loosed the cannonade.

The Pope was in his chapel before day or battle broke,
(Don John of Austria is hidden in the smoke.)
The hidden room in man's house where God sits all the year,
The secret window whence the world looks small and very dear.
He sees as in a mirror on the monstrous twilight sea
The crescent of his cruel ships whose name is mystery;
They fling great shadows foe-wards, making Cross and Castle dark,
They veil the plumèd lions on the galleys of St. Mark;
And above the ships are palaces of brown, black-bearded chiefs,
And below the ships are prisons, where with multitudinous griefs,
Christian captives sick and sunless, all a labouring race repines
Like a race in sunken cities, like a nation in the mines.
They are lost like slaves that sweat, and in the skies of morning hung
The stair-ways of the tallest gods when tyranny was young.
They are countless, voiceless, hopeless as those fallen or fleeing on
Before the high Kings' horses in the granite of Babylon.
And many a one grows witless in his quiet room in hell
Where a yellow face looks inward through the lattice of his cell,
And he finds his God forgotten, and he seeks no more a sign--
(But Don John of Austria has burst the battle-line!)
Don John pounding from the slaughter-painted poop,
Purpling all the ocean like a bloody pirate's sloop,
Scarlet running over on the silvers and the golds,
Breaking of the hatches up and bursting of the holds,
Thronging of the thousands up that labour under sea
White for bliss and blind for sun and stunned for liberty.

Vivat Hispania!
Domino Gloria!
Don John of Austria
Has set his people free!

Cervantes on his galley sets the sword back in the sheath
(Don John of Austria rides homeward with a wreath.)
And he sees across a weary land a straggling road in Spain,
Up which a lean and foolish knight for ever rides in vain,
And he smiles, but not as Sultans smile, and settles back the blade....
(But Don John of Austria rides home from the Crusade.) 

Лепанто

Искрясь, белые фонтаны льются в солнечном дворце,
Вызывая у Султана смех веселый на лице;
На лице, что в страх повергло все подвластное ему,
Смех волнует тьму лесную, бороды Султана тьму,
И, кровавый полумесяц, полумесяц губ кривит, -
Средиземных вод просторы флот Султана бороздит,
К мысам италийским смело корабли его прошли,
В Адриатике Морского Льва разбили корабли.
И сам папа в агонии руки вскинул пред крестом, -
Королей созвал христианских, чтоб спасали Крест мечом.
Смотрит в зеркало спокойно королева англичан,
Валуа последний сонно в храме слушает орган;
Тень испанского оружья на далеких островах,
Бог у Золотого Рога весел в солнечных лучах.
За холмами еле слышно барабанный гул растет,
Где на троне безыменном принц развенчанный встает,
Где скамью позора кинув, из неведомой страны,
Христиан последний рыцарь меч снимает со стены,
Рыцарь - трубадур последний, для кого запела вдруг
Птица - мир тогда был молод - пролетавшая на юг.
В этой тишине огромной, по дорогам между скал

Гул Крестового Похода постепенно нарастал.
Но далекий гром орудий потревожил тишину, -
Дон-Хуан Австрийский выходит на войну.
И холодный ветер ночи жесткие знамена рвет,
Пламя факелов багровым дымным золотом течет,
Обливая медь литавров, освещая небосклон,
Пушки, трубы и фанфары, и затем - выходит он;
И в кудрявую бородку Дон-Хуан роняет смех,
И, смеясь, пренебрегает в мире славой тронов всех,
И, как знамя всех свободных, гордо голову несет, -
Испании любимой - ура!
Смерть Африке!
Дон-Хуан Австрийский
По морю плывет.

Магомет в раю блаженном над вечернею звездой
(Дон-Хуан Австрийский идет, идет войной).
Он в объятьях вечной гурии трогает слегка тюрбан,
Тот тюрбан, что ткали зори и лазурный океан, -
Содрогнулся сад павлиний, с места Магомет встает,
Он деревьев выше ростом и над ними он идет,
Голосом, сквозь сад летящим, голосом, где гром и звон,
Азриала, Ариэля и Амона кличет он,
Демонов и великанов
С сотней глаз и сотней крыл,
Кто при Мудром Соломоне
В небе место заслужил.

Духи ринулись сквозь утро в пурпур легких облаков,
Духи ринулись из храмов всех разгневанных богов,
В зелени травы и тины поднялись со дна морей,
Где безглазые и злые бродят скопища теней,
Как жемчужною болезнью, тиной облепило их,
Водоросли и моллюски наросли корой на них.
Голубым сапфирным дымом изо всех щелей земли,
К Магомету, словно слуги, на поклон они пришли.
И сказал он: "Раскрывайте недра гор, чтобы скорей
Скрылся в них народ-отшельник от лихой беды своей,
И гоните всех Гяуров, прогоните навсегда,
Ибо с запада, я знаю, к нам опять идет беда.
Надо всем, что в этом мире - Соломонова печать, -
Над печалью, и над знаньем, и уменьем созидать;
С гор высоких, с гор высоких громы грозные гремят,
Этот голос наши домы рушил сотни лет назад.
Это тот, кто слово кисмет ввеки не произнесет, -
Это Ричард, это Раймонд, это Готфрид у ворот;
Этот тот, кто ради выгод улыбнется над бедой; -
Чтоб восстал наш мир навеки - растопчите их ногой!"
Так сказал он, ибо слышал, как грохочет барабан.
Но уже идет войною Австрийский Дон-Хуан.
Внезапно и тихо - ура!
Удар грома из Иберии!
Дон-Хуан Австрийский
Прошел чрез Алкалар.

Михаил святой на гору встал на северных морях
(Дон-Хуан Австрийский летит на парусах),
Где приливы и отливы пенят гребни волн седых,
И где ставят красный парус рыбаки в ладьях своих,
Он трясет копьем железным, каменным стучит крылом, -
Сквозь Нормандию проходит этот одинокий гром.
И весь север полон текстов и больных усталых глаз,
И от злобы умирает добродетель в этот час,
Христианина Христианин насмерть в доме бьет ножом,
Он в испуге пред Христовым опечаленным лицом,
Ненавидит он Марию, что Господь приветил сам.
(Дон-Хуан Австрийский несется по волнам.)
И призывает Дон-Хуан сквозь тьму и ветра вой,
И губы сложены его рокочущей трубой,
Трубой ревущей - Ха!
Domino gloria!
Дон-Хуан Австрийский
Скликает корабли.

Король Филипп в своем дворце, украшенный руном
(Дон-Хуан Австрийский на палубе с мечом),
А на стенах черный бархат, бархат мягкий, точно грех.
Карлики ползут по складкам, прячась в бархат, словно в мех,
И фиал едва пригубил, и хрусталь уже звенит,
На лице его бескровном серо-пепельный налет,
То лицо - как лист растенья, что всегда во тьме растет,
В том фиале смерть таится, и конец благим делам,
Но Дон-Хуан Австрийский стреляет по врагам.
Но Дон-Хуан охотится, и свора псов ревет,
И по Италии слух гремит о том, что он идет.
Выстрел за выстрелом - бах! бах!
Выстрел за выстрелом - ура!
Дон-Хуан Австрийский
Открыл огонь!

Папа был в своей часовне в день, когда возникнул бой
(Дон-Хуан в дыму, как в туче, словно в туче громовой),
Папа в комнате потайной, только с господом самим.
Там в оконце мир глядится крошечным и дорогим;
Он, как в зеркале, в оконце видит - в дымных облаках
Выстроенный полумесяцем флот его на парусах,
Крест и Замок покрывая тенью, мчится на врагов,
Скрыв корабль святого Марка и его крылатых львов.
Он вождей чернобородых видит в палубных дворцах,
А под палубами в тюрьмах, где царит смертельный страх, -
Гибнут пленные христиане от страданий и тоски,
Словно брошенные в море или в шахты-рудники.
Гибнут, как рабы в работе - и повисла в облаках
Лестница богов, великих в дальних древних временах,
Гибнут молча, без надежды, как и те, что пред царем
На граните Вавилона погибали под конем;
И не мало их теряет разум свой в таком аду,
И надсмотрщик желтолицый бьет кнутом их на ходу.
Папа видит - нет спасенья, и господь его забыт.

Но Дон-Хуан Австрийский сквозь строй врагов летит
И с кровью залитой кормы из пушек он палит, -
Кроваво-пурпурным огнем весь океан горит,
И волн серебряных кипят, как кровью, гребешки,
И люки взламывает он и трюмные замки,
И тысячами пленные выходят на простор,
Их свет свободный опьянил и ослепил их взор
Vivat Hispania!
Domino gloria!
Дон-Хуан Австрийский
Свой народ освободил.

И Сервантес на галере меч в ножны запрятал свой
(Победою увенчан Дон-Хуан спешит домой),
Вновь пустынные дороги видит он в своей стране,
Где скитаться будет вечно тощий рыцарь на коне,
Пряча меч и улыбаясь, но не так, как тот Султан...
(Из Крестового Похода возвратился Дон-Хуан.)

Перевод М. Фромана

Поддержать сайт