Генри Воэн (Henry Vaughan)

Ночь

Сквозь девственный покров,
Твой полдень скрывший (ибо мы должны
Жить отраженным блеском светлячков,
Как лик луны),
Свет Никодиму воссиял,
Он Бога своего познал.

О, сколь блажен он был,
Когда в юдоли тьмы и слепоты
Увидел, как зарю целящих крыл
Раскинул Ты,
И, что не видано с тех пор,
Вел в полночь с солнцем разговор!

О, где же он найти
Тебя в тот час немой и мертвый смог?
В какой святой земле мог возрасти
Такой цветок,
Чья чудотворная листва
Таит величье божества?

Не золотой престол,
Не херувим, не рукотворный храм -
Господь все то, что к жизни произвел,
Вмещает сам,
И лес дивится, изумлен,
Но впали иудеи в сон ...

О ночь! Сей мир умолк,
Порыв стремлений суетных погас,
И духи бдят, чтобы никто не мог
Встревожить нас.
Молитв Христовых славный час,
Колоколов небесных глас!

В молчанье Бог парит,
И локоны его увлажнены
Ночной росой. Он кротко говорит
Средь тишины,
И внятен духам зов его,
И души единит родство.

Когда б шум дней моих
Смолк, - я вошел бы в твой ночной шатер,
И услыхал, как ангел, кроток, тих,
Крыло простер, -
Я воспарил бы в глубь небес,
И не блуждал бы боле здесь,

Здесь, где слепящий свет,
Где все бессильно - и лишает сил,
Где я блуждаю - и утратил след,
И путь забыл,
Ловя неверные лучи
И видя хуже, чем в ночи ...

О Боге говорят -
Во тьме слепящей обитает Он ...
Слова темны: ведь говорящих взгляд
Столь помрачен...
О, в сей ночи и я бы с ним
Мог обитать - сокрыт, незрим!..

Перевод Д.В. Щедровицкого

The Night

         Through that pure virgin shrine,
That sacred veil drawn o’er Thy glorious noon,
That men might look and live, as glowworms shine,
             And face the moon,
    Wise Nicodemus saw such light
    As made him know his God by night.

         Most blest believer he!
Who in that land of darkness and blind eyes
Thy long-expected healing wings could see,
             When Thou didst rise!
    And, what can never more be done,
    Did at midnight speak with the Sun!

         O who will tell me where
He found Thee at that dead and silent hour?
What hallowed solitary ground did bear
             So rare a flower,
    Within whose sacred leaves did lie
    The fulness of the Deity?

         No mercy-seat of gold,
No dead and dusty cherub, nor carved stone,
But His own living works did my Lord hold
             And lodge alone;
    Where trees and herbs did watch and peep
    And wonder, while the Jews did sleep.

         Dear night! this world’s defeat;
The stop to busy fools; care’s check and curb;
The day of spirits; my soul’s calm retreat
             Which none disturb!
    Christ’s progress, and His prayer time;
    The hours to which high heaven doth chime;

         God’s silent, searching flight;
When my Lord’s head is filled with dew, and all
His locks are wet with the clear drops of night;
             His still, soft call;
    His knocking time; the soul’s dumb watch,
    When spirits their fair kindred catch.

         Were all my loud, evil days
Calm and unhaunted as is thy dark tent,
Whose peace but by some angel’s wing or voice
             Is seldom rent,
    Then I in heaven all the long year
    Would keep, and never wander here.

         But living where the sun
Doth all things wake, and where all mix and tire
Themselves and others, I consent and run
             To every mire,
    And by this world’s ill-guiding light,
    Err more than I can do by night.

         There is in God, some say,
A deep but dazzling darkness, as men here
Say it is late and dusky, because they
             See not all clear.
    O for that night! where I in Him
    Might live invisible and dim!

Поддержать сайт