Уилфред Оуэн (Wilfred Owen)

Весеннее наступление

Привал в тени последнего холма.
И вот, расположившись в беспорядке,
Одни уже дремали без оглядки,
Другие наблюдали, как грома
Гремят в суровом небе за холмом.
Всем было ясно: это – край земли.

Вокруг шумели травы, и шмели
Гудели в знойном воздухе густом,
И лето под жужжанье диких ос
Вливало в кровь целительный наркоз.
Но облака клубились тяжело:
Грозой сверкало синее стекло.

Они глазами поле измеряли,
Где лютики вослед благословляли
Их сапоги пыльцою золотой,
Где иглы ежевики их цепляли,
Смиряя будто скорбною рукой.
Они тревожный слушали покой.

И вдруг над ними слово прозвучало,
Оно священный трепет излучало,
И сжались души, устремляясь в бой.
Но стяг не вился и труба молчала –
Один лишь взгляд на друга в миг прощанья:
Любовь к нему угасла, но сиянье
Его улыбка нынче источала
Сильнее вспышки солнечной любой.

Итак, вершину одолев холма,
Они на вересковый луг спустились,
И загремели в небесах грома,
Для свежей крови чаши отворились,
И раскололся вдруг зеленый склон –
Как будто бездна, стал отвесным он.

О тех, кто рухнул на отвесный склон,
Невидимыми пулями сражен,
Кто в адскую сорвался темноту,
Твердили: Бог ловил их на лету,
Они не успевали в бездну пасть.

Но тот, кто отлетел за край земли,
Кого святые силы не спасли,
Кто угодил в пылающую пасть
И, одолев всех демонов в аду
Жестокостью своей бесчеловечной,
К триумфу своему или стыду
Приполз обратно по земле увечной,
Дивясь, что вот – не ранен, не убит, –
Что ж о погибших он не говорит?

Перевод Евгения Лукина

Spring Offensive

Halted against the shade of a last hill,
They fed, and, lying easy, were at ease
And, finding comfortable chests and knees
Carelessly slept. But many there stood still
To face the stark, blank sky beyond the ridge,
Knowing their feet had come to the end of the world.

Marvelling they stood, and watched the long grass swirled
By the May breeze, murmurous with wasp and midge,
For though the summer oozed into their veins
Like the injected drug for their bones' pains,
Sharp on their souls hung the imminent line of grass,
Fearfully flashed the sky's mysterious glass.

Hour after hour they ponder the warm field--
And the far valley behind, where the buttercups
Had blessed with gold their slow boots coming up,
Where even the little brambles would not yield,
But clutched and clung to them like sorrowing hands;
They breathe like trees unstirred.

Till like a cold gust thrilled the little word
At which each body and its soul begird
And tighten them for battle. No alarms
Of bugles, no high flags, no clamorous haste--
Only a lift and flare of eyes that faced
The sun, like a friend with whom their love is done.
O larger shone that smile against the sun,--
Mightier than his whose bounty these have spurned.

So, soon they topped the hill, and raced together
Over an open stretch of herb and heather
Exposed. And instantly the whole sky burned
With fury against them; and soft sudden cups
Opened in thousands for their blood; and the green slopes
Chasmed and steepened sheer to infinite space.

Of them who running on that last high place
Leapt to swift unseen bullets, or went up
On the hot blast and fury of hell's upsurge,
Or plunged and fell away past this world's verge,
Some say God caught them even before they fell.

But what say such as from existence' brink
Ventured but drave too swift to sink.
The few who rushed in the body to enter hell,
And there out-fiending all its fiends and flames
With superhuman inhumanities,
Long-famous glories, immemorial shames--
And crawling slowly back, have by degrees
Regained cool peaceful air in wonder--
Why speak they not of comrades that went under? 

Поддержать сайт