Мэтью Арнольд (Matthew Arnold)

Грядущее

Человек — это странник с рожденья.
Он родится на судне,
Под которым волнуется время;
Изумлен, осчастливлен,
Раскрывает он солнцу объятья,
Озирает он Времени реку.

Человек размышлять начинает.
Впервые — проснувшись
В снежно-белом ущелье,
Что под клекот орлиный
Расстилает потоку
Первозданное ложе;
Затем — на равнине,
Где лениво река
Распрямляет извивы,
Приближаясь к всеядному морю.
И всегда человеческий разум —
Это мир отмелькавших брегов.

Что терзаться и грезить о землях,
Промчавшихся мимо
До того, как поток подхватил
И понес человека сквозь Время;
Что терзаться о землях за смертью.
Только путь быстроходного судна
Будет познан; лишь вехи пути
Будут в памяти жить человека.

Кто сегодня пройдет за пределы,
Что поставило вечное Время?
Кто сумеет увидеть не пажить,
А зеленую землю до плуга?
Кто к земле так же близок, как люди,
Что когда-то земле подарили,
Не скупясь, неуемных детей?

Кто та дева,
Что мать-землю поймет и постигнет,
Как Ревекка однажды
У колодца под пальмой постигла?
Кто страж
Чувств земли, как весна, просветленных,
Как весна, незапятнанных, чистых?

Есть ли бард,
Что умеет помыслить о боге,
О душе и о мире
Настолько же просто
И пронзительно, как Моисей
Мыслил ночью, у спящего стада,
Под пустынной арабской звездой?
Голос Духа
Услышит ли он и склонится?

Нас теперь полноводное Время
Несет по бескрайней равнине.
Невозвратен истоков покой.
А к реке города подступают,
Раздаются стоустые крики;
Непонятен их смысл,
Непонятны все те измененья,
Что мы видим и знаем повсюду.

Что сказать?
Полноводное Время
Потеряло достойное русло;
Города не расступятся снова,
Не растает их черное стадо;
Тем сильней будут гомон и грохот,
Чем нахальней вторжение торжищ,
Чем ровней будет эта равнина,
Чем свирепей нависшее солнце.
Никогда никому не увидеть
Красоты первозданной потока,
Не вкусить даже капли покоя.

Но, что было до нас, мы не знаем
И не знаем того, что грядет.

Может быть, полноводное Время,
Растекаясь за грани пространства,
Удаляя мерцанье и блики
Заодно с городами все дальше,
Возвратит если не первозданность
Снежно-белых утесов ущелья,
То хотя бы бессуетность, гордость.

И на глади безбрежной потока,
В обезлюдевшем, смолкшем пространстве,
Освеженном могучим дыханьем
Океана, покой, может быть,
В человека вселится;
В безмерном растает пустое,
Уплывут берега в неоглядность,
Выйдут звезды, и ветер прохладный
Понесет человеку навстречу
Вздох и запах предвечного Моря.

Перевод Э. Шустера

The Future

A wanderer is man from his birth.
He was born in a ship
On the breast of the river of Time;
Brimming with wonder and joy
He spreads out his arms to the light,
Rivets his gaze on the banks of the stream.

As what he sees is, so have his thoughts been.
Whether he wakes,
Where the snowy mountainous pass,
Echoing the screams of the eagles,
Hems in its gorges the bed
Of the new-born clear-flowing stream;
Whether he first sees light
Where the river in gleaming rings
Sluggishly winds through the plain;
Whether in sound of the swallowing sea--
As is the world on the banks,
So is the mind of the man.

Vainly does each, as he glides,
Fable and dream
Of the lands which the river of Time
Had left ere he woke on its breast,
Or shall reach when his eyes have been closed.
Only the tract where he sails
He wots of; only the thoughts,
Raised by the objects he passes, are his.

Who can see the green earth any more
As she was by the sources of Time?
Who imagines her fields as they lay
In the sunshine, unworn by the plough?
Who thinks as they thought,
The tribes who then roam'd on her breast,
Her vigorous, primitive sons?

What girl
Now reads in her bosom as clear
As Rebekah read, when she sate
At eve by the palm-shaded well?
Who guards in her breast
As deep, as pellucid a spring
Of feeling, as tranquil, as sure?

What bard,
At the height of his vision, can deem
Of God, of the world, of the soul,
With a plainness as near,
As flashing as Moses felt
When he lay in the night by his flock
On the starlit Arabian waste?
Can rise and obey
The beck of the Spirit like him?

This tract which the river of Time
Now flows through with us, is the plain.
Gone is the calm of its earlier shore.
Border'd by cities and hoarse
With a thousand cries is its stream.
And we on its breast, our minds
Are confused as the cries which we hear,
Changing and shot as the sights which we see.

And we say that repose has fled
For ever the course of the river of Time.
That cities will crowd to its edge
In a blacker, incessanter line;
That the din will be more on its banks,
Denser the trade on its stream,
Flatter the plain where it flows,
Fiercer the sun overhead.
That never will those on its breast
See an ennobling sight,
Drink of the feeling of quiet again.

But what was before us we know not,
And we know not what shall succeed.

Haply, the river of Time--
As it grows, as the towns on its marge
Fling their wavering lights
On a wider, statelier stream--
May acquire, if not the calm
Of its early mountainous shore,
Yet a solemn peace of its own.

And the width of the waters, the hush
Of the grey expanse where he floats,
Freshening its current and spotted with foam
As it draws to the Ocean, may strike
Peace to the soul of the man on its breast--
As the pale waste widens around him,
As the banks fade dimmer away,
As the stars come out, and the night-wind
Brings up the stream
Murmurs and scents of the infinite sea. 

Поддержать сайт