Эдгар Аллан По (Edgar Allan Poe)

Улялюм

Небеса были пепельно-пенны,
Листья были осенние стылы,
Листья были усталые стылы,
И октябрь в этот год отреченный
Наступил бесконечно унылый.
Было смутно; темны и смятенны
Стали чащи, озера, могилы.-
Путь в Уировой чаще священной
Вел к Оберовым духам могилы.

Мрачно брел я в тени великанов —
Кипарисов с душою моей.
Мрачно брел я с Психеей моей,
Были дни, когда Горе, нагрянув,
Залило меня лавой своей,
Ледовитою лавой своей.
Были взрывы промерзших вулканов,
Было пламя в глубинах морей-
Нарастающий грохот вулканов,
Пробужденье промерзших морей.

Пепел слов угасал постепенно,
Мысли были осенние стылы,
Наша память усталая стыла.
Мы забыли, что год-отреченный,
Мы забыли, что месяц — унылый
(Что за ночь-Ночь Ночей! — наступила,
Мы забыли,— темны и смятенны
Стали чащи, озера, могилы),
Мы забыли о чаще священной,
Не заметили духов могилы.

И когда эта ночь понемногу
Пригасила огни в небесах,—
Огоньки и огни в небесах,—
Озарил странным светом дорогу
Серп о двух исполинских рогах.
Серп навис в темном небе двурого,—
Дивный призрак, развеявший страх,—
Серп Астарты, сияя двурого,
Прогоняя сомненья и страх.

И сказал я: «Светлей, чем Селена,
Милосердней Астарта встает,
В царстве вздохов Астарта цветет
И слезам, как Сезам сокровенный,
Отворяет врата,— не сотрет
Их и червь.- О, Астарта, блаженно
Не на землю меня поведет-
Сквозь созвездие Льва поведет,
В те пределы, где пепельно-пенна,
Лета-вечным забвеньем-течет,
Сквозь созвездие Льва вдохновенно,
Милосердно меня поведет!»

Но перстом погрозила Психея:
«Я не верю огню в небесах!
Нет, не верю огню в небесах!
Он все ближе. Беги же скорее!»
Одолели сомненья и страх.
Побледнела душа, и за нею
Крылья скорбно поникли во прах,
Ужаснулась, и крылья за нею
Безнадежно упали во прах,—
Тихо-тихо упали во прах.

Я ответил: «Тревога напрасна!
В небесах — ослепительный свет!
Окунемся в спасительный свет!
Прорицанье Сивиллы пристрастно,
И прекрасен Астарты рассвет!
Полный новой Надежды рассвет!
Он сверкает раздольно и властно,
Он не призрак летучий, о нет!
Он дарует раздольно и властно
Свет Надежды. Не бойся! О нет,
Это благословенный рассвет!»

Так сказал я, проникнуть не смея
В невеселую даль ее дум
И догадок, догадок и дум.
Но тропа прервалась и, темнея,
Склеп возник. Я и вещий мой ум,
Я (не веря) и вещий мой ум —
Мы воскликнули разом: «Психея!
Кто тут спит?!»-Я и вещий мой ум...
«Улялюм,— подсказала Психея,—
Улялюм! Ты забыл Улялюм!»

Сердце в пепел упало и пену
И, как листья, устало застыло,
Как осенние листья, застыло.
Год назад год пошел отреченный!
В октябре бесконечно уныло
Я стоял здесь у края могилы!
Я кричал здесь у края могилы!
Ночь Ночей над землей наступила-
Ах! зачем — и забыв — не забыл я:
Тою ночью темны, вдохновенны
Стали чащи, озера, могилы
И звучали над чащей священной
Завывания духов могилы!

Мы, стеная,— она, я — вскричали:
«Ах, возможно ль, что духи могил —
Милосердные духи могил —
Отвлеченьем от нашей печали
И несчастья, что склеп затаил,—
Страшной тайны, что склеп затаил,—
К нам на небо Астарту призвали
Из созвездия адских светил —
Из греховной, губительной дали,
С небосвода подземных светил?»

Перевод В. Топорова


Небеса были серого цвета,
‎Были сухи и скорбны листы,
‎Были сжаты и смяты листы,
За огнём отгоревшего лета
‎Ночь пришла, сон глухой черноты,
Близ туманного озера Обер,
‎Там, где сходятся ведьмы на пир,
‎Где лесной заколдованный мир,
Возле дымного озера Обер,
‎В зачарованной области Вир.

Там однажды, в аллее Титанов,
‎Я с моею Душою блуждал,
‎Я с Психеей, с Душою блуждал.
В эти дни трепетанья вулканов
‎Я сердечным огнём побеждал,
‎Я спешил, я горел, я блистал, —
Точно серные токи на Яник,
‎Бороздящие горный оплот,
Возле полюса, токи, что Яник
Покидают, струясь от высот.

Мы менялися лаской привета,
‎Но в глазах затаилася мгла,
‎Наша память неверной была,
Мы забыли, что умерло лето,
‎Что октябрьская полночь пришла,
‎Мы забыли, что осень пришла,
И не вспомнили озеро Обер,
‎Где открылся нам некогда мир,
Это дымное озеро Обер,
‎И излюбленный ведьмами Вир.

Но когда уже ночь постарела,
‎И на звёздных небесных часах
‎Был намёк на рассвет в небесах, —
Что-то облачным сном забелело
‎Перед нами, в неясных лучах,
И внезапно предстал серебристый
‎Полумесяц, двурогой чертой,
Полумесяц Астарты лучистый,
‎Очевидный двойной красотой.

Я промолвил: — «Астарта нежнее
‎И теплей, чем Диана, она —
‎В царстве вздохов, и вздохов полна: —
Увидав, что, в тоске не слабея,
‎Здесь душа затомилась одна, —
Чрез созвездие Льва проникая,
‎Показала она в облаках
‎Путь к забвенной тиши в небесах,
И чело перед Львом не склоняя,
‎С нежной лаской в горящих глазах,
Над берлогою Льва возникая,
‎Засветилась для нас в небесах.»

Но Психея, свой перст поднимая,
‎«Я не верю», промолвила, «в сны
‎Этой бледной богини Весны.
О, не медли, — в ней бледность больная!
‎О, бежим! Поспешим! Мы должны!»
И в испуге, в истоме бессилья,
‎Не хотела, чтоб дальше мы шли,
И её ослабевшие крылья
Опускались до самой земли —
‎И влачились, влачились в пыли.

Я ответил: — «То страх лишь напрасный,
‎Устремимся на трепетный свет,
‎В нём кристальность, обмана в нём нет,
Сибиллически ярко прекрасный,
‎В нём Надежды манящий привет,
‎Он сквозь ночь нам роняет свой след,
О, уверуем в это сиянье,
‎Так зовёт оно вкрадчиво к снам,
Так правдивы его обещанья
‎Быть звездой путеводною нам,
‎Быть призывом, сквозь ночь, к Небесам!»

Так ласкал, утешал я Психею
‎Толкованием звёздных судеб,
‎Зоркий страх в ней утих и ослеп.
И прошли до конца мы аллею,
‎И внезапно увидели склеп,
‎С круговым начертанием склеп.
«Что гласит эта надпись?» — сказал я,
‎И как ветра осеннего шум,
Этот вздох, этот стон услыхал я: —
‎«Ты не знал? Улялюм — Улялюм —
‎Здесь могила твоей Улялюм».

Перевод К. Бальмонта


Туманилось небо и стыло,
Листва опадала сухой —
Пожелклой, примятой, сухой.
Никогда не забыть! Эхо было
В Октябре, в полуночи глухой,
Там, где озеро Обер унылое
Мутнело застылой тоской,
В тусклом Вере, в лесной и унылой
Стороне, истомленной тоской.

Среди кипарисов Титанов
Однажды я шел со своей
Душой, со Психеей своей.
О, тогда огневее вулканов
Было сердце! Оно горячей
Было лавы самой, — горячей
Лавы с кратера Янек, что канув
В ледяные просторы полей,
Уносится — с Янека канув —
В дикий холод полярных полей.

Вели мы спокойный и строгий
Разговор, а слова были сухи;
Ничего мы не помнили— сухи,
Как трава на октябрьской дороге,
Были тусклые памяти звуки.
Мы забыли о многом — о многом —
И об озере сером и строгом,
И о крае жестокой разрухи —
Мы забыли, что этой дорогой
Мы, когда-то, дошли до разлуки.

Так вот шли мы. И ночь постарела —
Предрассветные звезды вставали —
Обещали нам утро Устали
Мы как будто… Дорога светлела —
Лунным светом она пробелела —
Полумесяц, сверкнувший несмело,
Поднял ясные рожки в печали —
И алмазы Астарты несмелой
Просверкали из дали в печали.

Я заметил: — „Теплее Дианы
Астарта, — по странам томленья
Она движется тенью томления
Она видит сердечные раны,
Утишает в сердцах треволненья —
Из Созвездия Льва, из Нирваны
Восходит она, чтоб забвенья
Указать нам дорогу, забвенья,
Сквозь Созвездие Льва, из Нирваны. —
Полны очи ее сновиденья.
Сквозь берлогу идет по Нирванам
К Сновидению от Сновиденья.

Но Психея вдруг вскинула руки
И молила: — „О, сжалься! Прости!
Эта бледность — больная… Прости…
Я дрожу и слова мои глухи…
В мутном свете нельзя нам итти!
Прочь!.. Бежим!.. мы должны… — „И от муки
Ее крылья на пыльном пути
По земле волочились от муки—
Загрязнялись на пыльном пути—
Ее крылья ломались в пути.

Но просил я: — „Напрасны сомненья!
Поспешим на трепещущий свет —
Этот влагой, струящийся — свет!
Полны тайны его излученья —
Это — неба ночного привет —
Красоты и Надежды привет!
О, поверим ему без смущенья, —
Мы за ним! Знай: Обмана здесь нет!
Поверим ему без смущенья —
Даже тени коварства в нем нет:
Это — неба ночного привет.

Успокоил… Рассеял заботу
Поцелуем, — не стала томиться
Психея, тревогой томиться.
Мы пошли, — и пришли к повороту —
Перед нами возникла гробница —
Одинокая чья-то гробница.
Я спросил:— „Не прочтешь ли ты, кто тут
Погребен в этой тайной гробнице?“
И в ответ:— „Улялюм… Улялюм…
Здесь могила твоей Улялюм…“

И тогда мое сердце застыло,
Стало пеплом… пожелклой сухой,
Этой смятой листкою сухой…
Простонал я — „Октябрь этот, был — он…
Той последнею ночью, глухой,
Это здесь проходил я когда-то.
И здесь схоронил я когда-то
Свою жуткую ношу, — глухой
Черной ночью… Какой же, проклятый,
Вновь завлек сюда Демон?.. Унылой
Полно озеро Обер тоской,
Снова в Вере я — в страшной, унылой
Стороне, истомленной тоской.

Перевод В.П. Фёдорова


Улалум

Было небо и мрачно и серо,
Лист на дереве сух был и сер,
Лист на дереве вял был и сер,
То была октября атмосфера,
Мрак годов был темнее пещер;
Были сумрачны воды Обэра,
Было мрачно средь области Вэр.
Были влажны и сумрак Обэра
И тенями наполненный Вэр.

Там однажды в аллее Титана
В Кипарисах бродил я с Душой, -
В Кипарисах - с Психеей-Душой.
Было на сердце пламя вулкана,
Словно бурный поток огневой,
Словно лавы поток огневой,
Что клубится, катится до Йана,
До границ дальней оси земной,
До хребтов отдалённого Йана,
До холодной границы земной.

Наша речь не кипела без меры,
Был ряд мыслей безжизнен и сер,
Ряд мечтаний - коварен и сер.
Позабыв октября атмосферу,
Мы не знали, что сумрак так сер, -
В эту ночь из ночей так был сер,
Не заметили мрака Обэра,
Хоть и раньше бродили мы в Вэр;
Мы забыли и сырость Обэра
И тенями наполненный Вэр.

И когда уже ночь уходила
И на утро клонилась звезда,
И на утро смотрела звезда, -
Мы кончали прогулку… Светило
Родилося в тумане тогда.
Одиноко луна нам светила
Двоерогая - солнцу чужда, -
То Астарта в алмазах светила
Двоерогая - солнцу чужда!

- Ведь теплее луна, чем Диана, -
Сквозь эфир совершая полёт,
В мире звёзд совершая полёт;
Ей заметней слеза средь тумана
На щеках, где червяк не умрёт;
Пролетев звёзды Льва-великана,
Озаряет нам путь в небосвод,
В тот забвения мир, в небосвод,
И промчась, назло Льву-великану,
Из очей нам сияние льёт,
И сквозь логово Льва-великана
Нам любовь лучезарную льёт!"

Но, поднявши свой палец, Психея
Отвечала: "Коварна звезда!
Как страшна и бледна та звезда!
О, не медли! Пойдём же скорее,
О, бежим же, бежим же туда!.."
Прошептала и крылья, бледнея,
До земли опустила тогда;
Умирая шептала, бледнея,
Опустив книзу крылья тогда,
Опустив мрачно крылья тогда…

И сказал я: - Ведь это - мечтанье!
Понесёмся в трепещущий свет, -
Погрузясь в кристаллический свет!
То Сивиллы и блеск и сиянье,
Красоты и надежды привет!
С небосклона сияет нам свет!
Можно смело поверить сиянью,
Пусть ведёт нас, - опасности нет;
Можем смело поверить сиянью, -
Где ведёт, там опасности нет,
Коль во мраке сияет привет!

Успокоив лобзаньем Психею,
Облегчил я от сумрачных дум,
Победил я волнение дум,
И к концу приближались мы с нею,
Где могильный был камень угрюм,
Легендарный был камень угрюм.
- Что за надпись, сестра? - так Психею
Я спросил: Дивный камень угрюм! -
И в ответ: "Улалум, Улалум!
Здесь погибший лежит Улалум!.."

На душе стало мрачно и серо,
Лист на дереве сух был и сер,
Лист на дереве вял был и сер…
Я вскричал: - Октября атмосфера
В год последний, во мраке пещер! -
И вошёл я, - вошёл я в пещеру,
Я отнёс мою ношу в пещеру.
В эту ночь из ночей мою веру
Злобный дух искушал средь пещер.
И узнал я, - узнал мрак Обэра,
Влажный сумрак средь области Вэр,
И узнал я и сырость Обэра
И тенями наполненный Вэр!..

Перевод Л. Уманца


Юлалюм

Скорбь и пепел был цвет небосвода,
         Листья сухи и в форме секир,
         Листья скрючены в форме секир.
Моего незабвенного года,
         Был октябрь, и был сумрачен мир.
То был край, где спят Обера воды,
         То был дымно-туманный Уир, —
Лес, где озера Обера воды,
         Ведьм любимая область — Уир.

Кипарисов аллеей, как странник,
         Там я шел с Психеей вдвоем,
         Я с душою своей шел вдвоем,
Мрачной думы измученный странник.
         Реки мыслей катились огнем,
         Словно лава катилась огнем,
Словно серные реки, что Яник
         Льет у полюса в сне ледяном,
Что на северном полюсе Яник
         Со стоном льет подо льдом.

Разговор наш был — скорбь без исхода,
         Каждый помысл — как взмахи секир,
         Память срезана взмахом секир:
Мы не помнили месяца года
(Ах, меж годами страшного года!),
         Мы забыли, что в сумраке мир,
Что поблизости Обера воды
         (Хоть когда-то входили в Уир!),
Что здесь озера Обера воды,
         Лес и область колдуний — Уир!

Дали делались бледны и серы,
         И заря была явно близка,
         По кадрану созвездий — близка,
Пар прозрачный вставал, полня сферы,
         Озаряя тропу и луга;
Вне его полумесяц Ашеры
         Странно поднял двойные рога,
Полумесяц алмазной Ашеры
         Четко поднял двойные рога.

Я сказал: «Он нежнее Дианы.
         Он на скорбных эфирных путях,
         Веселится на скорбных путях.
Он увидел в сердцах наших раны,
         Наши слезы на бледных щеках;
Он зовет нас в волшебные страны,
         Сквозь созвездие Льва в небесах —
         К миру Леты влечет в небесах.
Он возходит в блаженные страны
         И нас манит, с любовью в очах,
Мимо логова Льва, сквозь туманы,
         Манит к свету с любовью в очах.»

Но, поднявши палец, Психея
         Прошептала: «Он странен вдали!
         Я не верю звезде, что вдали!
О спешим! о бежим! о скорее!
         О бежим, чтоб бежать мы могли!»
Говорила, дрожа и бледнея,
         Уронив свои крылья в пыли,
В агонии рыдала, бледнея
         И влача свои крылья в пыли,
         Безнадежно влача их в пыли.

Я сказал: «Это — только мечтанье!
         Дай итти нам в дрожащем огне,
         Искупаться в кристальном огне.
Так, в сибиллином этом сияньи,
         Красота и надежда на дне!
         Посмотри! Свет плывет к вышине!
О, уверуем в это мерцанье,
         И ему отдадимся вполне!
Да, уверуем в это мерцанье,
         И за ним возлетим к вышине,
         Через ночь — к золотой вышине!»

И Психею, — шепча, — целовал я,
         Успокаивал дрожь ее дум,
         Побеждал недоверие дум,
И свой путь с ней вдвоем продолжал я.
         Но внезапно, высок и угрюм,
         Саркофаг, и высок и угрюм,
С эпитафией дверь — увидал я.
         И, невольно, смущен и угрюм,
«Что за надпись над дверью?» сказал я.
         Мне в ответ: «Юлалюм! Юлалюм!
         То — могила твоей Юлалюм!»

Стало сердце — скорбь без исхода,
         Каждый помысл — как взмахи секир,
         Память — грозные взмахи секир.
Я вскричал: «Помню прошлого года
         Эту ночь, этот месяц, весь мир!
Помню: я же, с тоской без исхода,
         Ношу страшную внес в этот мир
(Ночь ночей того страшного года!).
         Что за демон привел нас в Уир!
Так! то — мрачного Обера воды,
         То — всегда туманный Уир!
Топь и озера Обера воды,
         Лес и область колдуний — Уир!»

Перевод В. Брюсова

Ulalume

The skies they were ashen and sober;
    The leaves they were crisped and sere-
    The leaves they were withering and sere;
It was night in the lonesome October
    Of my most immemorial year;
It was hard by the dim lake of Auber,
    In the misty mid region of Weir-
It was down by the dank tarn of Auber,
    In the ghoul-haunted woodland of Weir.

Here once, through an alley Titanic,
    Of cypress, I roamed with my Soul-
    Of cypress, with Psyche, my Soul.
There were days when my heart was volcanic
    As the scoriac rivers that roll-
    As the lavas that restlessly roll
Their sulphurous currents down Yaanek
    In the ultimate climes of the pole-
That groan as they roll down Mount Yaanek
    In the realms of the boreal pole.

Our talk had been serious and sober,
    But our thoughts they were palsied and sere-
    Our memories were treacherous and sere-
For we knew not the month was October,
    And we marked not the night of the year-
    (Ah, night of all nights in the year!)
We noted not the dim lake of Auber-
    (Though once we had journeyed down here),
Remembered not the dank tarn of Auber,
    Nor the ghoul-haunted woodland of Weir.

And now, as the night was senescent,
    And star-dials pointed to morn-
    As the star-dials hinted of morn-
At the end of our path a liquescent
    And nebulous lustre was born,
Out of which a miraculous crescent
    Arose with a duplicate horn-
Astarte's bediamonded crescent
    Distinct with its duplicate horn.

And I said- "She is warmer than Dian:
    She rolls through an ether of sighs-
    She revels in a region of sighs:
She has seen that the tears are not dry on
    These cheeks, where the worm never dies,
And has come past the stars of the Lion,
    To point us the path to the skies-
    To the Lethean peace of the skies-
Come up, in despite of the Lion,
    To shine on us with her bright eyes-
Come up through the lair of the Lion,
    With love in her luminous eyes."

But Psyche, uplifting her finger,
    Said- "Sadly this star I mistrust-
    Her pallor I strangely mistrust:-
Oh, hasten!- oh, let us not linger!
    Oh, fly!- let us fly!- for we must."
In terror she spoke, letting sink her
    Wings until they trailed in the dust-
In agony sobbed, letting sink her
    Plumes till they trailed in the dust-
    Till they sorrowfully trailed in the dust.

I replied- "This is nothing but dreaming:
    Let us on by this tremulous light!
    Let us bathe in this crystalline light!
Its Sybilic splendor is beaming
    With Hope and in Beauty to-night:-
    See!- it flickers up the sky through the night!
Ah, we safely may trust to its gleaming,
    And be sure it will lead us aright-
We safely may trust to a gleaming
    That cannot but guide us aright,
    Since it flickers up to Heaven through the night."

Thus I pacified Psyche and kissed her,
    And tempted her out of her gloom-
    And conquered her scruples and gloom;
And we passed to the end of the vista,
    But were stopped by the door of a tomb-
    By the door of a legended tomb;
And I said- "What is written, sweet sister,
    On the door of this legended tomb?"
    She replied- "Ulalume- Ulalume-
    'Tis the vault of thy lost Ulalume!"

Then my heart it grew ashen and sober
    As the leaves that were crisped and sere-
    As the leaves that were withering and sere-
And I cried- "It was surely October
    On this very night of last year
    That I journeyed- I journeyed down here-
    That I brought a dread burden down here-
    On this night of all nights in the year,
    Ah, what demon has tempted me here?
Well I know, now, this dim lake of Auber-
    This misty mid region of Weir-
Well I know, now, this dank tarn of Auber,
    This ghoul-haunted woodland of Weir."

Said we, then—the two, then—"Ah, can it
      Have been that the woodlandish ghouls—
      The pitiful, the merciful ghouls—
To bar up our way and to ban it
      From the secret that lies in these wolds—
      From the thing that lies hidden in these wolds—
Had drawn up the spectre of a planet
      From the limbo of lunary souls—
This sinfully scintillant planet
      From the Hell of the planetary souls?" 

Поддержать сайт