Роберт Браунинг (Robert Browning)

Возлюбленный Порфирии

Дождь разошелся ввечеру,
А ветер - тот в остервененье
Качал деревья на юру
И волны гнал в белесой пене.
Я слушал непогоды пенье,
Когда Порфирия вошла.
И бури будто не бывало.
Она немедля разожгла
Безжизненный камин и встала
И бросила, куда попало,
Перчатки, плащ, сняла платок -
И пряди влажные на плечи
Упали. Сев на уголок
Скамьи, подвинулась навстречу,
Но, видя, что я не привечу,
Приобняла рукой моей
Себя за пояс, обнажила
Плечо - я не видал белей -
К нему лицо мое склонила
И зашептала торопливо,
В плену густых волос держа,
Что любит. Только чувств игрой
Порою так полна душа,
Что трудно в суете мирской
Ей каждый миг делить со мной.
Но страсти не остановить,
Когда вдруг вспомнит в вихре танца
Того, кто может так любить, -
Пусть ветер, дождь - чему б ни статься -
Спешит, чтобы ко мне прижаться.
Взглянул я на нее тогда,
Не уловив ни капли фальши, -
Так я любим?! О, никогда
Так сердце не стучало раньше!
Я колебался - что же дальше?
Она была моей, моей,
Прекрасной, доброй, непорочной!
Я понял, что мне делать с ней -
Жгутом волос ее песочных
Обвил три раза шею прочно
И задушил ее. Ни стона
Она не унесла с собой
Неслышно, как пчела бутона,
Я век коснулся - в них сквозной
Глаза смеялись синевой.
А стоило ослабить петлю,
Как снова вспыхнула щека
От губ моих огня и пекла.
Я приподнял ее - легка,
Головка тихо прилегла
Мне на плечо. И так впервые
Она покоилась на нем,
Все искусы презрев людские
И высший смысл увидев в том,
Чтобы с любимым быть вдвоем.
С любимым... Если б она знала,
Как он ответить ей мечтал.
И нас, недвижных, ночь скрывала,
Огонь в камине догорал...
И Бог ни слова не сказал.

Перевод Игоря Куберского

Porphyria's Lover

The rain set early in to-night,
The sullen wind was soon awake,
It tore the elm-tops down for spite,
And did its worst to vex the lake:
I listened with heart fit to break.
When glided in Porphyria; straight
She shut the cold out and the storm,
And kneeled and made the cheerless grate
Blaze up, and all the cottage warm;
Which done, she rose, and from her form
Withdrew the dripping cloak and shawl,
And laid her soiled gloves by, untied
Her hat and let the damp hair fall,
And, last, she sat down by my side
And called me. When no voice replied,
She put my arm about her waist,
And made her smooth white shoulder bare,
And all her yellow hair displaced,
And, stooping, made my cheek lie there,
And spread, o'er all, her yellow hair,
Murmuring how she loved me---she
Too weak, for all her heart's endeavour,
To set its struggling passion free
From pride, and vainer ties dissever,
And give herself to me for ever.
But passion sometimes would prevail,
Nor could to-night's gay feast restrain
A sudden thought of one so pale
For love of her, and all in vain:
So, she was come through wind and rain.
Be sure I looked up at her eyes
Happy and proud; at last I knew
Porphyria worshipped me; surprise
Made my heart swell, and still it grew
While I debated what to do.
That moment she was mine, mine, fair,
Perfectly pure and good: I found
A thing to do, and all her hair
In one long yellow string I wound
Three times her little throat around,
And strangled her. No pain felt she;
I am quite sure she felt no pain.
As a shut bud that holds a bee,
I warily oped her lids: again
Laughed the blue eyes without a stain.
And I untightened next the tress
About her neck; her cheek once more
Blushed bright beneath my burning kiss:
I propped her head up as before,
Only, this time my shoulder bore
Her head, which droops upon it still:
The smiling rosy little head,
So glad it has its utmost will,
That all it scorned at once is fled,
And I, its love, am gained instead!
Porphyria's love: she guessed not how
Her darling one wish would be heard.
And thus we sit together now,
And all night long we have not stirred,
And yet God has not said a word! 

Поддержать сайт