Гилберт Кит Честертон (Gilbert Keith Chesterton)

Лепанто

Искрясь, белые фонтаны льются в солнечном дворце,
Вызывая у Султана смех веселый на лице;
На лице, что в страх повергло все подвластное ему,
Смех волнует тьму лесную, бороды Султана тьму,
И, кровавый полумесяц, полумесяц губ кривит, -
Средиземных вод просторы флот Султана бороздит,
К мысам италийским смело корабли его прошли,
В Адриатике Морского Льва разбили корабли.
И сам папа в агонии руки вскинул пред крестом, -
Королей созвал христианских, чтоб спасали Крест мечом.
Смотрит в зеркало спокойно королева англичан,
Валуа последний сонно в храме слушает орган;
Тень испанского оружья на далеких островах,
Бог у Золотого Рога весел в солнечных лучах.
За холмами еле слышно барабанный гул растет,
Где на троне безыменном принц развенчанный встает,
Где скамью позора кинув, из неведомой страны,
Христиан последний рыцарь меч снимает со стены,
Рыцарь - трубадур последний, для кого запела вдруг
Птица - мир тогда был молод - пролетавшая на юг.
В этой тишине огромной, по дорогам между скал

Гул Крестового Похода постепенно нарастал.
Но далекий гром орудий потревожил тишину, -
Дон-Хуан Австрийский выходит на войну.
И холодный ветер ночи жесткие знамена рвет,
Пламя факелов багровым дымным золотом течет,
Обливая медь литавров, освещая небосклон,
Пушки, трубы и фанфары, и затем - выходит он;
И в кудрявую бородку Дон-Хуан роняет смех,
И, смеясь, пренебрегает в мире славой тронов всех,
И, как знамя всех свободных, гордо голову несет, -
Испании любимой - ура!
Смерть Африке!
Дон-Хуан Австрийский
По морю плывет.

Магомет в раю блаженном над вечернею звездой
(Дон-Хуан Австрийский идет, идет войной).
Он в объятьях вечной гурии трогает слегка тюрбан,
Тот тюрбан, что ткали зори и лазурный океан, -
Содрогнулся сад павлиний, с места Магомет встает,
Он деревьев выше ростом и над ними он идет,
Голосом, сквозь сад летящим, голосом, где гром и звон,
Азриала, Ариэля и Амона кличет он,
Демонов и великанов
С сотней глаз и сотней крыл,
Кто при Мудром Соломоне
В небе место заслужил.

Духи ринулись сквозь утро в пурпур легких облаков,
Духи ринулись из храмов всех разгневанных богов,
В зелени травы и тины поднялись со дна морей,
Где безглазые и злые бродят скопища теней,
Как жемчужною болезнью, тиной облепило их,
Водоросли и моллюски наросли корой на них.
Голубым сапфирным дымом изо всех щелей земли,
К Магомету, словно слуги, на поклон они пришли.
И сказал он: "Раскрывайте недра гор, чтобы скорей
Скрылся в них народ-отшельник от лихой беды своей,
И гоните всех Гяуров, прогоните навсегда,
Ибо с запада, я знаю, к нам опять идет беда.
Надо всем, что в этом мире - Соломонова печать, -
Над печалью, и над знаньем, и уменьем созидать;
С гор высоких, с гор высоких громы грозные гремят,
Этот голос наши домы рушил сотни лет назад.
Это тот, кто слово кисмет ввеки не произнесет, -
Это Ричард, это Раймонд, это Готфрид у ворот;
Этот тот, кто ради выгод улыбнется над бедой; -
Чтоб восстал наш мир навеки - растопчите их ногой!"
Так сказал он, ибо слышал, как грохочет барабан.
Но уже идет войною Австрийский Дон-Хуан.
Внезапно и тихо - ура!
Удар грома из Иберии!
Дон-Хуан Австрийский
Прошел чрез Алкалар.

Михаил святой на гору встал на северных морях
(Дон-Хуан Австрийский летит на парусах),
Где приливы и отливы пенят гребни волн седых,
И где ставят красный парус рыбаки в ладьях своих,
Он трясет копьем железным, каменным стучит крылом, -
Сквозь Нормандию проходит этот одинокий гром.
И весь север полон текстов и больных усталых глаз,
И от злобы умирает добродетель в этот час,
Христианина Христианин насмерть в доме бьет ножом,
Он в испуге пред Христовым опечаленным лицом,
Ненавидит он Марию, что Господь приветил сам.
(Дон-Хуан Австрийский несется по волнам.)
И призывает Дон-Хуан сквозь тьму и ветра вой,
И губы сложены его рокочущей трубой,
Трубой ревущей - Ха!
Domino gloria!
Дон-Хуан Австрийский
Скликает корабли.

Король Филипп в своем дворце, украшенный руном
(Дон-Хуан Австрийский на палубе с мечом),
А на стенах черный бархат, бархат мягкий, точно грех.
Карлики ползут по складкам, прячась в бархат, словно в мех,
И фиал едва пригубил, и хрусталь уже звенит,
На лице его бескровном серо-пепельный налет,
То лицо - как лист растенья, что всегда во тьме растет,
В том фиале смерть таится, и конец благим делам,
Но Дон-Хуан Австрийский стреляет по врагам.
Но Дон-Хуан охотится, и свора псов ревет,
И по Италии слух гремит о том, что он идет.
Выстрел за выстрелом - бах! бах!
Выстрел за выстрелом - ура!
Дон-Хуан Австрийский
Открыл огонь!

Папа был в своей часовне в день, когда возникнул бой
(Дон-Хуан в дыму, как в туче, словно в туче громовой),
Папа в комнате потайной, только с господом самим.
Там в оконце мир глядится крошечным и дорогим;
Он, как в зеркале, в оконце видит - в дымных облаках
Выстроенный полумесяцем флот его на парусах,
Крест и Замок покрывая тенью, мчится на врагов,
Скрыв корабль святого Марка и его крылатых львов.
Он вождей чернобородых видит в палубных дворцах,
А под палубами в тюрьмах, где царит смертельный страх, -
Гибнут пленные христиане от страданий и тоски,
Словно брошенные в море или в шахты-рудники.
Гибнут, как рабы в работе - и повисла в облаках
Лестница богов, великих в дальних древних временах,
Гибнут молча, без надежды, как и те, что пред царем
На граните Вавилона погибали под конем;
И не мало их теряет разум свой в таком аду,
И надсмотрщик желтолицый бьет кнутом их на ходу.
Папа видит - нет спасенья, и господь его забыт.

Но Дон-Хуан Австрийский сквозь строй врагов летит
И с кровью залитой кормы из пушек он палит, -
Кроваво-пурпурным огнем весь океан горит,
И волн серебряных кипят, как кровью, гребешки,
И люки взламывает он и трюмные замки,
И тысячами пленные выходят на простор,
Их свет свободный опьянил и ослепил их взор
Vivat Hispania!
Domino gloria!
Дон-Хуан Австрийский
Свой народ освободил.

И Сервантес на галере меч в ножны запрятал свой
(Победою увенчан Дон-Хуан спешит домой),
Вновь пустынные дороги видит он в своей стране,
Где скитаться будет вечно тощий рыцарь на коне,
Пряча меч и улыбаясь, но не так, как тот Султан...
(Из Крестового Похода возвратился Дон-Хуан.)

Перевод М. Фромана



Бьет в Садах Солнца сто один фонтан,
Усмехается фонтанам Византийский Султан.
Смех его, знак радости, предвестник беды,
Колеблет черный лес, лес его бороды,
Изгибает полумесяцем кроваво-красный рот:
Срединным морем мира завладел султанским флот.
Белостенная Италия от страха чуть жива,
В Адриатике ждет гибель Веницейского Льва.
У монархов христианских Папа ради Христа
Молит войска для спасения Святого Креста:
Королева Англии глядится в зеркала,
На мессе раззевался неживой Валуа,
С вечерних островов испанских пушек гул далек.
И слышит смех Властителя весь Золотой Рог.

Глохнут барабаны, в горах дробясь, —
Здесь, в краю забытом, неувенчанный князь
Встал с сомнительного трона невеликой страны.
Встал последний рыцарь, снял доспех со стены.
Последний трубадур, певчих птиц опекун.
Который с песней шел на юг, когда весь мир был юн.
И вот немногочисленный бесстрашный народ
По горным тропам двинулся в Крестовый Поход
Пушки и гонги громят тишину —
Дон Хуан Австрийский идет на войну,
Стяги напряглись на ветру ночном
В мерцанье черно-пурпурном и тускло-золотом:
Факелов багрянец и литавров звон.
Фанфары, трубы, пушки, аркебузы, сам он,
Дон Хуан, смеющийся в колечки бороды,
Он бросил вызов королям в годину беды,
Горд и, словно флаг всех свободных, прям.
Любовь Испании,
Погибель Африки,
Отпрыск Австрии
Идет к морям!

Махмуд в раю ласкает вечно-юную жену
(Дон Хуан Австрийский идет на войну).
Над звездами вознесшийся Махмудов тюрбан
Из солнечных закатов соткал океан.
Восстал Махмуд, трепещет сад, цветной, как павлин,
Махмуд шагает меж дерев, он выше всех вершин,
Он кличет, и слетается крылатый легион,
Черный Азраил, Ариэль и Аммон,
Темный сонм небесных сил,
Тысяча очей и крыл,
Которых покорил
Царь Соломон.
Мчатся красные от красных предрассветных облачков,
Желтые из желтых пагод, от презрительных божков,
Зеленые встают из едкой зелени морской,
Где в потонувших небесах безглазых гадов рой,
Где волокнистые леса и зыбкие луга,
И от недуга в раковинах — жемчуга;
Вьются с гор сапфирным дымом, сквозь расселины ползут,
И в саду надзвездном духам повелел Махмуд:
— Истолките в ступах горы, где живет народ-монах,
И просейте в сита мести серебристо-алый прах,
Чтоб ни косточки святого там остаться не могло,
Ибо с Запада гяуры вновь несут нам зло.
На устах у мира наша Соломонова печать,
И о прошлом и позорном надлежит молчать,
Но в горах я слышу голос, точно грома раскат,
Этот голос нам мешал четыре века назад:
Он Кисмета не страшится и Судьбы не признает,
Это Ричард и Раймунд и Готфрид вновь у ворот;
Это тот, кто хохоча вступает в смертный бой, —
Раздавите его, иначе пропал наш покой! —
Бой барабанов и пенье фанфар:
Дон Хуан Австрийский, небесный дар,
Память Истории,
Молния Иберии,
Гордость Австрии,
Проходит Алькалар.

На Севере, где трудятся в волнах рыбаки
(Дон Хуан Австрийский ведет полки),
Где в сером море паруса горят при заре,
Где Михаил Архангел на высокой горе
Каменными крыльями, железным копьем,
Машет над Нормандией, объятой огнем, —
На Севере враждуют толкователи Книг,
И злобой осквернились око, длань и язык,
И христиане христиан лишают живота,
И христиане в буйстве ненавидят Христа
И ту Марию, коей бог грехи отпустил, —
Но Дон Хуан Австрийский презирает их пыл.
Дон Хуан шагает сквозь мрак и разброд.
Клич его несется на закат, на восход,
Дон Хуан кричит: — Ура!
Domino gloria! —
Дон Хуан узрел моря
И собственный флот.

Король Филипп сидит во мгле при Золотом Руне
(Дон Хуан Австрийский в морской голубизне),
Карлики во мгле мельтешат, веселя
Томящегося в бархатном удушье короля.
В руках его сосуд всех оттенков луны,
Тонкий и звенящий, наподобье струны,
Лицо его бледней, чем прокаженный грибок,
Чем выросший без света в подполье росток,
В сосуде его гибель всякой славе людской, —
Но Дон Хуан Австрийский вступает в бой.
По всей Италии слух пролетел,
Что Дон Хуан турок берет на прицел.
Пушки ревут: — Ура! —
Пушки гремят: — Ха-ха! —
Дон Хуан узрел врага
И начал обстрел.

Папа до рассвета, до вестей о войне
(Дон Хуан Австрийский в дыму и огне)
Бога в тайной верхней часовне посетил.
Откуда в тайное окошко мир мал и мил, —
И увидал, как в зеркале: из смутных зыбей
Встает кроваво-красный полумесяц кораблей.
Бросает тень погибели на крестоносный флот
И Льву святого Марка закрывает проход;
Над палубами смуглолицых шейхов дворцы.
Под палубами в узах умирают гребцы,
Христиане-пленники во мраке таком,
Как в копях под землей или на дне морском.
Несчетные рабы священных солнц и лун,
Как в дни, когда Египет фараонов был юн,
Как тот народ, что, гласа и надежды лишен.
Безвольно брел в гранитный Вавилонский полон;
И многие в аду подводном сходят с ума.
Ибо всюду вражьи лица и тюремная тьма,
И бог тебя оставил, и сам ты не свой —
(Но Дон Хуан Австрийский прорвал турецкий строй!)
Дон Хуан командует, и пушки палят,
Дон Хуан море залил кровью, как пират,
И волны крови рушат борта, и вослед
Волнам в трюмы хлещет полуденный свет.
И пленники слепнут от солнечных лучей,
Ошеломлены нежданной волей своей.
Vivat Hispania!
Domino gloria!
Дон Хуан разбил врага
И спас людей.

Сервантес тоже был рабом, но в битвах стал бойцом
(Дон Хуан увенчан лавровым венцом),
Сервантесу привиделось: в ламанчской стороне
Безумный рыцарь вечно едет на худом коне;
Сервантес, улыбаясь, опускает меч в ножны…
(Дон Хуан Австрийский возвращается с войны)

Перевод Андрея Сергеева


Султан Византа смотрит на фонтаны у дворца,
Не сходит улыбка с жестокого лица;
Смех Султана — верным радость, погибель врагам, —
Чёрную колышет бороду, подобную чёрным лесам,
Полумесяцем кровавым изгибает красный рот —
Матерь всех морей ныне покорил османский флот!
Содрогнулся белый мрамор италийских колонн,
В Адриатике Лев моря задохнулся, пленён,
Папа, руки заломив, зов о помощи шлёт
К королям христианским, чтоб спешили в поход.
Королева Англии взора не отвела от зеркал;
Валуа бесплотной тенью на обедне зевал;
С островов закатных чуть донёсся испанских пушек бой…
Смех Султана слышит солнце, слышит Рог Золотой.

Глухо бьют барабаны от горных границ —
Там безвестный трон покинул некоронованный принц,
Там в стране, что в забвении, в поношенье у всех,
Последний рыцарь Запада облачился в доспех,
Последний трубадур, тех птиц внимательный друг,
Что в пору юности мира летели с песней на юг.
В тишине насторожённой он бесстрашно идет
По извилистым тропам в свой крестовый поход.
Звон гонгов, звон оружья разогнал тишину —
Дон Хуан Австрийский идет на войну.
Его флаги бьют крыльями в зарницах ночных,
В чёрно-пурпурном мраке, среди искр золотых,
Что мечет пламя факелов на фанфары его,
На литавры, трубы, пушки, на него самого.
Дон Хуан улыбается — борода вспушена,
Прочней всех тронов мира его стремена,
Знаменем свободы чело над войском плывёт.
Испании — доблесть,
Африки — горесть,
Дон Хуан Австрийский
К морю идёт!

Мухаммад в раю надзвёздном, где время не в счёт,
(Дон Хуан Австрийский на битву идёт.)
На колена гурии царственный склоняет тюрбан,
Что из солнечных закатов, из моря соткан.
Но вдруг сотрясся в страхе безмятежный сад —
Выше крон древесных прянув, восстал Мухаммад.
Над павлиньими кущами слышен его голос как гром:
Ему внемлют чёрный Азраил, Ариэль и Аммон.
Джинны, ифриты —
Многокрылы, многоочиты, —
Кого в рабство правоверным
Обратил Соломон.

Спешат, алые с пурпуром, от рассветной алой зари,
От надменных капищ, чьи идолы жёлты, как янтари;
В зелёных ризах восходят из изумрудных пучин,
Где тонет небо, где во мраке сонм слепых образин
Средь подводных зарослей век тайный ведёт,
Где в раковинах язва плоть жемчужную ткёт;
Как сапфирный дым, от преисподних тянутся врат, —
Вот слетелись и внимают; им велит Мухаммад:
«Вскройте скалы, что отшельникам укрытье дают,
И пустыни, где святые свой находят приют,
И преследуйте гяуров днём и ночью без сна —
Ибо вот, вновь от заката приступает война.
Соломонова печать наша над вселенною всей,
Охраняет скорбь и мудрость, и меру вещей.
Но вот, рокочут горы, — и вновь я слышу тот глас,
Что тому четыре века основы царства потряс:
Голос уст, что ни Судьбы, ни Кисмета не чтут, —
Это — Ричард, Раймунд, Годфри вновь на приступ идут!
Это тот, кто лишь смеётся в глаза угрозе любой.
Сокрушите его, иначе он сокрушит наш покой!»
Барабаны и пушки рвут тишину.
(Дон Хуан Австрийский идёт на войну.)
Как ветра удар,
Как Иберийский пожар,
Дон Хуан Австрийский
Миновал Алькалар.

Михаил Архангел — в небе над полночной горой,
(Дон Хуан Австрийский выступает на бой.)
Где свинцового моря бег на просторе суров,
Где морской народ ладит алый шелк парусов.
Михаил Архангел к брани копьё изострил;
Над нормандскими скалами — шум от каменных крыл;
Север полнится смутой, все умы смущены,
Злобой попрана святая простота старины,
Здесь христианин христианину раздирает уста,
Здесь христианин хуже смерти ненавидит Христа,
Здесь христианин Пренепорочную Деву клянёт, —
Но Дон Хуан Австрийский к морю идёт.
Дон Хуан трубит — и его слышит земля,
Звук его трубы оглашает поля,
Труба поет: Ура!
Domino gloria!
Дон Хуан Австрийский
На борту корабля.

Король Филипп при ордене, в покоях дворца,
(Дон Хуан Австрийский развернул паруса.)
Средь бархатных обоев, черных, мягких, как грех,
Средь карликов и карлиц, средь порочных утех.
В руке его склянка, луной сияет фиал —
Короля нервный трепет до костей обуял.
Как грибок проказы, короля бледен лик,
Как росток, что без света в заточенье поник,
В его склянке — смерть, путь к бегству от царских трудов,
Но Дон Хуан Австрийский к битве с турком готов.
Его галеры — как псы на самой злой из охот,
Вся Италия ждет, чем завершится поход.
Пушки на пушки, ха-ха!
Пушки на пушки, ура!
Дон Хуан Австрийский
Ведёт в битву флот.

Папа Римский был в молитве, и явилось ему
(Дон Хуан Австрийский бьётся в кромешном дыму.)
В тайной комнате, где Божье провиденье не спит,
Словно в зеркале, где мир как на ладони лежит,
Словно в зеркале — видение в разрыве облаков:
Полумесяцем изогнутый строй угрюмых судов;
Они мечут струи мрака и свирепых химер,
Вихрь срывает львов с надстроек венецейских галер,
И над палубами — смуглых командиров дворцы,
А под палубами — склепы, где томятся гребцы,
Христианские невольники в своих кандалах.
В узилищах подводных, как в сырых рудниках,
Умирают, изнурённые от труда и оков,
Безысходные рабы бессердечных богов,
Как народы, что когда-то в знак неволи своей
Ниц поверглись пред конями вавилонских царей.
День за днём сжигает разум нескончаемый труд,
Не видать им больше неба, не разрешиться от пут,
И душа забыта Богом, одинока, нага —
(Но Дон Хуан Австрийский прорвал линию врага!)
Дон Хуан ведёт сраженье, его неистовый пыл,
Как палубу пирата, всё море кровью покрыл.
Алым залиты дерево, волны, ткань и металл,
Алый прибой ударил, с трюмов запоры сорвал,
И тысячи несчастных, что худы, как скелет,
Не смея глаз поднять, выходят из мрака на свет.

Vivat Hispania!
Domino Gloria!
Дон Хуан Австрийский —
Избавитель от бед!

Сервантес на галере шпагу в ножны вложил
(Дон Хуан Австрийский венец получил.)
И представил: зной, Испания, дорога — и по ней
Скачет в вечность безумный рыцарь на худшем из коней,
С улыбкою клинок сжимая дряхлой рукой…

(Но Дон Хуан Австрийский возвращается домой.)

Перевод Леонида Белова

Lepanto

White founts falling in the Courts of the sun,
And the Soldan of Byzantium is smiling as they run;
There is laughter like the fountains in that face of all men feared,
It stirs the forest darkness, the darkness of his beard;
It curls the blood-red crescent, the crescent of his lips;
For the inmost sea of all the earth is shaken with his ships.
They have dared the white republics up the capes of Italy,
They have dashed the Adriatic round the Lion of the Sea,
And the Pope has cast his arms abroad for agony and loss,
And called the kings of Christendom for swords about the Cross.
The cold queen of England is looking in the glass;
The shadow of the Valois is yawning at the Mass;
From evening isles fantastical rings faint the Spanish gun,
And the Lord upon the Golden Horn is laughing in the sun.

Dim drums throbbing, in the hills half heard,
Where only on a nameless throne a crownless prince has stirred,
Where, risen from a doubtful seat and half attainted stall,
The last knight of Europe takes weapons from the wall,
The last and lingering troubadour to whom the bird has sung,
That once went singing southward when all the world was young.
In that enormous silence, tiny and unafraid,
Comes up along a winding road the noise of the Crusade.
Strong gongs groaning as the guns boom far,
Don John of Austria is going to the war,
Stiff flags straining in the night-blasts cold
In the gloom black-purple, in the glint old-gold,
Torchlight crimson on the copper kettle-drums,
Then the tuckets, then the trumpets, then the cannon, and he comes.
Don John laughing in the brave beard curled,
Spurning of his stirrups like the thrones of all the world,
Holding his head up for a flag of all the free.
Love-light of Spain--hurrah!
Death-light of Africa!
Don John of Austria
Is riding to the sea.

Mahound is in his paradise above the evening star,
(Don John of Austria is going to the war.)
He moves a mighty turban on the timeless houri's knees,
His turban that is woven of the sunsets and the seas.
He shakes the peacock gardens as he rises from his ease,
And he strides among the tree-tops and is taller than the trees;
And his voice through all the garden is a thunder sent to bring
Black Azrael and Ariel and Ammon on the wing.
Giants and the Genii,
Multiplex of wing and eye,
Whose strong obedience broke the sky
When Solomon was king.

They rush in red and purple from the red clouds of the morn,
From the temples where the yellow gods shut up their eyes in scorn;
They rise in green robes roaring from the green hells of the sea
Where fallen skies and evil hues and eyeless creatures be,
On them the sea-valves cluster and the grey sea-forests curl,
Splashed with a splendid sickness, the sickness of the pearl;
They swell in sapphire smoke out of the blue cracks of the ground,--
They gather and they wonder and give worship to Mahound.
And he saith, "Break up the mountains where the hermit-folk can hide,
And sift the red and silver sands lest bone of saint abide,
And chase the Giaours flying night and day, not giving rest,
For that which was our trouble comes again out of the west.
We have set the seal of Solomon on all things under sun,
Of knowledge and of sorrow and endurance of things done.
But a noise is in the mountains, in the mountains, and I know
The voice that shook our palaces--four hundred years ago:
It is he that saith not 'Kismet'; it is he that knows not Fate;
It is Richard, it is Raymond, it is Godfrey at the gate!
It is he whose loss is laughter when he counts the wager worth,
Put down your feet upon him, that our peace be on the earth."
For he heard drums groaning and he heard guns jar,
(Don John of Austria is going to the war.)
Sudden and still--hurrah!
Bolt from Iberia!
Don John of Austria
Is gone by Alcalar.

St. Michaels on his Mountain in the sea-roads of the north
(Don John of Austria is girt and going forth.)
Where the grey seas glitter and the sharp tides shift
And the sea-folk labour and the red sails lift.
He shakes his lance of iron and he claps his wings of stone;
The noise is gone through Normandy; the noise is gone alone;
The North is full of tangled things and texts and aching eyes,
And dead is all the innocence of anger and surprise,
And Christian killeth Christian in a narrow dusty room,
And Christian dreadeth Christ that hath a newer face of doom,
And Christian hateth Mary that God kissed in Galilee,--
But Don John of Austria is riding to the sea.
Don John calling through the blast and the eclipse
Crying with the trumpet, with the trumpet of his lips,
Trumpet that sayeth ha!
Domino gloria!
Don John of Austria
Is shouting to the ships.

King Philip's in his closet with the Fleece about his neck
(Don John of Austria is armed upon the deck.)
The walls are hung with velvet that is black and soft as sin,
And little dwarfs creep out of it and little dwarfs creep in.
He holds a crystal phial that has colours like the moon,
He touches, and it tingles, and he trembles very soon,
And his face is as a fungus of a leprous white and grey
Like plants in the high houses that are shuttered from the day,
And death is in the phial and the end of noble work,
But Don John of Austria has fired upon the Turk.
Don John's hunting, and his hounds have bayed--
Booms away past Italy the rumour of his raid.
Gun upon gun, ha! ha!
Gun upon gun, hurrah!
Don John of Austria
Has loosed the cannonade.

The Pope was in his chapel before day or battle broke,
(Don John of Austria is hidden in the smoke.)
The hidden room in man's house where God sits all the year,
The secret window whence the world looks small and very dear.
He sees as in a mirror on the monstrous twilight sea
The crescent of his cruel ships whose name is mystery;
They fling great shadows foe-wards, making Cross and Castle dark,
They veil the plumèd lions on the galleys of St. Mark;
And above the ships are palaces of brown, black-bearded chiefs,
And below the ships are prisons, where with multitudinous griefs,
Christian captives sick and sunless, all a labouring race repines
Like a race in sunken cities, like a nation in the mines.
They are lost like slaves that sweat, and in the skies of morning hung
The stair-ways of the tallest gods when tyranny was young.
They are countless, voiceless, hopeless as those fallen or fleeing on
Before the high Kings' horses in the granite of Babylon.
And many a one grows witless in his quiet room in hell
Where a yellow face looks inward through the lattice of his cell,
And he finds his God forgotten, and he seeks no more a sign--
(But Don John of Austria has burst the battle-line!)
Don John pounding from the slaughter-painted poop,
Purpling all the ocean like a bloody pirate's sloop,
Scarlet running over on the silvers and the golds,
Breaking of the hatches up and bursting of the holds,
Thronging of the thousands up that labour under sea
White for bliss and blind for sun and stunned for liberty.

Vivat Hispania!
Domino Gloria!
Don John of Austria
Has set his people free!

Cervantes on his galley sets the sword back in the sheath
(Don John of Austria rides homeward with a wreath.)
And he sees across a weary land a straggling road in Spain,
Up which a lean and foolish knight for ever rides in vain,
And he smiles, but not as Sultans smile, and settles back the blade....
(But Don John of Austria rides home from the Crusade.)