Роберт Уильям Сервис (Robert William Service)

Afternoon Tea

As I was saying . . . (No, thank you; I never take cream with my tea;
Cows weren't allowed in the trenches — got out of the habit, y'see.)
As I was saying, our Colonel leaped up like a youngster of ten:
"Come on, lads!" he shouts, "and we'll show 'em," and he sprang to the head of the men.
Then some bally thing seemed to trip him, and he fell on his face with a slam. . . .
Oh, he died like a true British soldier, and the last word he uttered was "Damn!"
And hang it! I loved the old fellow, and something just burst in my brain,
And I cared no more for the bullets than I would for a shower of rain.
'Twas an awf'ly funny sensation (I say, this is jolly nice tea);
I felt as if something had broken; by gad! I was suddenly free.
Free for a glorified moment, beyond regulations and laws,
Free just to wallow in slaughter, as the chap of the Stone Age was.

So on I went joyously nursing a Berserker rage of my own,
And though all my chaps were behind me, feeling most frightf'ly alone;
With the bullets and shells ding-donging, and the "krock" and the swish of the shrap;
And I found myself humming "Ben Bolt" . . . (Will you pass me the sugar, old chap?
Two lumps, please). . . . What was I saying? Oh yes, the jolly old dash;
We simply ripped through the barrage, and on with a roar and a crash.
My fellows — Old Nick couldn't stop 'em. On, on they went with a yell,
Till they tripped on the Boches' sand-bags, — nothing much left to tell:
A trench so tattered and battered that even a rat couldn't live;
Some corpses tangled and mangled, wire you could pass through a sieve.

The jolly old guns had bilked us, cheated us out of our show,
And my fellows were simply yearning for a red mix-up with the foe.
So I shouted to them to follow, and on we went roaring again,
Battle-tuned and exultant, on in the leaden rain.
Then all at once a machine gun barks from a bit of a bank,
And our Major roars in a fury: "We've got to take it on flank."
He was running like fire to lead us, when down like a stone he comes,
As full of "typewriter" bullets as a pudding is full of plums.
So I took his job and we got 'em. . . . By gad! we got 'em like rats;
Down in a deep shell-crater we fought like Kilkenny cats.
'Twas pleasant just for a moment to be sheltered and out of range,
With someone you saw to go for — it made an agreeable change.

And the Boches that missed my bullets, my chaps gave a bayonet jolt,
And all the time, I remember, I whistled and hummed "Ben Bolt".
Well, that little job was over, so hell for leather we ran,
On to the second line trenches, — that's where the fun began.
For though we had strafed 'em like fury, there still were some Boches about,
And my fellows, teeth set and eyes glaring, like terriers routed 'em out.
Then I stumbled on one of their dug-outs, and I shouted: "Is anyone there?"
And a voice, "Yes, one; but I'm wounded," came faint up the narrow stair;
And my man was descending before me, when sudden a cry! a shot!
(I say, this cake is delicious. You make it yourself, do you not?)
My man? Oh, they killed the poor devil; for if there was one there was ten;
So after I'd bombed 'em sufficient I went down at the head of my men,
And four tried to sneak from a bunk-hole, but we cornered the rotters all right;
I'd rather not go into details, 'twas messy that bit of the fight.

But all of it's beastly messy; let's talk of pleasanter things:
The skirts that the girls are wearing, ridiculous fluffy things,
So short that they show. . . . Oh, hang it! Well, if I must, I must.
We cleaned out the second trench line, bomb and bayonet thrust;
And on we went to the third one, quite calloused to crumping by now;
And some of our fellows who'd passed us were making a deuce of a row;
And my chaps — well, I just couldn't hold 'em; (It's strange how it is with gore;
In some ways it's just like whiskey: if you taste it you must have more.)
Their eyes were like beacons of battle; by gad, sir! they couldn'tbe calmed,
So I headed 'em bang for the bomb-belt, racing like billy-be-damned.
Oh, it didn't take long to arrive there, those who arrived at all;
The machine guns were certainly chronic, the shindy enough to appal.
Oh yes, I omitted to tell you, I'd wounds on the chest and the head,
And my shirt was torn to a gun-rag, and my face blood-gummy and red.

I'm thinking I looked like a madman; I fancy I felt one too,
Half naked and swinging a rifle. . . . God! what a glorious "do".
As I sit here in old Piccadilly, sipping my afternoon tea,
I see a blind, bullet-chipped devil, and it's hard to believe that it's me;
I see a wild, war-damaged demon, smashing out left and right,
And humming "Ben Bolt" rather loudly, and hugely enjoying the fight.
And as for my men, may God bless 'em! I've loved 'em ever since then:
They fought like the shining angels; they're the pick o' the land, my men.
And the trench was a reeking shambles, not a Boche to be seen alive —
So I thought; but on rounding a traverse I came on a covey of five;
And four of 'em threw up their flippers, but the fifth chap, a sergeant, was game,
And though I'd a bomb and revolver he came at me just the same.
A sporty thing that, I tell you; I just couldn't blow him to hell,
So I swung to the point of his jaw-bone, and down like a ninepin he fell.
And then when I'd brought him to reason, he wasn't half bad, that Hun;
He bandaged my head and my short-rib as well as the Doc could have done.
So back I went with my Boches, as gay as a two-year-old colt,
And it suddenly struck me as rummy, I still was a-humming "Ben Bolt".
And now, by Jove! how I've bored you. You've just let me babble away;
Let's talk of the things that matter — your car or the newest play. . . .

Вечерний чай

Налей-ка мне чаю, приятель, но только без молока:
В окопах коров не держали, вот мы и отвыкли слегка.
О чем я? Ах, да – полковник… он, как малец во дворе,
«За мной!» – орет... и – на бруствер… и рухнул – дыра на дыре.
Подергался да и замер, рубака был первый сорт:
Умер, как истый британец, со словами: «Дери вас черт!»
В мозгах моих что-то сломалось, я подумал: «Чего мы ждем?!»
Свинцовый град показался легким грибным дождем.
На сердце – и злость и радость… (кстати, отличный чаек!)
Как будто стальные цепи слетели и с рук и с ног…
Чувствую – я свободен, не зверь и не человек,
Волен крушить и резать, как в добрый каменный век.
Звериная ярость берсерков вскипела в моей груди,
Ребята сперва отстали – я был один впереди.
Я слушал, как пели пули, я слышал шрапнели визг
И песню про Бена Болта орал, опьяневши вдрызг.
(Подвинь-ка мне сахар, приятель…) Веселый был наворот,
Когда мы смели загражденья и с ревом рванули вперед.
Всерьез завелись ребята – сам дьявол нам был не брат,
Никто ничего не боялся, никто не взглянул назад.
Мы шли, пока не уткнулись штыками в мешки с песком,
Висело людское мясо на проволоке шашлыком;
Окоп с мертвяками раздолбан – крысе не вырыть норы;
Увы, королевские пушки нас вывели из игры.
Мы сами хотели сделать из бошей кровавый фарш…
И я заорал: «Да хрен им! За мною, ребята, м-а-арш!»
Я зол был на артиллеристов, увидел бы – разорвал,
И снова вперед пошли мы, плюя на свинцовый шквал.
Тут нам от бошей с высотки депешу отбил пулемет,
Майор кричит: «Эй, на фланге, заткните паскуде рот!»
А сам побежал в атаку и в грязь уткнулся лицом,
Набитый, как пудинг изюмом, горячим немецким свинцом.
Я доделал его работу, мы загнали бошей, как крыс;
Храбрее котов из Килкенни мы в норах воронок дрались.
Оно легко из укрытий лупить по шеренге в упор,
Попробуй, когда не успеешь передернуть затвор.
Ребята добили штыками, тех, кто еще сопел,
А я все про Бена Болта ту самую песенку пел.

Очистив штыки от крови, мы к дальним траншеям пошли,
Как вши из рубашки, боши лезли на свет из земли.
Вот тут началось веселье, гранатой взорвав нору,
Ребята, как стая терьеров, вгрызались, рыча, в немчуру.
Споткнувшись у входа в землянку, я крикнул: «Живые есть?»
«Один!» - откликнулся немец. – «Я ранен. Поэтому здесь»
Тут самый шустрый из наших сбежал по ступеням вниз,
Как видно, хотел быть первым, а первому – первый приз.
(Отличная сдоба, приятель… Неужто сами пекли?)
Они его пристрелили, меня уже не смогли:
Я бросил туда гранату и следом сам залетел,
По всей вонючей землянке с десяток корчилось тел,
Потом еще из-под коек, мы выволокли четверых…
Мы их… а, впрочем, не стоит… лучше не буду о них.
Уж больно лютое дело, лучше поговорим
О юбках – они у девчонок нынче легки, как дым,
Да так коротки, что видно… я, впрочем, опять не о том…
Короче, сначала – гранатой, а тех, кто выжил – штыком.
Мы двинули к третьей траншее, кругом никто не глядел:
Те, что прошли чуть раньше, нам не оставили дел.
Ребят я не мог успокоить… (С кровью такая же муть,
Как с виски: если набрался, трудно потом тормознуть).
Я даже и не пытался, молча бежал впереди,
И, словно чека из гранаты, сердце рвалось из груди.
Добежали мы, в общем, скоро, те, кто, вообще, добежал:
Бошевские пулеметы жгли, не жалея жал,
Забыл сказать, я был ранен в голову и в плечо,
Рубаха – в клочья, от крови – липко и горячо.
В себе я чувствовал только звериную суть и плоть,
Безумец с ружьем на взводе – твое творенье, Господь.
Сижу вот на Пиккадилли, привычный чаек тяну
И думаю, неужели играл я в эту войну?
Неужели я – этот дьявол? Неужели и голос – мой,
Хрипящий: «Бен Болт, на свете одни мы остались с тобой»?
Ребят своих вспоминаю – вот кто был ангельски чист:
Их путь через все траншеи был праведен и лучист!
Смердело, помню, в окопе… Я думал, всем бошам каюк,
Но только сунулся в траверс, аж пятеро встретилось вдруг.
Четверо подняли грабли, а пятый – сержант, храбрец,
Хоть видит и ствол и гранату, а все норовит – в торец…
Геройский парень… не смог я взять его да пришить,
Сунул с размаха в челюсть: он лег, но остался жить.
Прочухавшись, оказался совсем незлой паренек:
Башку перебинтовал мне – наш доктор так бы не смог.
Ну, взял я, короче, в плен их – веду, доволен до слез,
И песню про Бена Болта насвистываю под нос.
Что хватит? Ну да…все болтаю. Давайте лучше про то,
Что нового нынче в театрах и какие в моде авто…

Перевод Никиты Винокурова

Поддержать сайт