Руперт Брук (Rupert Chawner Brooke)

Грантчестер

(кафе дес Вестенс, Берлин, май 1912)

Сейчас в Грантчестере пышней
Сирень пред комнатой моей…
Смеются с майских клумб цветы,
Где алый с розовым “на ты”.
Куда-то ветер вдаль спешит
И мак с фиалками смешит…
Каштаны летом над тобой
Плетут туннели, где покой:
Зеленый сумрак и вода.
Там снов глубоких круговерть,
Ручей зеленый как мечта,
Ручей глубокий словно смерть.

О, да! Я чудо это знаю,
Когда поля сверкают в мае,
И юный сладкий день звенит,
Ступню босую золотит...
Там рай реки... Du lieber Gott!
Здесь ад – по телу жар и пот…
Там темный мир прохладных вод,
Меня в свои объятья ждет…
Берлин. Евреев голоса,
Что пиво пьют. А там роса
Мягка, как утренний елей.
Тюльпаны здесь – рабы людей…
А там, в плену ветров и гроз
Кусты английских диких роз…

Там своенравный солнца диск
На склоне дня сорвется вниз…
Непунктуальная звезда
Взойдет, и стихнут, как всегда,
Луга у Хаслингфилд и Котон,
Где все открыто, не verboten...
Проснуться б на родной земле –
В Грантчестере, Грантчестере…
Там можно прикоснуться вдруг
К природе, слышать странный звук
И шепот фавнов средь листвы,
Коль с миром грез знакомы вы…
Там души классиков следят
За танцем радостных наяд,
Там песнь сатира, гул травы,
Что мне неведомо, увы…

По мне, так в поле лечь (о, лень)
И в небо Кембриджа весь день
Глядеть, и дремлющим цветком
Услышать вечный метроном
Ушедших лет, где свет и мгла
Грантчестера, Грантчестера.

Там на рассвете призрак-Лорд
В уснувшем озере плывет,
Шутник великий и архонт,
Познавший Стикс и Геллеспонт.
Там Чосер слышит звук-магнит:
Река под мельницей дрожит.
И ловит Теннисона взгляд,
Как воды Кембриджа спешат.
И в черно-белом том саду
Пронзает шепот темноту.
Там танец духов на заре,
Там сто викариев. Ко мне
Они придут как прах времен
И сгинут с утром в унисон…
Порой средь веток у окна
Тень настоятеля видна.
Порой до дрожи в небесах,
Ужасным криком сея страх,
Толпа священников пройдет,
Оставив сна дурного лед,
Гул неба, песни птиц кругом,
И вечно ветхий сельский дом.
Придет момент – я устремлюсь
К лугам английским, наизусть
Я знаю Англию, и к ней
Спешат сердца ее друзей,
И к Кембриджширу держат путь,
Там люди знают смысл и суть...
Там мир любви и мой предел –
Волшебный тихий Грантчестер!

Ведь неулыбчив Кембридж. Тут
Свой коренастый хитрый люд;
А Ройстон, коль пойдешь на юг,
Таит угрозу и испуг...
В Овере брань – хороший тон,
Чуть лучше в этом Трумпингтон...
Бог девкам Диттона не снится...
И в Харстон всем давно за тридцать...
А Шелфорд – видишь без конца
Кривые губы и сердца...
Там Бартон чтит Cockney язык,
И Котон к ужасам привык.
Творится грех и колдовство
Под Мэдингли на Рождество.

Они неслись сквозь ночь и свет,
А кто-то им смеялся вслед...
Они влетели, жен убив,
Сорвав прогулку в Святой Ив...
Как дети плакали потом,
В ушах гремел их револьвер...
Но Грантчестер, ах, Грантчестер!
Ты мир святой вдали от дел...
Бег облаков в тиши небес,
В глазах людей счастливый блеск.
И дети крепче и шустрей,
Там лес густой, течет ручей...
И полусонный ветерок
Скользит вдоль сумрачных дорог;
Там час купанья, говорят,
Когда рассвет и закат...
Ты женщин лучше не найдешь,
Мужчины там не знают ложь.
Но чтят Добро, и чужд им грех,
И громок в юности их смех...
Но старость коль завоет в рог,
Они палят себе в висок...

Играют ветками ветра
В кругу луны Грантчестера!
Букет, в нем гниль и сладость рек,
В душе всегда, в душе навек.
И полуночный бриз опять
В тиши дерев начнет вздыхать…
Ответь, как раньше, старый вяз
Хранит от бед ужасных нас?
И тот каштан в саду моем
Все спит, склонившись над ручьем?
К себе застенчивый восход
Звездой серебряной зовет...
Закат же – золота огни
У Хаслингфилд и Мэдингли…

Скажи мне, зайцы тут и там
все бродят ночью по полям?
А нынче мягкая вода
Озер по-прежнему сладка?
И так же смех реки струей
Звенит под мельницей пустой?
Ведь вряд ли где-то я найду
Такой уют и красоту...
Луга забыть помогут ложь,
Пустую правду, боль… Ну, что ж
Застыли стрелки, замер час...
А есть ли к чаю мед у нас?

Перевод А. Рытова

The Old Vicarage, Grantchester

(Cafe des Westens, Berlin, May 1912)

Just now the lilac is in bloom,
All before my little room;
And in my flower-beds, I think,
Smile the carnation and the pink;
And down the borders, well I know,
The poppy and the pansy blow...
Oh! there the chestnuts, summer through,
Beside the river make for you
A tunnel of green gloom, and sleep
Deeply above; and green and deep
The stream mysterious glides beneath,
Green as a dream and deep as death.
-- Oh, damn! I know it! and I know
How the May fields all golden show,
And when the day is young and sweet,
Gild gloriously the bare feet
That run to bathe...
                                Du lieber Gott!

Here am I, sweating, sick, and hot,
And there the shadowed waters fresh
Lean up to embrace the naked flesh.
Temperamentvoll German Jews
Drink beer around; -- and there the dews
Are soft beneath a morn of gold.
Here tulips bloom as they are told;
Unkempt about those hedges blows
An English unofficial rose;
And there the unregulated sun
Slopes down to rest when day is done,
And wakes a vague unpunctual star,
A slippered Hesper; and there are
Meads towards Haslingfield and Coton
Where das Betreten's not verboten.

ειθε γενοιμην... would I were
In Grantchester, in Grantchester! --
Some, it may be, can get in touch
With Nature there, or Earth, or such.
And clever modern men have seen
A Faun a-peeping through the green,
And felt the Classics were not dead,
To glimpse a Naiad's reedy head,
Or hear the Goat-foot piping low:...
But these are things I do not know.
I only know that you may lie
Day long and watch the Cambridge sky,
And, flower-lulled in sleepy grass,
Hear the cool lapse of hours pass,
Until the centuries blend and blur
In Grantchester, in Grantchester....
Still in the dawnlit waters cool
His ghostly Lordship swims his pool,
And tries the strokes, essays the tricks,
Long learnt on Hellespont, or Styx.
Dan Chaucer hears his river still
Chatter beneath a phantom mill.
Tennyson notes, with studious eye,
How Cambridge waters hurry by...
And in that garden, black and white,
Creep whispers through the grass all night;
And spectral dance, before the dawn,
A hundred Vicars down the lawn;
Curates, long dust, will come and go
On lissom, clerical, printless toe;
And oft between the boughs is seen
The sly shade of a Rural Dean...
Till, at a shiver in the skies,
Vanishing with Satanic cries,
The prim ecclesiastic rout
Leaves but a startled sleeper-out,
Grey heavens, the first bird's drowsy calls,
The falling house that never falls.

God! I will pack, and take a train,
And get me to England once again!
For England's the one land, I know,
Where men with Splendid Hearts may go;
And Cambridgeshire, of all England,
The shire for Men who Understand;
And of that district I prefer
The lovely hamlet Grantchester.
For Cambridge people rarely smile,
Being urban, squat, and packed with guile;
And Royston men in the far South
Are black and fierce and strange of mouth;
At Over they fling oaths at one,
And worse than oaths at Trumpington,
And Ditton girls are mean and dirty,
And there's none in Harston under thirty,
And folks in Shelford and those parts
Have twisted lips and twisted hearts,
And Barton men make Cockney rhymes,
And Coton's full of nameless crimes,
And things are done you'd not believe
At Madingley on Christmas Eve.
Strong men have run for miles and miles,
When one from Cherry Hinton smiles;
Strong men have blanched, and shot their wives,
Rather than send them to St. Ives;
Strong men have cried like babes, bydam,
To hear what happened at Babraham.
But Grantchester! ah, Grantchester!
There's peace and holy quiet there,
Great clouds along pacific skies,
And men and women with straight eyes,
Lithe children lovelier than a dream,
A bosky wood, a slumbrous stream,
And little kindly winds that creep
Round twilight corners, half asleep.
In Grantchester their skins are white;
They bathe by day, they bathe by night;
The women there do all they ought;
The men observe the Rules of Thought.
They love the Good; they worship Truth;
They laugh uproariously in youth;
(And when they get to feeling old,
They up and shoot themselves, I'm told)...

    Ah God! to see the branches stir
Across the moon at Grantchester!
To smell the thrilling-sweet and rotten
Unforgettable, unforgotten
River-smell, and hear the breeze
Sobbing in the little trees.
Say, do the elm-clumps greatly stand
Still guardians of that holy land?
The chestnuts shade, in reverend dream,
The yet unacademic stream?
Is dawn a secret shy and cold
Anadyomene, silver-gold?
And sunset still a golden sea
From Haslingfield to Madingley?
And after, ere the night is born,
Do hares come out about the corn?
Oh, is the water sweet and cool,
Gentle and brown, above the pool?
And laughs the immortal river still
Under the mill, under the mill?
Say, is there Beauty yet to find?
And Certainty? and Quiet kind?
Deep meadows yet, for to forget
The lies, and truths, and pain?... oh! yet
Stands the Church clock at ten to three?
And is there honey still for tea?

Поддержать сайт