Вальтер Скотт (Walter Scott)

The Field of Waterloo

I.

Fair Brussels, thou art far behind,
Though, lingering on the morning wind,
We yet may hear the hour
Pealed over orchard and canal,
With voice prolonged and measured fall,
From proud St. Michael's tower;
Thy wood, dark Soignies, holds us now,
Where the tall beeches' glossy bough
For many a league around,
With birch and darksome oak between,
Spreads deep and far a pathless screen,
Of tangled forest ground.
Stems planted close by stems defy
The adventurous foot-the curious eye
For access seeks in vain;
And the brown tapestry of leaves,
Strewed on the blighted ground, receives
Nor sun, nor air, nor rain.
No opening glade dawns on our way,
No streamlet, glancing to the ray,
Our woodland path has crossed;
And the straight causeway which we tread
Prolongs a line of dull arcade,
Unvarying through the unvaried shade
Until in distance lost.

II.

A brighter, livelier scene succeeds;
In groups the scattering wood recedes,
Hedge-rows, and huts, and sunny meads,
And corn-fields glance between;
The peasant, at his labour blithe,
Plies the hooked staff and shortened scythe:-
But when these ears were green,
Placed close within destruction's scope,
Full little was that rustic's hope
Their ripening to have seen!
And, lo, a hamlet and its fane:-
Let not the gazer with disdain
Their architecture view;
For yonder rude ungraceful shrine,
And disproportioned spire, are thine,
Immortal WATERLOO!

III.

Fear not the heat, though full and high
The sun has scorched the autumn sky,
And scarce a forest straggler now
To shade us spreads a greenwood bough;
These fields have seen a hotter day
Than e'er was fired by sunny ray,
Yet one mile on-yon shattered hedge
Crests the soft hill whose long smooth ridge
Looks on the field below,
And sinks so gently on the dale
That not the folds of Beauty's veil
In easier curves can flow.
Brief space from thence, the ground again
Ascending slowly from the plain
Forms an opposing screen,
Which, with its crest of upland ground,
Shuts the horizon all around.
The softened vale between
Slopes smooth and fair for courser's tread;
Not the most timid maid need dread
To give her snow-white palfrey head
On that wide stubble-ground;
Nor wood, nor tree, nor bush are there,
Her course to intercept or scare,
Nor fosse nor fence are found,
Save where, from out her shattered bowers,
Rise Hougomont's dismantled towers.

IV.

Now, see'st thou aught in this lone scene
Can tell of that which late hath been? -
A stranger might reply,
'The bare extent of stubble-plain
Seems lately lightened of its grain;
And yonder sable tracks remain
Marks of the peasant's ponderous wain,
When harvest-home was nigh.
On these broad spots of trampled ground,
Perchance the rustics danced such round
As Teniers loved to draw;
And where the earth seems scorched by flame,
To dress the homely feast they came,
And toiled the kerchiefed village dame
Around her fire of straw.'

V.

So deem'st thou-so each mortal deems,
Of that which is from that which seems:-
But other harvest here
Than that which peasant's scythe demands,
Was gathered in by sterner hands,
With bayonet, blade, and spear.
No vulgar crop was theirs to reap,
No stinted harvest thin and cheap!
Heroes before each fatal sweep
Fell thick as ripened grain;
And ere the darkening of the day,
Piled high as autumn shocks, there lay
The ghastly harvest of the fray,
The corpses of the slain.

VI.

Ay, look again-that line, so black
And trampled, marks the bivouac,
Yon deep-graved ruts the artillery's track,
So often lost and won;
And close beside, the hardened mud
Still shows where, fetlock-deep in blood,
The fierce dragoon, through battle's flood,
Dashed the hot war-horse on.
These spots of excavation tell
The ravage of the bursting shell -
And feel'st thou not the tainted steam,
That reeks against the sultry beam,
From yonder trenched mound?
The pestilential fumes declare
That Carnage has replenished there
Her garner-house profound.

VII.

Far other harvest-home and feast,
Than claims the boor from scythe released,
On these scorched fields were known!
Death hovered o'er the maddening rout,
And, in the thrilling battle-shout,
Sent for the bloody banquet out
A summons of his own.
Through rolling smoke the Demon's eye
Could well each destined guest espy,
Well could his ear in ecstasy
Distinguish every tone
That filled the chorus of the fray -
From cannon-roar and trumpet-bray,
From charging squadrons' wild hurra,
From the wild clang that marked their way, -
Down to the dying groan,
And the last sob of life's decay,
When breath was all but flown.

VIII.

Feast on, stern foe of mortal life,
Feast on!-but think not that a strife,
With such promiscuous carnage rife,
Protracted space may last;
The deadly tug of war at length
Must limits find in human strength,
And cease when these are past.
Vain hope!-that morn's o'erclouded sun
Heard the wild shout of fight begun
Ere he attained his height,
And through the war-smoke, volumed high,
Still peals that unremitted cry,
Though now he stoops to night.
For ten long hours of doubt and dread,
Fresh succours from the extended head
Of either hill the contest fed;
Still down the slope they drew,
The charge of columns paused not,
Nor ceased the storm of shell and shot;
For all that war could do
Of skill and force was proved that day,
And turned not yet the doubtful fray
On bloody Waterloo.

IX.

Pale Brussels! then what thoughts were thine,
When ceaseless from the distant line
Continued thunders came!
Each burgher held his breath, to hear
These forerunners of havoc near,
Of rapine and of flame.
What ghastly sights were thine to meet,
When rolling through thy stately street,
The wounded showed their mangled plight
In token of the unfinished fight,
And from each anguish-laden wain
The blood-drops laid thy dust like rain!
How often in the distant drum
Heard'st thou the fell Invader come,
While Ruin, shouting to his band,
Shook high her torch and gory brand! -
Cheer thee, fair City! From yon stand,
Impatient, still his outstretched hand
Points to his prey in vain,
While maddening in his eager mood,
And all unwont to be withstood,
He fires the fight again.

X.

'On! On!' was still his stern exclaim;
'Confront the battery's jaws of flame!
Rush on the levelled gun!
My steel-clad cuirassiers, advance!
Each Hulan forward with his lance,
My Guard-my Chosen-charge for France,
France and Napoleon!'
Loud answered their acclaiming shout,
Greeting the mandate which sent out
Their bravest and their best to dare
The fate their leader shunned to share.
But HE, his country's sword and shield,
Still in the battle-front revealed,
Where danger fiercest swept the field,
Came like a beam of light,
In action prompt, in sentence brief -
'Soldiers, stand firm!' exclaimed the Chief,
'England shall tell the fight!'

XI.

On came the whirlwind-like the last
But fiercest sweep of tempest-blast -
On came the whirlwind-steel-gleams broke
Like lightning through the rolling smoke;
The war was waked anew,
Three hundred cannon-mouths roared loud,
And from their throats, with flash and cloud,
Their showers of iron threw.
Beneath their fire, in full career,
Rushed on the ponderous cuirassier,
The lancer couched his ruthless spear,
And hurrying as to havoc near,
The cohorts' eagles flew.
In one dark torrent, broad and strong,
The advancing onset rolled along,
Forth harbingered by fierce acclaim,
That, from the shroud of smoke and flame,
Pealed wildly the imperial name.

XII.

But on the British heart were lost
The terrors of the charging host;
For not an eye the storm that viewed
Changed its proud glance of fortitude,
Nor was one forward footstep stayed,
As dropped the dying and the dead.
Fast as their ranks the thunders tear,
Fast they renewed each serried square;
And on the wounded and the slain
Closed their diminished files again,
Till from their line scarce spears'-lengths three,
Emerging from the smoke they see
Helmet, and plume, and panoply, -
Then waked their fire at once!
Each musketeer's revolving knell,
As fast, as regularly fell,
As when they practise to display
Their discipline on festal day.
Then down went helm and lance,
Down were the eagle banners sent,
Down reeling steeds and riders went,
Corslets were pierced, and pennons rent;
And, to augment the fray,
Wheeled full against their staggering flanks,
The English horsemen's foaming ranks
Forced their resistless way.
Then to the musket-knell succeeds
The clash of swords-the neigh of steeds -
As plies the smith his clanging trade,
Against the cuirass rang the blade;
And while amid their close array
The well-served cannon rent their way,
And while amid their scattered band
Raged the fierce rider's bloody brand,
Recoiled in common rout and fear,
Lancer and guard and cuirassier,
Horsemen and foot,-a mingled host
Their leaders fall'n, their standards lost.

XIII.

Then, WELLINGTON! thy piercing eye
This crisis caught of destiny -
The British host had stood
That morn 'gainst charge of sword and lance
As their own ocean-rocks hold stance,
But when thy voice had said, 'Advance!'
They were their ocean's flood. -
O Thou, whose inauspicious aim
Hath wrought thy host this hour of shame,
Think'st thou thy broken bands will bide
The terrors of yon rushing tide?
Or will thy chosen brook to feel
The British shock of levelled steel,
Or dost thou turn thine eye
Where coming squadrons gleam afar,
And fresher thunders wake the war,
And other standards fly? -
Think not that in yon columns, file
Thy conquering troops from distant Dyle -
Is Blucher yet unknown?
Or dwells not in thy memory still
(Heard frequent in thine hour of ill),
What notes of hate and vengeance thrill
In Prussia's trumpet-tone? -
What yet remains?-shall it be thine
To head the relics of thy line
In one dread effort more? -
The Roman lore thy leisure loved,
And than canst tell what fortune proved
That Chieftain, who, of yore,
Ambition's dizzy paths essayed
And with the gladiators' aid
For empire enterprised -
He stood the cast his rashness played,
Left not the victims he had made,
Dug his red grave with his own blade,
And on the field he lost was laid,
Abhorred-but not despised.

XIV.

But if revolves thy fainter thought
On safety-howsoever bought, -
Then turn thy fearful rein and ride,
Though twice ten thousand men have died
On this eventful day
To gild the military fame
Which thou, for life, in traffic tame
Wilt barter thus away.
Shall future ages tell this tale
Of inconsistence faint and frail?
And art thou He of Lodi's bridge,
Marengo's field, and Wagram's ridge!
Or is thy soul like mountain-tide,
That, swelled by winter storm and shower,
Rolls down in turbulence of power,
A torrent fierce and wide;
Reft of these aids, a rill obscure,
Shrinking unnoticed, mean and poor,
Whose channel shows displayed
The wrecks of its impetuous course,
But not one symptom of the force
By which these wrecks were made!

XV.

Spur on thy way!-since now thine ear
Has brooked thy veterans' wish to hear,
Who, as thy flight they eyed
Exclaimed,-while tears of anguish came,
Wrung forth by pride, and rage, and shame,
'O that he had but died!'
But yet, to sum this hour of ill,
Look, ere thou leav'st the fatal hill,
Back on yon broken ranks -
Upon whose wild confusion gleams
The moon, as on the troubled streams
When rivers break their banks,
And, to the ruined peasant's eye,
Objects half seen roll swiftly by,
Down the dread current hurled -
So mingle banner, wain, and gun,
Where the tumultuous flight rolls on
Of warriors, who, when morn begun,
Defied a banded world.

XVI.

List-frequent to the hurrying rout,
The stern pursuers' vengeful shout
Tells, that upon their broken rear
Rages the Prussian's bloody spear.
So fell a shriek was none,
When Beresina's icy flood
Reddened and thawed with flame and blood,
And, pressing on thy desperate way,
Raised oft and long their wild hurra,
The children of the Don.
Thine ear no yell of horror cleft
So ominous, when, all bereft
Of aid, the valiant Polack left -
Ay, left by thee-found soldiers grave
In Leipsic's corpse-encumbered wave.
Fate, in those various perils past,
Reserved thee still some future cast;
On the dread die thou now hast thrown
Hangs not a single field alone,
Nor one campaign-thy martial fame,
Thy empire, dynasty, and name
Have felt the final stroke;
And now, o'er thy devoted head
The last stern vial's wrath is shed,
The last dread seal is broke.

XVII.

Since live thou wilt-refuse not now
Before these demagogues to bow,
Late objects of thy scorn and hate,
Who shall thy once imperial fate
Make wordy theme of vain debate. -
Or shall we say, thou stoop'st less low
In seeking refuge from the foe,
Against whose heart, in prosperous life,
Thine hand hath ever held the knife?
Such homage hath been paid
By Roman and by Grecian voice,
And there were honour in the choice,
If it were freely made.
Then safely come-in one so low, -
So lost,-we cannot own a foe;
Though dear experience bid us end,
In thee we ne'er can hail a friend. -
Come, howsoe'er-but do not hide
Close in thy heart that germ of pride,
Erewhile, by gifted bard espied,
That 'yet imperial hope;'
Think not that for a fresh rebound,
To raise ambition from the ground,
We yield thee means or scope.
In safety come-but ne'er again
Hold type of independent reign;
No islet calls thee lord,
We leave thee no confederate band,
No symbol of thy lost command,
To be a dagger in the hand
From which we wrenched the sword.

XVIII.

Yet, even in yon sequestered spot,
May worthier conquest be thy lot
Than yet thy life has known;
Conquest, unbought by blood or harm,
That needs nor foreign aid nor arm,
A triumph all thine own.
Such waits thee when thou shalt control
Those passions wild, that stubborn soul,
That marred thy prosperous scene:-
Hear this-from no unmoved heart,
Which sighs, comparing what THOU ART
With what thou MIGHT'ST HAVE BEEN!

XIX.

Thou, too, whose deeds of fame renewed
Bankrupt a nation's gratitude,
To thine own noble heart must owe
More than the meed she can bestow.
For not a people's just acclaim,
Not the full hail of Europe's fame,
Thy Prince's smiles, the State's decree,
The ducal rank, the gartered knee,
Not these such pure delight afford
As that, when hanging up thy sword,
Well may'st thou think, 'This honest steel
Was ever drawn for public weal;
And, such was rightful Heaven's decree,
Ne'er sheathed unless with victory!'

XX.

Look forth, once more, with softened heart,
Ere from the field of fame we part;
Triumph and Sorrow border near,
And joy oft melts into a tear.
Alas! what links of love that morn
Has War's rude hand asunder torn!
For ne'er was field so sternly fought,
And ne'er was conquest dearer bought,
Here piled in common slaughter sleep
Those whom affection long shall weep
Here rests the sire, that ne'er shall strain
His orphans to his heart again;
The son, whom, on his native shore,
The parent's voice shall bless no more;
The bridegroom, who has hardly pressed
His blushing consort to his breast;
The husband, whom through many a year
Long love and mutual faith endear.
Thou canst not name one tender tie,
But here dissolved its relics lie!
Oh! when thou see'st some mourner's veil
Shroud her thin form and visage pale,
Or mark'st the Matron's bursting tears
Stream when the stricken drum she hears;
Or see'st how manlier grief, suppressed,
Is labouring in a father's breast, -
With no inquiry vain pursue
The cause, but think on Waterloo!

XXI.

Period of honour as of woes,
What bright careers 'twas thine to close! -
Marked on thy roll of blood what names
To Britain's memory, and to Fame's,
Laid there their last immortal claims!
Thou saw'st in seas of gore expire
Redoubted PICTON'S soul of fire -
Saw'st in the mingled carnage lie
All that of PONSONBY could die -
DE LANCEY change Love's bridal-wreath
For laurels from the hand of Death -
Saw'st gallant MILLER'S failing eye
Still bent where Albion's banners fly,
And CAMERON, in the shock of steel,
Die like the offspring of Lochiel;
And generous GORDON, 'mid the strife,
Fall while he watched his leader's life. -
Ah! though her guardian angel's shield
Fenced Britain's hero through the field.
Fate not the less her power made known,
Through his friends' hearts to pierce his own!

XXII.

Forgive, brave Dead, the imperfect lay!
Who may your names, your numbers, say?
What high-strung harp, what lofty line,
To each the dear-earned praise assign,
From high-born chiefs of martial fame
To the poor soldier's lowlier name?
Lightly ye rose that dawning day,
From your cold couch of swamp and clay,
To fill, before the sun was low,
The bed that morning cannot know. -
Oft may the tear the green sod steep,
And sacred be the heroes' sleep,
Till time shall cease to run;
And ne'er beside their noble grave,
May Briton pass and fail to crave
A blessing on the fallen brave
Who fought with Wellington!

XXIII.

Farewell, sad Field! whose blighted face
Wears desolation's withering trace;
Long shall my memory retain
Thy shattered huts and trampled grain,
With every mark of martial wrong,
That scathe thy towers, fair Hougomont!
Yet though thy garden's green arcade
The marksman's fatal post was made,
Though on thy shattered beeches fell
The blended rage of shot and shell,
Though from thy blackened portals torn,
Their fall thy blighted fruit-trees mourn,
Has not such havoc bought a name
Immortal in the rolls of fame?
Yes-Agincourt may be forgot,
And Cressy be an unknown spot,
And Blenheim's name be new;
But still in story and in song,
For many an age remembered long,
Shall live the towers of Hougomont
And Field of Waterloo!


Conclusion


Stern tide of human Time! that know'st not rest,
But, sweeping from the cradle to the tomb,
Bear'st ever downward on thy dusky breast
Successive generations to their doom;
While thy capacious stream has equal room
For the gay bark where Pleasure's steamers sport,
And for the prison-ship of guilt and gloom,
The fisher-skiff, and barge that bears a court,
Still wafting onward all to one dark silent port;-

Stern tide of Time! through what mysterious change
Of hope and fear have our frail barks been driven!
For ne'er, before, vicissitude so strange
Was to one race of Adam's offspring given.
And sure such varied change of sea and heaven,
Such unexpected bursts of joy and woe,
Such fearful strife as that where we have striven,
Succeeding ages ne'er again shall know,
Until the awful term when Thou shalt cease to flow.

Well hast thou stood, my Country!-the brave fight
Hast well maintained through good report and ill;
In thy just cause and in thy native might,
And in Heaven's grace and justice constant still;
Whether the banded prowess, strength, and skill
Of half the world against thee stood arrayed,
Or when, with better views and freer will,
Beside thee Europe's noblest drew the blade,
Each emulous in arms the Ocean Queen to aid.

Well art thou now repaid-though slowly rose,
And struggled long with mists thy blaze of fame,
While like the dawn that in the orient glows
On the broad wave its earlier lustre came;
Then eastern Egypt saw the growing flame,
And Maida's myrtles gleamed beneath its ray,
Where first the soldier, stung with generous shame,
Rivalled the heroes of the watery way,
And washed in foemen's gore unjust reproach away.

Now, Island Empress, wave thy crest on high,
And bid the banner of thy Patron flow,
Gallant Saint George, the flower of Chivalry,
For thou halt faced, like him, a dragon foe,
And rescued innocence from overthrow,
And trampled down, like him, tyrannic might,
And to the gazing world may'st proudly show
The chosen emblem of thy sainted Knight,
Who quelled devouring pride and vindicated right.

Yet 'mid the confidence of just renown,
Renown dear-bought, but dearest thus acquired,
Write, Britain, write the moral lesson down:
'Tis not alone the heart with valour fired,
The discipline so dreaded and admired,
In many a field of bloody conquest known,
-Such may by fame be lured, by gold be hired:
'Tis constancy in the good cause alone
Best justifies the meed thy valiant sons have won. 

Поле Ватерлоо

    1

   Сокрылся позади Брюссель,
   И только слышим мы досель,
      Как, эхом повторен,
   Несется мерной чередой
   Над парками и над водой
      Часов протяжный звон.
   Мы входим, темный Суаньи,
   В леса дремучие твои:
      Здесь глянцевитый бук
   Непроницаемый шатер
   Своих густых ветвей простер
      На много лье вокруг.
   Напрасно путник, осмелев,
   Прохода ищет меж дерев,
      Поднявшихся стеной;
   И на ковер гнилой листвы
   Не упадет из синевы
      Ни луч, ни дождь, ни зной.
   Свет не обрадует очей,
   Шумя, сверкающий ручей
      Не вынырнет из мглы;
   Куда ни обращаем взгляд,
   Вдоль нашего пути стоят,
   Угрюмо вытянувшись в ряд,
      Угрюмые стволы.

    2

   Открылась неба синева,
   Вдаль отступают дерева,
   Видны кустарники, трава,
      Селенье и овраг.
   Крестьянин в поле у межи
   Склонился над снопами ржи;
      А ведь не ждал бедняк,
   Когда стояли зеленя
   Вблизи нещадного огня,
      Что снимет спелый злак!
   А там лачуги позади
   И храм... О путник, не гляди
      С презреньем на село:
   Хоть жалок колокольни вид,
   Но вспомни, что она стоит
      В бессмертном Ватерлоо!

    3

   Не бойся солнца, хоть волной
   Нас обдает осенний зной
   И далеко отставший лес
   Не защищает от небес:
   Был день, когда поля и лог
   Иной огонь сильнее жег.
   Идем вперед мы, где кусты,
   Венчая гребень высоты,
      Над полем поднялись.
   Отлогий холм уходит вдаль
   И, как красавицы вуаль,
      Спадает плавно вниз.
   Немного дале, в свой черед,
   Пред нами новый холм встает,
      Сокрывший небосклон,
   И, образуя полукруг,
   Широкою грядою луг
      Охватывает он.
   Здесь спуск удобен и подъем,
   И дева робкая верхом
   Без страха правит скакуном,
      Спускаясь в мирный дол.
   Ни куст, ни дерево, ни сад
   Дороги ей не преградят,
      Ни ров, ни частокол.
   Но дальше, рощей затенен,
   Подъемлет башни Угумон.

    4

   И если путника спросить,
   Что здесь могло происходить,
      То скажет он в ответ:
   "С широких вспаханных полос
   Крестьянин урожай увез,
   И тяжко нагруженный воз
   Своих окованных колес
      Оставил длинный след.
   А мужики навеселе
   На той утоптанной земле
      Плясали до утра,
   И пировали у лачуг,
   Там, где, спаленный, черен луг,
   И жены их сновали вкруг
      Горящего костра".

    5

   И он и каждый так решит,
   Кто этот край впервые зрит.
      Но только не жнецы
   Трудились здесь, и не серпом,
   А пикой, саблей и штыком -
      Суровые бойцы.
   Не хлеб сбирали в сих полях.
   Не жалкий злак; но каждый взмах
   Героев повергал во прах,
      Как срезанный ячмень;
   И в час, когда ночная мгла
   На жатву страшную сошла,
   Скирдами высились тела
      Сраженных в этот день.

    6

   Взгляни опять - тот черный знак
   Оставил н_а_ поле бивак;
   Вокруг него следы атак
      И грозного огня.
   А рядом, где засохла грязь,
   Там кровь потоками лилась
   И, в битву яростно стремясь,
      Хлестал драгун коня.
   Вон та глубокая нора -
   След раскаленного ядра.
   Ты чувствуешь, как смрадный пар
   Вливается в полдневный жар
      Зловонною волной
   Из недр засыпанных холмов?
   Знай - то Убийство до краев
      Амбар набило свой.

    7

   То был не праздник средь равнин,
   Какой справляет селянин,
      Оставив серп и плуг!
   Над обезумевшей толпой
   Носилась Смерть под битвы вой,
   И всех на пир кровавый свой
      Она звала вокруг.
   А Дьявол, разрывая тьму,
   Гостей отыскивал в дыму,
   И удавалося ему
      Расслышать каждый звук,
   Вливающийся в бранный рев, -
   От зычных пушечных громов,
   И крика дикого стрелков,
   И лязга дикого клинков
      До хрипа смертных мук,
   Когда при скрежете зубов
      Смолкает сердца стук.

    8

   Пируй, жестокий враг людской!
   Пируй, но знай: чем жарче бой
   С его нещадною резней,
      Тем кончится скорей:
   Губительный напор войны
   Спадает, коль истощены
      Все силы у людей.
   Надежда тщетная! С утра
   Поднялся к тучам клич "ура!"
      Над полем роковым;
   Теперь уж близится закат,
   Но не смолкает крик солдат,
      Клубится черный дым.
   И свыше десяти часов
   Идут, идут с вершин холмов
   На бранный дол ряды полков -
      Несметно их число;
   Свирепым штурмам нет конца,
   Не утихает град свинца:
      Все в страшный бой пошло -
   Уменье, сила и расчет,
   Но битвы не решен исход
      На поле Ватерлоо.

    9

   Скажи, Брюссель, что думал ты,
   Когда с далекой высоты
      Протяжный несся гром
   И с дрожью слышал млад и стар
   Звук, предвещавший им пожар,
      Насилье и разгром?
   Как страшно в грохоте колес
   Вдоль улиц двигался обоз
   Страданьем груженных телег,
   Везя израненных калек,
   И позади кровавый ток
   Струился прямо на песок.
   Как часто, слыша барабан,
   Ты думал, что вошел тиран
   И что занес уже Разбой
   Кровавый факел над тобой.
   О не страшись! На поле том
   Напрасно на тебя перстом
      Указывает враг,
   И, не привыкший уступать,
   Опять вздымает и опять
      Кровавый вал атак.

    10

   Он все кричал: "Марш! Марш! Быстрей!
   На пламя ярых батарей!
      На вражеский заслон!
   Пусть каждый латник в бой идет!
   Уланы с пиками, вперед!
   Гвардейцы, Франция зовет
      И я, Наполеон!"
   В ответ восторга клич звучал,
   Он смерти лучших обрекал,
   Но с ними горестный удел
   Сам разделить не захотел.
   А Тот - отчизны щит и меч -
   Являлся средь кровавых сеч,
   Чтобы сердца солдат зажечь,
      Как света луч дневной;
   Одушевляя каждый полк,
   Вождь восклицал: "Исполним долг
      Пред Англией родной!"

    11

   Поднялся вихрь, сраженье скрыв,
   Как бури яростный порыв;
   Поднялся вихрь, и сталь за ним
   Сверкнула молнией сквозь дым;
      Проснулась вновь война.
   Три сотни пушек, озверев,
   Извергли из горящих чрев
      Потоки чугуна.
   И за завесою огня
   Пришпорил кирасир коня,
   Уланы, пиками звеня,
   Пошли, и, войско осеня,
      Взметнулись знамена.
   Как бурные потоки вод,
   Французы ринулись вперед.
   И над равниной в тот же миг
   Протяжный и свирепый крик
   В честь императора возник.

    12

   Но страшный натиск вражьих сил
   Сердец британских не смутил;
   Никто из доблестных солдат
   Не опустил свой гордый взгляд,
   И возле падающих тел
   Их твердый шаг не ослабел.
   Как только ядра рвали строй,
   Они смыкались вновь стеной,
   И снова высились, тверды,
   Их непреклонные ряды.
   Когда ж пред ними, как мираж,
   Из дыма вырвались плюмаж,
   Кираса, пика и палаш -
      Загрохотал огонь!
   И каждый бравый мушкетер
   В стрельбе проворен был и скор
   И точно выпускал заряд,
   Как будто это был парад.
      Пробили пули бронь.
   Упали кони, седоки;
   Свалились шлемы, тесаки;
   Орлы знаменные, значки
      Валяются в пыли.
   А эскадроны англичан,
   Тесня врагов смятенный стан,
      Их с флангов обошли.
   И вспыхнул рукопашный бой
   Вслед за ружейною пальбой;
   Как в кузнице, со всех сторон
   Металла раздавался звон.
   Когда ж, взметая дым и прах,
   Пробили пушки брешь в рядах,
   Когда врубилась сталь клинков
   В шеренги дрогнувших полков,
   Мгновенный страх объял солдат -
   И с воплем ринулись назад
   Остатки вражеских колонн,
   Без командиров, без знамен.

    13

   Тут, Веллингтон, твой острый взор
   Судьбы увидел приговор:
      В тот день британский строй
   Под натиском врага стоял,
   Как ряд родных прибрежных скал;
   Когда же ты "Вперед!" сказал,
      Он хлынул, как прибой.
   А ты, коварный властелин,
   Узри позор своих дружин!
   Ты мнишь, что сломленная рать
   Лавину сможет удержать;
   Иль ветеранам нипочем
   С британским встретиться штыком?
      Теперь ты вдаль взгляни,
   Где скачут в бой вослед знамен
   За эскадроном эскадрон;
      Ты думаешь, они -
   Войска победные Груши?
   Нет, обольщаться не спеши -
      То пруссаки идут!
   Иль ты забыл сей трубный глас,
   Зловещий в твой недобрый час,
   Который прозвучал сейчас,
      Как зов на страшный суд?
   О, если б ты увлек с собой
   Остатки войск в последний бой
      И вместе с ними пал!
   Ты Риму подражать хотел -
   Так вспомни горестный удел
      Вождя, что притязал
   На императорский венок
   И гладиаторов увлек
      В мятежный свой союз.
   Он твердо встретил злобный рок,
   Не бросил тех, кого обрек
   На гибель, но, держа клинок,
   На поле брани с ними лег -
      Злодей, но все ж не трус.

    14

   Но если робкою душой
   Спасения любой ценой
   Ты жаждешь, - прочь стреми свой бег,
   Хоть двадцать тысяч человек
      Смерть приняли в бою,
   Чтоб славу для тебя стяжать,
   А ты ее теперь отдать
      Готов за жизнь свою.
   В веках грядущих кто поймет
   Изменчивость твою? Где тот
   Герой, кого являли нам
   Маренго, Лоди и Ваграм?
      Иль дух твой - как поток:
   Наполненный снегами с круч,
   Он вниз свергается, могуч,
      Неистов и широк;
   Когда ж нет помощи ничьей,
   Он - жалкий, высохший ручей,
      И вдоль него тогда
   Остатки буйств его видны -
   Навалены, наметены,
      Но силы нет следа.

    15

   Пришпорь коня! Не то опять
   Тебе придется услыхать
      Твоих гвардейцев стон,
   В котором, мнилось, жгучий стыд
   Был с яростью и болью слит:
      "Уж лучше б умер он!"
   Но прежде чем скакать назад,
   На поле брось последний взгляд,
      Прощаясь навсегда.
   Туманный месяц свет струит
   В долину, и она бурлит,
      Как полая вода,
   Когда весенняя река
   Несет пожитки бедняка,
      Стремя за валом вал, -
   Так бешеный поток людей
   Знамена, пушки, лошадей
   Увлек лавиною своей
      И в поле разбросал.

    16

   Чу! Мстительный и грозный крик
   До слуха твоего достиг.
   То в прорванном тылу твоем
   Пруссак орудует копьем.
      В снегах Березины
   Не так зловещ был возглас тот,
   Когда от крови таял лед,
   И, средь бегущих сея страх,
   Кричали яростно "ура!"
      Донских степей сыны.
   Иль вспомни вопль, что мрак пронзил
   Под Лейпцигом, когда без сил,
   Тобой союзник брошен был
   И трупов полная река
   Прияла тело поляка.
   Тебе ж средь этих бед судьбой
   Назначен жребий был другой.
   И ныне роковой исход
   Ждал не сраженье, не поход;
   Нет, час решительный настал,
   Ты славу, имя потерял,
      Империю и честь;
   И пал с главы твоей венец,
   Когда излились наконец
      Небесный гнев и месть.

    17

   Ты хочешь жить? Тогда смирись,
   Витиям дерзким покорись,
   Которых некогда презрел;
   Они среди ничтожных дел
   Решат твой царственный удел.
   Иль жребий менее суров -
   Искать приюта у врагов,
   Против которых свой кинжал
   Ты постоянно обнажал?
      Тому примеры есть
   В анналах древности седой.
   И, будь свободен выбор твой,
      Тебе б он сделал честь.
   Так приходи. Мы не почтем
   Поверженного ниц врагом,
   Хоть горький опыт говорит:
   Дружить с тобой не сможет бритт.
   И все ж мы скажем; приходи,
   Но не скрывай надежд в груди,
   Не помышляй, что впереди
      Тебя ждет власть опять.
   Мы не хотим, чтоб спесь твоя,
   Таящаяся, как змея,
      Могла главу поднять.
   Приди, но ты не сможешь, знай,
   Ни остров, ни единый край
      Теперь своим наречь;
   Тебя покинут все войска:
   Не должно оставлять клинка,
   Чтоб завладела им рука,
      Из коей вырван меч.

    18

   Быть может, ты, покинув свет,
   Славнейшую из всех побед
      Сумеешь одержать;
   Триумф без крови, без вреда
   И без вассалов лишь тогда
   Дано тебе стяжать,
   Когда избудешь ты в тиши
   Неистовство своей души:
      Оно - твой злобный рок.
   Внемли мне: я не раз вздыхал,
   О том помыслив, _чем ты стал_
      И чем ты _стать бы мог!_

    19

   А ты, чьи подвиги страна
   Бессильна наградить сполна,
   Ты истинную благодать
   Лишь в сердце можешь отыскать.
   Восторг народа твоего,
   И всей Европы торжество,
   Привет монарха и палат,
   Высокий сан, поток наград
   Не стоят тех благих минут,
   Когда, окончив бранный труд,
   Ты скажешь: "Я дерзнул извлечь
   Лишь для отечества свой меч
   И не вложил его в ножны,
   Пока не выиграл войны".

    20

   Взгляни с поникшей головой
   На поле славы боевой.
   От триумфальных колесниц
   Всегда несется плач вдовиц.
   В тот день рука войны в крови
   Расторгла столько уз любви!
   Страшнее битв не видел свет,
   Дороже не знавал побед.
   И льются слезы у могил
   Тех, кто навеки здесь почил.
   Здесь и отец, что не прижмет
   К груди оставленных сирот;
   И сын, что к матери родной
   Уж не воротится домой;
   Жених, кому не обнимать
   Невесту робкую опять;
   Супруг, что не познает вновь
   Подруги верную любовь.
   Родных и близких без числа
   Смерть беспощадно унесла!
   И если черная вуаль
   Скрывает девичью печаль,
   Иль женский плач раздастся вдруг
   В ответ на барабанный стук,
   Иль потаенная тоска
   Терзает сердце старика, -
   Не вопрошай, какое зло
   Причиной, - вспомни Ватерлоо!

    21

   День нашей доблести и слез,
   Какие жизни ты унес!
   Тобой Британии сыны
   В анналах подвигов страны
   Навеки запечатлены.
   Ты видел, как, рубясь в бою,
   Окончил Пиктон жизнь свою;
   Как Понсонби, лишаясь сил,
   Глаза орлиные смежил.
   Де Ланей вместо брачных уз
   Со смертью заключил союз.
   А Миллер, падая, привет
   Родным знаменам слал вослед.
   Потомок северных племен,
   Сражен могучий Камерон;
   И Гордон, жизни не щадя,
   Погиб бесстрашно за вождя.
   Увы! хоть силой неземной
   Спасен Британии герой,
   Всю мощь перунов роковых
   Изведал он в друзьях своих.

    22

   Простите, павшие в бою,
   Песнь недостойную мою!
   Высокий стих и лиры глас
   Бессильны возвеличить вас
   Всех - от прославленных вождей
   До скромных и простых людей.
   Легко в то утро встали вы
   С сырого ложа из травы,
   Чтоб раньше чем померкнет день
   В могильную сокрыться сень.
   Падет слеза на ваш покров,
   Свят до скончания веков
      Героев будет сон.
   Когда ж британец здесь пройдет,
   Молитву тихо он прочтет
   За павших, тех, кого в поход
      Вел славный Веллингтон!

    23

   Прощай же, поле, где видны
   Следы губительной войны.
   Надолго память сохранит
   Твоих разбитых хижин вид,
   Тебя, прекрасный Угумон,
   Израненный со всех сторон.
   Пусть сад зеленоглавый твой
   Стал местом сечи роковой,
   Пусть на деревья без конца
   Свирепо падал град свинца
   И возле почерневших врат
   Они поверженны лежат,
   Но ты в разгроме и в борьбе
   Обрел бессмертие себе!
   Да, можно Азенкур забыть,
   Кресси в безвестности сокрыть,
      Но, сколько б лет ни шло,
   Уста молвы и песни звон
   Расскажут людям всех времен
   Про непреклонный Угумон
      И поле Ватерлоо.


    ЗАКЛЮЧЕНИЕ

   Река времен! покоя нет тебе.
   Стремясь от колыбели до могилы,
   Людские поколенья к их судьбе
   Ты неуклонно мчишь чредой унылой.
   Твое теченье быстрое вместило
   Ладью веселья, и баркас труда,
   И бриг тюремный, мрачный
   и постылый...
Все вдаль плывут, рабы и господа,
   В один безмолвный порт стремятся
         все суда.
         
   Река времен! какие перемены
   Познала наша бренная ладья!
   Не ведали доселе во вселенной
   Подобных бед Адама сыновья.
   Столь странных превращений бытия,
   Внезапных смен блаженства и мученья,
   Вершенья судеб острием копья
   Грядущие не узрят поколенья,
Покуда ты свое не прекратишь теченье.

   Моя отчизна, ты борьбу вела,
   Неколебима в радости и горе.
   За истину и благо, как скала,
   Стояла твердо ты в державном споре
   В дни тяжкие, когда, как псов
        на своре,
   Полмира на тебя повел злодей,
   И в час, когда пришло тебе подспорье,
   И посылала лучших сыновей
Европа, чтоб помочь Владычице морей.
   
   Твой подвиг награжден. Но солнце
            славы
   Не озаряло долго небосвод
   И, как заря востока, величаво
   Оно взошло сперва над лоном вод;
   Затем Египет зрел его восход,
   И знойной Майды мирты и оливы,
   Где твой отважный воин в свой черед,
   Как до него моряк вольнолюбивый,
Смыл кровью вражеской упрек
  несправедливый.
  
   Страна моя, прекрасен твой восторг.
   Вздымай хоругви своего патрона!
   Ведь ты, как доблестный святой Георг,
   Обрушилась на страшного дракона
   И, вызволив невинность из полона,
   Низвергла тираническую власть.
   Так пусть же мир дивится на знамена
   Воителя, что отвратил напасть
И справедливости не дал навеки пасть.

   Но, слыша хор всеобщего признанья,
   Добытого столь дорогой ценой,
   Британия, запомни в назиданье
   Потомству, что не тот еще герой,
   Кто храбро ринулся на вражий строй
   Иль не отдал в бою родного стяга, -
   Корысть и спесь ведут таких порой.
   Пусть постоянством в сотворенье блага
Венчается всегда твоих сынов отвага.

Перевод Ю. Левина

Поддержать сайт