Сара Тисдейл (Sara Teasdale)

Сын плотника

Заря взошла над Назаретом.
Полдневный жар тем знойным летом
Был нестерпим.
День, как железо, раскалился,
И вечер немощный влачился
Вослед за ним.

А в мастерской, от стружек пряной,
Трудились двое – старец рьяный
И мальчуган,
И древо под пилой стонало,
Как будто кровью истекало
От тяжких ран.

Из тесных улиц шум и крики
Суровы и разноязыки
Взметались ввысь –
Купцы, менялы, пилигримы
Египта, Греции и Рима
Сюда стеклись.

Под вечер игемон надменный
Прокладывал в толпе презренной
Себе тропу,
Народ шарахался пугливый,
А конь, потряхивая гривой,
Давил толпу,

И галилейские мальчишки
Бежали к мастерской вприпрыжку –
Все, как один,
У входа допоздна теснились,
Глазея, как вдвоём трудились
Отец и сын.

Конец трудам. Сквозь сумрак ночи
Сын, долу опустивши очи,
Вдаль уходил –
Тот, кто красу юдоли нашей,
И звездных сфер из полной чаши
До дна испил.

Похлёбка уж давно остыла,
Мария старая грустила
В лучах луны,
А сын бредёт, в ночи блуждая,
Лишь одиночества алкая
И тишины.

Уж врат достиг он отдаленных,
Где зрел калек и прокаженных,
Затем вступал
В края безмолвные, пустые,
Где спали сумерки густые,
Туман дремал,

И звёзды в небесах сияли,
И дали мутные зияли,
И в тишине
В нём думы тайные роились,
И чьи-то зовы доносились
К нему извне –

Там были голоса печали,
Глаза, что с болью источали
Слёз океан,
Они скорбели, умоляли,
И люди руки простирали
Из дальних стран,

От ран и немощи страдая,
И свет надежды обретая
В своей груди,
Свою неволю проклиная,
И часто слово повторяя:
«Приди!»

Он вслушивался в эти крики,
И мирный месяц светлоликий
Вдруг почернел,
Раздался вширь раскат громовый.
Он знал – идти на эти зовы
Его удел.

Вот нитью молния сверкнула
И перед взором всколыхнула
Видений рой:
Он зрел, как, поборов невзгоды,
Один в трудах проводит годы
Старик седой.

Ослепло небо, но из тучи
До них доносится певучий
Далёкий зов,
А мать лишь руки простирает,
Рыдает, но не понимает
Тех голосов. 

Перевод Д. Смирнова-Садовского
27 сентября 2015

The Carpenter's Son

THE summer dawn came over-soon,
The earth was like hot iron at noon
In Nazareth;
There fell no rain to ease the heat,
And dusk drew on with tired feet
And stifled breath.

The shop was low and hot and square,
And fresh-cut wood made sharp the air,
While all day long
The saw went tearing thru the oak
That moaned as tho' the tree's heart broke
Beneath its wrong.

The narrow street was full of cries,
Of bickering and snarling lies
In many keys--
The tongues of Egypt and of Rome
And lands beyond the shifting foam
Of windy seas.

Sometimes a ruler riding fast
Scattered the dark crowds as he passed,
And drove them close
In doorways, drawing broken breath
Lest they be trampled to their death
Where the dust rose.

There in the gathering night and noise
A group of Galilean boys
Crowding to see
Gray Joseph toiling with his son,
Saw Jesus, when the task was done,
Turn wearily.

He passed them by with hurried tread
Silently, nor raised his head,
He who looked up
Drinking all beauty from his birth
Out of the heaven and the earth
As from a cup.

And Mary, who was growing old,
Knew that the pottage would be cold
When he returned;
He hungered only for the night,
And westward, bending sharp and bright,
The thin moon burned.

He reached the open western gate
Where whining halt and leper wait,
And came at last
To the blue desert, where the deep
Great seas of twilight lay asleep,
Windless and vast.

With shining eyes the stars awoke,
The dew lay heavy on his cloak,
The world was dim;
And in the stillness he could hear
His secret thoughts draw very near
And call to him.

Faint voices lifted shrill with pain
And multitudinous as rain;
From all the lands
And all the villages thereof
Men crying for the gift of love
With outstretched hands.

Voices that called with ceaseless crying,
The broken and the blind, the dying,
And those grown dumb
Beneath oppression, and he heard
Upon their lips a single word,
"Come!"

Their cries engulfed him like the night,
The moon put out her placid light
And black and low
Nearer the heavy thunder drew,
Hushing the voices . . . yet he knew
That he would go.

A quick-spun thread of lightning burns,
And for a flash the day returns--
He only hears
Joseph, an old man bent and white
Toiling alone from morn till night
Thru all the years.

Swift clouds make all the heavens blind,
A storm is running on the wind--
He only sees
How Mary will stretch out her hands
Sobbing, who never understands
Voices like these.

Поддержать сайт