Роберт Саути (Robert Southey)

The March to Moscow

      THE EMPEROR NAP he would set off
        On a summer excursion to Moscow:
The fields were green, and the sky was blue,
              Morbleu! Parbleu!
    What a pleasant excursion to Moscow!

    Four hundred thousand men and more
        Must go with him to Moscow;
      There were marshals by the dozen,
          And dukes by the score;
    Princes a few, and kings one or two.
While the fields are so green, and the sky so blue,
              Morbleu! Parbleu!
      What a pleasant excursion to Moscow!

      There was Junot and Augereau,
          Heigh-ho for Moscow!
      Dombrowsky and Poniatowsky,
          Marshal Ney, lack-a-day!
    General Rapp, and the Emperor Nap;
              Nothing would do,
While the fields were so green, and the sky so blue,
              Morbleu! Parbleu!
              Nothing would do
          For the whole of this crew,
    But they must be marching to Moscow.

      The Emperor Nap he talked so big
        That he frightened Mr. Roscoe.
  “John Bull,” he cries, “if you ’ll be wise,
    Ask the Emperor Nap if he will please
    To grant you peace, upon your knees,
      Because he is going to Moscow!
He ’ll make all the Poles come out of their holes,
  And beat the Russians, and eat the Prussians;
    For the fields are green, and the sky is blue,
              Morbleu! Parbleu!
      And he ’ll certainly march to Moscow!”

  And Counsellor Brougham was all in a fume
    At the thought of the march to Moscow;
  “The Russians,” he said, “they were undone,
          And the great Fee-Faw-Fum
            Would presently come,
  With a hop, step, and jump, unto London:
      For, as for his conquering Russia,
      However some persons might scoff it,
      Do it he could, and do it he would,
And from doing it nothing would come but good,
      And nothing could call him off it.”
  Mr. Jeffrey said so, who must certainly know;
      For he was the Edinburgh Prophet.
They all of them knew Mr. Jeffrey’s “Review,”
  Which with Holy Writ ought to be reckoned:
    was, through thick and thin, to its party true;
      Its back was buff, and its sides were blue,
              Morbleu! Parbleu!	
    It served them for Law and for Gospel too.

      But the Russians stoutly they turned to
            Upon the road to Moscow.
    Nap had to fight his way all through;
They could fight, though they could not parlez-vous,
  But the fields were green, and the sky was blue,
              Morbleu! Parbleu!
          And so he got to Moscow.

      He found the place too warm for him,
          For they set fire to Moscow.
      To get there had cost him much ado;
        And then no better course he knew,
While the fields were green, and the sky was blue,
              Morbleu! Parbleu!
    But to march back again from Moscow.

      The Russians they stuck close to him
          All on the road from Moscow.
      There was Tormazow and Jemalow,
      And all the others that end in “ow”;
          Milarodovitch and Jaladovitch
              And Karatschkowitch,
      And all the others that end in “itch”;
          Schamscheff, Souchosaneff,
              And Schepaleff,
      And all the others that end in “eff”;
          Wasiltschikoff, Kostomaroff,
              And Tchoglokoff,
      And all the others that end in “off”;
          Rajeffsky and Novereffsky.
              And Rieffsky.
      And all the others that end in “effsky”;
              Oscharoffsky and Rostoffsky,
      And all the others that end in “offsky.”
          And Platoff he played them off,
      And Shouvaloff he shovelled them off,
        And Markoff he marked them off,
        And Krosnoff he crossed them off,
        And Tuchkoff he touched them off,
          And Boroskoff he bored them off,
          And Kutousoff he cut them off,
          And Parenzoff he pared them off,
        And Worronzoff he worried them off,
        And Doctoroff he doctored them off,
          And Rodionoff he flogged them off.
        And last of all an Admiral came,
      A terrible man with a terrible name,—
  A name which you all know by sight very well;
But which no one can speak, and no one can spell.
  They stuck close to Nap with all their might;
      They were on the left and on the right,
  Behind and before, and by day and by night;
      He would rather parlez-vous than fight:
    But he looked white, and he looked blue,
              Morbleu! Parbleu!
      When parlez-vous no more would do,
        For they remembered Moscow.

    And then came on the frost and snow,
        All on the road from Moscow.
The wind and the weather he found, in that hour,
  Cared nothing for him, nor for all his power;
  For him who, while Europe crouched under his rod,
    Put his trust in his fortune, and not in his God.
    Worse and worse every day the elements grew,
    The fields were so white, and the sky so blue,
              Sacrebleu! Ventrebleu!
      What a horrible journey from Moscow!

      What then thought the Emperor Nap	
        Upon the road from Moscow?
    Why, I ween he thought it small delight
    To fight all day, and to freeze all night;
  And he was besides in a very great fright,
      For a whole skin he liked to be in;
      And so, not knowing what else to do,
When the fields were so white, and the sky so blue,
              Morbleu! Parbleu!
        He stole away—I tell you true—
          Upon the road from Moscow.
  “’T is myself,” quoth he, “I must mind most;
    So the Devil may take the hindmost.”

    Too cold upon the road was he,
    Too hot had he been at Moscow;
    But colder and hotter he may be,
  For the grave is colder than Muscovy;
  And a place there is to be kept in view,
Where the fire is red, and the brimstone blue,
              Morbleu! Parbleu!
            Which he must go to,
            If the Pope say true,
    If he does not in time look about him;
        Where his namesake almost
        He may have for his Host;
  He has reckoned too long without him.
      If that Host get him in Purgatory,
He won’t leave him there alone with his glory;
  But there he must stay for a very long day,
    For from thence there is no stealing away,
      As there was on the road from Moscow.

Поход на Москву

                               1

Император Нап собрался в поход,
Барабан гремит, труба зовет.
Под лазурью небес зелена трава.
Морблё! Парблё! Коман са-ва!
Вперед! Нас ждет Москва!

                               2

Несметное войско - солдат не счесть!
Приятной прогулки к далекой Москве!
Дюжина маршалов во главе,
Герцогов ровно двадцать шесть,
И короли - один или два.
Рысью вперед! Зелена трава.
Морблё! Парблё! Коман са-ва!
Нас ждет не дождется Москва!

                               3

Здесь и Жюно и маршал Даву.
Вперед на Москву!
Тут же Домбровский и с ним Понятовский,
И маршал Ней, что всех сильней.
Генерал Рапп тоже не слаб,
А главное - сам великий Нап.
Птички поют, зелена трава,
Морблё, парблё, коман са-ва!
Рысью вперед! Ать-два!
Кружится от радости голова,
И манит к себе Москва.

                               4

Император Нап такой молодец!
Мистер Роско напуган вконец.
Джон Буль, - говорит, - он тебя покорит,
На колени пади, преклони главу,
Мошной потряси, замиренья проси,
Ведь он идет на Москву!
С ним поляки воспрянут, дрожать перестанут,
Поколотит он русских, проглотит прусских. -
Солнышко светит, пышна трава.
Морблё, парблё, коман са-ва!
Узнает Напа Москва!

                               5

И Генри Брум, сей глубокий ум,
Сказал, как узнал про поход на Москву:
С Россией покончено, господа!
Конечно, и Лондон ждет беда -
Ведь Нап заявится и сюда,
Но это лишь с одной стороны,
А с другой стороны, мы понять должны:
То, что русским плохо - не повод для вздоха,
Пусть каждый рассудит - что будет, то будет,
И все это к лучшему по существу.
И мистер Джефри, исполненный сил,
Это мнение полностью разделил.
А голосом Джефри вещает сам рок:
Ведь он издает "Эдинбургский пророк".
Этот журнальчик в синей обложке
Не обойдешь на кривой дорожке -
Он знает грядущее, ведает сроки,
Этот журнал - Закон и Пророки.
Морблё, парблё, коман са-ва!
Весомы его слова.

                               6

Войска идут, их русские ждут,
Они не могут парле-франсе,
Но драться отлично умеют все.
Но уж Нап коль взялся, вперед прорвался.
Над зеленой травой небес синева,
Морблё, парблё, коман са-ва!
Взята французом Москва!

                               7

Но Нап не успел оценить подарка,
Стало в Москве ему слишком жарко,
После стольких стараний такой удар:
Пылает московский пожар!
Небо синеет, растет трава,
Морблё, парблё, коман са-ва!
Покинута Напом Москва!

                               8

Войско в обратный путь пустилось,
Тут на него беда и свалилась:
Ермолов, Тормасов и Балашов
И много других с окончаньем на ов,
Милорадович и Юзефович,
Да заодно уж и Кристафович
И много других с окончаньем на ович,
Голицын, Дедюрин, Селянин, Репнин,
И много других с окончаньем на ин,
А также Загряжский, Закревский, Запольский,
И Захаржевский, и Казачковский,
Волконский, Всеволожский и Красовский,
И куча других на ский и на овский.
Много было тут русских фамилий,
Очень Напу они досадили:
Дохтуров полечил его,
Потом Горчаков огорчил его,
И Давыдов слегка подавил его,
А Дурново обдурил его,
А Збиевский сбил с ног его,
А Игнатьев погнал его,
А Кологривов в гриву его,
А Колюбакин в баки его,
А Рылеев в рыло его,
А Скалон по скуле его,
А Ушаков по ушам его…
А последним шел седой адмирал,
Страшней человека никто не видал,
А уж имя его, читатель прости,
Мне не написать и не произнести.
И обступили бедного Напа,
И протянули грубые лапы,
Да как погнали его по росе…
Вот такое вышло парле-франсе.
В глазах зелено, на губах синева,
Морблё, парблё, коман са-ва!
Такое вышло парле-ву.
Попомнят французы Москву!

                               9

Тут, словно мало прочих невзгод,
Русской зимы наступает черед.
Нет у трескучих морозов почтения
К сану и славе военного гения,
Что блестящих побед одержал столь много,
Веруя в славу свою, а не в Бога,
А ныне живой ушел едва.
Над белым снегом небес синева…
Морблё, парблё, коман са-ва!
Далеко осталась Москва.

                               10

Что же он сделал, великий Нап,
Когда в русских снегах ослаб и озяб?
Он решил, что дрожать и мерзнуть ему,
Как простому солдату, совсем ни к чему,
Подвергая риску в неравном бою
Драгоценную шкуру свою.
Пусть другие рискуют своей головой,
Пусть гибнут они, был бы я живой!
И бросив армию средь невзгод,
Поскакал во всю прыть вперед.
Морблё, парблё и парле ву!
Кончен поход на Москву.

                               11

Да, в Москве он согрелся, пожар кляня,
А потом ему холодно было.
Но есть пламя жарче земного огня,
Холодней России могила.
Коль правду нам Папа Римский твердит,
Есть место, где огнь негасимый горит.
Морблё, парблё, коман са-ва!
Коли правда душа по смерти жива,
Он к хозяину своему попадет,
А хозяин его прямо в печь метнет,
А из той печи, кричи не кричи,
Вот беда, не сбежать никуда.
Из Чистилища Нап, уж поверьте вы,
Не сбежит, как сбежал из Москвы.

Перевод Александры Петровой

Поддержать сайт