Генри Уодсворт Лонгфелло (Henry Wadsworth Longfellow)

Песнь о Гайавате. 12. Сын Вечерней звезды

"То не солнце ли заходит
Над равниной водяною?
Иль то раненый фламинго
Тихо плавает, летает,
Обагряет волны кровью,
Кровью, падающей с перьев,
Наполняет воздух блеском,
Блеском длинных красных перьев?

Да, то солнце утопает,
Погружаясь в Гитчи-Гюми;
Небеса горят багрянцем,
Воды блещут алой краской!
Нет, то плавает фламинго,
В волны красные ныряя;
К небесам простер он крылья
И окрасил волны кровью!

Огонек Звезды Вечерней
Тает, в пурпуре трепещет,
В полумгле висит над морем.
Нет, то вампум серебрится
На груди Владыки Жизни,
То Великий Дух проходит
Над темнеющим закатом!

На закат смотрел с восторгом
Долго, долго старый Ягу;
Вдруг воскликнул: "Посмотрите!
Посмотрите на священный
Огонек Звезды Вечерней!
Вы услышите сказанье
О волшебнике Оссэо,
Что сошел с Звезды Вечерней!

В незапамятные годы,
В дни, когда еще для смертных
Небеса и сами боги
Были ближе и доступней,
Жил на севере охотник
С молодыми дочерями;
Десять было их, красавиц,
Стройных, гибких, словно ива,
Но прекрасней всех меж ними
Овини была, меньшая.

Вышли девушки все замуж,
Все за воинов отважных,
Овини одна не скоро
Жениха себе сыскала.
Своенравна и сурова,
Молчалива и печальна
Овини была -  и долго
Женихов, красавцев юных,
Прогоняла прочь с насмешкой,
А потом взяла да вышла
За убогого Оссэо!
Нищий, старый, безобразный,
Вечно кашлял он, как белка.

Ах, но сердце у Оссэо
Было юным и прекрасным!
Он сошел с Звезды Заката,
Он был сын Звезды Вечерней,
Сын Звезды любви и страсти!
И огонь ее, и чары,
И краса, и блеск лучистый -
Все в груди его таилось,
Все в речах его сверкало!

Женихи, любовь которых
Овини отвергла гордо, -
Йенадиззи в ожерельях,
В пышных перьях, ярких красках
Насмехалися над нею;
Но она им так оказала:
"Что за дело мне до ваших
Ожерелий, красок, перьев
И насмешек непристойных!
Я счастлива за Оссэо!"

Раз в ненастный, темный вечер
Шли веселою толпою
На веселый праздник сестры, -
Шли на званый пир с мужьями;
Тихо следовал за ними
С молодой женой Оосэо.
Все шутили и смеялись -
Эти двое шли в молчанье.

На закат смотрел Оссэо,
Взор подняв, как бы с мольбою;
Отставал, смотрел с мольбою
На Звезду любви и страсти,
На трепещущий и нежный
Огонек Звезды Вечерней;
И расслышали все сестры,
Как шептал Оссэо тихо:
"Ах, шовэн нэмэшин, Ноза! -
Сжалься, сжалься, о отец мой!"

"Слышишь? - старшая сказала.
Он отца о чем-то просит!
Право, жаль, что старикашка
Не споткнется на дороге,
Головы себе не сломит!"
И смеялись сестры злобно
Непристойным, громким смехом.

На пути их, в дебрях леса,
Дуб лежал, погибший в бурю,
Дуб-гигант, покрытый мохом,
Полусгнивший под листвою,
Почерневший и дуплистый.
Увидав его, Оссэо
Испустил вдруг крик тоскливый
И в дупло, как в яму, прыгнул.
Старым, дряхлым, безобразным
Он упал в него, а вышел -
Сильным, стройным и высоким,
Статным юношей, красавцем!

Так вернулася к Оссэо
Красота его и юность;
Но - увы! - за ним мгновенно
Овини преобразилась!
Стала древнею старухой,
Дряхлой, жалкою старухой,
Поплелась с клюкой, согнувшись,
И смеялись все над нею
Непристойным, громким смехом.

Но Оссэо не смеялся,
Овини он не покинул,
Нежно взял ее сухую
Руку - темную, в морщинах,
Как дубовый лист зимою,
Называл своею милой,
Милым другом, Нинимуша,
И пришел с ней к месту пира,
Сел за трапезу в вигваме.
Тот вигвам в лесу построен
В честь святой Звезды Заката.

Очарованный мечтами,
На пиру сидел Оссэо.
Все шутили, веселились,
Но печален был Оссэо!
Не притронулся он к пище,
Не сказал ни с кем ни слова,
Не слыхал речей веселых;
Лишь смотрел с тоской во взоре
То на Овини, то кверху,
На сверкающие звезды.

И пронесся тихий шепот,
Тихий голос, зазвучавший
Из воздушного пространства,
От далеких звезд небесных.
Мелодично, смутно, нежно
Говорил он: "О Оссэо!
О возлюбленный, о сын мой!
Тяготели над тобою
Чары злобы, темной силы,
Но разрушены те чары;
Встань, приди ко мне, Оссэо!

Яств отведай этих дивных,
Яств вкуси благословенных,
Что стоят перед тобою;
В них волшебная есть сила:
Их вкусив, ты станешь духом;
Все твои котлы и блюда
Не простой посудой будут:
Серебром котлы заблещут,
Блюда - в вампум превратятся.
Будут все огнем светиться,
Блеском раковин пурпурных.

И спадет проклятье с женщин,
Иго тягостной работы:
В птиц они все превратятся,
Засияют звездным светом,
Ярким отблеском заката
На вечерних нежных тучках".

Так сказал небесный голос;
Но слова его понятны
Были только для Оссэо,
Остальным же он казался
Грустным пеньем Вавонэйсы,
Пеньем птиц во мраке леса,
В отдаленных чащах леса.

Вдруг жилище задрожало,
Зашаталось, задрожало,
И почувствовали гости,
Что возносятся на воздух!
В небеса, к далеким звездам,
В темноте ветвистых сосен,
Плыл вигвам, минуя ветви,
Миновал - и вот все блюда
Засияли алой краской,
Все котлы из сизой глины -
Вмиг серебряными стали,
Все шесты вигвама ярко
Засверкали в звездном свете,
Как серебряные прутья,
А его простая кровля -
Как жуков блестящих крылья.

Поглядел кругом Оссэо
И увидел, что и сестры
И мужья сестер-красавиц
В разных птиц все превратились:
Были тут скворцы с дроздами,
Были сойки и сороки,
И все прыгали, порхали,
Охорашивались, пели,
Щеголяли блеском перьев,
Распускали хвост, как веер.

Только Овини осталась
Дряхлой, жалкою старухой
И в тоске сидела молча.
Но, взглянувши вверх, Оссэо
Испустил вдруг крик тоскливый,
Вопль отчаянья, как прежде,
Над дуплистым старым дубом,
И мгновенно к ней вернулась
Красота ее и юность;
Все ее лохмотья стали
Белым мехом горностая,
А клюка - пером блестящим,
Да, серебряным, блестящим!

И опять вигвам поднялся,
В облаках поплыл прозрачных,
По воздушному теченью,
И пристал к Звезде Вечерней, -
На звезду спустился тихо,
Как снежинка на снежинку,
Как листок на волны речки,
Как пушок репейный в воду.

Там с приветливой улыбкой
Вышел к ним отец Оссэо,
Старец с кротким, ясным взором,
С серебристыми пудрями,
И сказал: "Повесь, Оссэо,
Клетку с птицами своими,
Клетку с пестрой птичьей стаей,
У дверей в моем вигваме!"

У дверей повесив клетку,
Он вошел в вигвам с женою,
И тогда отец Оссэо,
Властелин Звезды Вечерней,
Им сказал: "О мой Оссэо!
Я мольбы твои услышал,
Возвратил тебе, Оссэо,
Красоту твою и юность,
Превратил сестер с мужьями
В разноперых птиц за шутки,
За насмешки над тобою.
Не сумел никто меж ними
Оценить в убогом старце,
В жалком образе калеки
Сердца пылкого Оссэо,
Сердца вечно молодого.
Только Овини сумела
Оценить тебя, Оссэо!

Там, на звездочке, что светит
От Звезды Вечерней влево,
Чародей живет, Вэбино,
Дух и зависти и злобы;
Превратил тебя он в старца.
Берегись лучей Вэбино:
В них волшебная есть сила -
Это стрелы чародея!"

Долго, в мире и согласье,
На Звезде Вечерней мирной
Жил с отцом своим Оссэо;
Долго в клетке над вигвамом
Птицы пели и порхали
На серебряных шесточках,
И супруга молодая
Родила Оссэо сына:
В мать он вышел красотою,
А в отца - дородным видом.

Мальчик рос, мужал с летами,
И отец, ему в утеху,
Сделал лук и стрел наделал,
Отворил большую клетку
И пустил всех птиц на волю,
Чтоб, стреляя в теток, в дядей,
Позабавился малютка.

Там и сям они кружились,
Наполняя воздух звонким
Пеньем счастья и свободы,
Блеском перьев разноцветных;
Но напряг свой лук упругий,
Запустил стрелу из лука
Мальчик, маленький охотник, -
И упала с ветки птичка,
В ярких перышках, на землю,
Насмерть раненная в сердце.

Но - о, чудо! - уж не птицу
Видит он перед собою,
А красавицу младую
С роковой стрелою в сердце!

Кровь ее едва упала
На священную планету,
Как разрушилися чары,
И стрелок отважный, юный
Вдруг почувствовал, что кто-то
По воздушному пространству
В облаках его спускает
На зеленый, злачный остров
Посреди Большого Моря.

Вслед за ним блестящей стаей
Птицы падали, летали,
Как осеннею порою
Листья падают, пестрея,
А за птицами спустился
И вигвам с блестящей кровлей,
На серебряных стропилах,
И принес с собой Оссэо,
Овини принес с собою.

Вновь тут птицы превратились,
Получили образ смертных,
Образ смертных, но не рост их:
Все Пигмеями остались,
Да, Пигмеями - Пок-Вэджис,
И на острове скалистом,
На его прибрежных мелях
И доныне хороводы
Водят летними ночами
Под Вечернею Звездою.

Это их чертог блестящий
Виден в тихий летний вечер;
Рыбаки с прибрежья часто
Слышат их веселый говор,
Видят танцы в звездном свете".

Кончив свой рассказ чудесный,
Кончив сказку, старый Ягу
Всех гостей обвел глазами
И торжественно промолвил:
"Есть возвышенные души,
Есть непонятые люди!
Я знавал таких немало.
Зубоскалы их нередко
Даже на смех подымают,
Но насмешники должны бы
Чаще думать об Оссэо!"

Очарованные гости
Повесть слушали с восторгом
И рассказчика хвалили,
Но шепталися друг с другом:
"Неужель Оссэо - Ягу,
Мы же - тетушки и дяди?"

После снова Чайбайабос
Пел им песнь любви-томленья,
Пел им нежно, сладкозвучно
И с задумчивой печалью
Песню девушки, скорбящей
Об Алгонкине, о милом.

"Горе мне, когда о милом,
Ах, о милом я мечтаю,
Все о нем томлюсь-тоскую,
Об Алгонкине, о милом!

Ах, когда мы расставались,
Он на память дал мне вампум,
Белоснежный дал мне вампум,
Мой возлюбленный, Алгонкин!

"Я пойду с тобой, - шептал он, -
Ах, в твою страну родную;
О, позволь мне", - прошептал он,
Мой возлюбленный, Алгонкин!

"Далеко, - я отвечала, -
Далеко, - я прошептала, -
Ах, страна моя родная,
Мой возлюбленный, Алгонкин!"

Обернувшись, я глядела,
На него с тоской глядела,
И в мои глядел он очи,
Мой возлюбленный, Алгонкин!

Он один стоял под ивой,
Под густой плакучей ивой,
Что роняла слезы в воду,
Мой возлюбленный, Алгонкин!

Горе мне, когда о милом,
Ах, о милом я мечтаю,
Все о нем томлюсь-тоскую,
Об Алгонкине, о милом!"

Вот как праздновали свадьбу!
Вот как пир увеселяли:
По-Пок-Кивис - бурной пляской,
Ягу - сказкою волшебной,
Чайбайабос - нежной песней.
С песней кончился и праздник,
Разошлись со свадьбы гости
И оставили счастливых
Гайавату с Миннегагой
Под покровом темной ночи.

Перевод И. Бунина

The Song of Hiawatha. 12. The Son of the Evening Star

Can it be the sun descending
O'er the level plain of water?
Or the Red Swan floating, flying,
Wounded by the magic arrow,
Staining all the waves with crimson,
With the crimson of its life-blood,
Filling all the air with splendor,
With the splendor of its plumage?
  Yes; it is the sun descending,
Sinking down into the water;
All the sky is stained with purple,
All the water flushed with crimson!
No; it is the Red Swan floating,
Diving down beneath the water;
To the sky its wings are lifted,
With its blood the waves are reddened!
  Over it the Star of Evening
Melts and trembles through the purple,
Hangs suspended in the twilight.
No; it is a bead of wampum
On the robes of the Great Spirit
As he passes through the twilight,
Walks in silence through the heavens.
  This with joy beheld Iagoo
And he said in haste: "Behold it!
See the sacred Star of Evening!
You shall hear a tale of wonder,
Hear the story of Osseo,
Son of the Evening Star, Osseo!
  "Once, in days no more remembered,
Ages nearer the beginning,
When the heavens were closer to us,
And the Gods were more familiar,
In the North-land lived a hunter,
With ten young and comely daughters,
Tall and lithe as wands of willow;
Only Oweenee, the youngest,
She the wilful and the wayward,
She the silent, dreamy maiden,
Was the fairest of the sisters.
  "All these women married warriors,
Married brave and haughty husbands;
Only Oweenee, the youngest,
Laughed and flouted all her lovers,
All her young and handsome suitors,
And then married old Osseo,
Old Osseo, poor and ugly,
Broken with age and weak with coughing,
Always coughing like a squirrel.
  "Ah, but beautiful within him
Was the spirit of Osseo,
From the Evening Star descended,
Star of Evening, Star of Woman,
Star of tenderness and passion!
All its fire was in his bosom,
All its beauty in his spirit,
All its mystery in his being,
All its splendor in his language!
  "And her lovers, the rejected,
Handsome men with belts of wampum,
Handsome men with paint and feathers.
Pointed at her in derision,
Followed her with jest and laughter.
But she said: 'I care not for you,
Care not for your belts of wampum,
Care not for your paint and feathers,
Care not for your jests and laughter;
I am happy with Osseo!'
  "Once to some great feast invited,
Through the damp and dusk of evening,
Walked together the ten sisters,
Walked together with their husbands;
Slowly followed old Osseo,
With fair Oweenee beside him;
All the others chatted gayly,
These two only walked in silence.
  "At the western sky Osseo
Gazed intent, as if imploring,
Often stopped and gazed imploring
At the trembling Star of Evening,
At the tender Star of Woman;
And they heard him murmur softly,
'Ah, showain nemeshin, Nosa!
Pity, pity me, my father!'
  "'Listen!' said the eldest sister,
'He is praying to his father!
What a pity that the old man
Does not stumble in the pathway,
Does not break his neck by falling!'
And they laughed till all the forest
Rang with their unseemly laughter.
  "On their pathway through the woodlands
Lay an oak, by storms uprooted,
Lay the great trunk of an oak-tree,
Buried half in leaves and mosses,
Mouldering, crumbling, huge and hollow.
And Osseo, when he saw it,
Gave a shout, a cry of anguish,
Leaped into its yawning cavern,
At one end went in an old man,
Wasted, wrinkled, old, and ugly;
From the other came a young man,
Tall and straight and strong and handsome.
  "Thus Osseo was transfigured,
Thus restored to youth and beauty;
But, alas for good Osseo,
And for Oweenee, the faithful!
Strangely, too, was she transfigured.
Changed into a weak old woman,
With a staff she tottered onward,
Wasted, wrinkled, old, and ugly!
And the sisters and their husbands
Laughed until the echoing forest
Rang with their unseemly laughter.
  "But Osseo turned not from her,
Walked with slower step beside her,
Took her hand, as brown and withered
As an oak-leaf is in Winter,
Called her sweetheart, Nenemoosha,
Soothed her with soft words of kindness,
Till they reached the lodge of feasting,
Till they sat down in the wigwam,
Sacred to the Star of Evening,
To the tender Star of Woman.
  "Wrapt in visions, lost in dreaming,
At the banquet sat Osseo;
All were merry, all were happy,
All were joyous but Osseo.
Neither food nor drink he tasted,
Neither did he speak nor listen;
But as one bewildered sat he,
Looking dreamily and sadly,
First at Oweenee, then upward
At the gleaming sky above them.
  "Then a voice was heard, a whisper,
Coming from the starry distance,
Coming from the empty vastness,
Low, and musical, and tender;
And the voice said: 'O Osseo!
O my son, my best beloved!
Broken are the spells that bound you,
All the charms of the magicians,
All the magic powers of evil;
Come to me; ascend, Osseo!
  "'Taste the food that stands before you:
It is blessed and enchanted,
It has magic virtues in it,
It will change you to a spirit.
All your bowls and all your kettles
Shall be wood and clay no longer;
But the bowls be changed to wampum,
And the kettles shall be silver;
They shall shine like shells of scarlet,
Like the fire shall gleam and glimmer.
  "'And the women shall no longer
Bear the dreary doom of labor,
But be changed to birds, and glisten
With the beauty of the starlight,
Painted with the dusky splendors
Of the skies and clouds of evening!'
  "What Osseo heard as whispers,
What as words he comprehended,
Was but music to the others,
Music as of birds afar off,
Of the whippoorwill afar off,
Of the lonely Wawonaissa
Singing in the darksome forest.
  "Then the lodge began to tremble,
Straight began to shake and tremble,
And they felt it rising, rising,
Slowly through the air ascending,
From the darkness of the tree-tops
Forth into the dewy starlight,
Till it passed the topmost branches;
And behold! the wooden dishes
All were changed to shells of scarlet!
And behold! the earthen kettles
All were changed to bowls of silver!
And the roof-poles of the wigwam
Were as glittering rods of silver,
And the roof of bark upon them
As the shining shards of beetles.
  "Then Osseo gazed around him,
And he saw the nine fair sisters,
All the sisters and their husbands,
Changed to birds of various plumage.
Some were jays and some were magpies,
Others thrushes, others blackbirds;
And they hopped, and sang, and twittered,
Perked and fluttered all their feathers,
Strutted in their shining plumage,
And their tails like fans unfolded.
  "Only Oweenee, the youngest,
Was not changed, but sat in silence,
Wasted, wrinkled, old, and ugly,
Looking sadly at the others;
Till Osseo, gazing upward,
Gave another cry of anguish,
Such a cry as he had uttered
By the oak-tree in the forest.
  "Then returned her youth and beauty,
And her soiled and tattered garments
Were transformed to robes of ermine,
And her staff became a feather,
Yes, a shining silver feather!
  "And again the wigwam trembled,
Swayed and rushed through airy currents,
Through transparent cloud and vapor,
And amid celestial splendors
On the Evening Star alighted,
As a snow-flake falls on snow-flake,
As a leaf drops on a river,
As the thistle-down on water.
  "Forth with cheerful words of welcome
Came the father of Osseo,
He with radiant locks of silver,
He with eyes serene and tender.
And he said: 'My son, Osseo,
Hang the cage of birds you bring there,
Hang the cage with rods of silver,
And the birds with glistening feathers,
At the doorway of my wigwam.'
  "At the door he hung the bird-cage,
And they entered in and gladly
Listened to Osseo's father,
Ruler of the Star of Evening,
As he said: 'O my Osseo!
I have had compassion on you,
Given you back your youth and beauty,
Into birds of various plumage
Changed your sisters and their husbands;
Changed them thus because they mocked you
In the figure of the old man,
In that aspect sad and wrinkled,
Could not see your heart of passion,
Could not see your youth immortal;
Only Oweenee, the faithful,
Saw your naked heart and loved you.
  "'In the lodge that glimmers yonder,
In the little star that twinkles
Through the vapors, on the left hand,
Lives the envious Evil Spirit,
The Wabeno, the magician,
Who transformed you to an old man.
Take heed lest his beams fall on you,
For the rays he darts around him
Are the power of his enchantment,
Are the arrows that he uses.'
  "Many years, in peace and quiet,
On the peaceful Star of Evening
Dwelt Osseo with his father;
Many years, in song and flutter,
At the doorway of the wigwam,
Hung the cage with rods of silver,
And fair Oweenee, the faithful,
Bore a son unto Osseo,
With the beauty of his mother,
With the courage of his father.
  "And the boy grew up and prospered,
And Osseo, to delight him,
Made him little bows and arrows,
Opened the great cage of silver,
And let loose his aunts and uncles,
All those birds with glossy feathers,
For his little son to shoot at.
  "Round and round they wheeled and darted,
Filled the Evening Star with music,
With their songs of joy and freedom
Filled the Evening Star with splendor,
With the fluttering of their plumage;
Till the boy, the little hunter,
Bent his bow and shot an arrow,
Shot a swift and fatal arrow,
And a bird, with shining feathers,
At his feet fell wounded sorely.
  "But, O wondrous transformation!
'T was no bird he saw before him,
'T was a beautiful young woman,
With the arrow in her bosom!
  "When her blood fell on the planet,
On the sacred Star of Evening,
Broken was the spell of magic,
Powerless was the strange enchantment,
And the youth, the fearless bowman,
Suddenly felt himself descending,
Held by unseen hands, but sinking
Downward through the empty spaces,
Downward through the clouds and vapors,
Till he rested on an island,
On an island, green and grassy,
Yonder in the Big-Sea-Water.
  "After him he saw descending
All the birds with shining feathers,
Fluttering, falling, wafted downward,
Like the painted leaves of Autumn;
And the lodge with poles of silver,
With its roof like wings of beetles,
Like the shining shards of beetles,
By the winds of heaven uplifted,
Slowly sank upon the island,
Bringing back the good Osseo,
Bringing Oweenee, the faithful.
  "Then the birds, again transfigured,
Reassumed the shape of mortals,
Took their shape, but not their stature;
They remained as Little People,
Like the pygmies, the Puk-Wudjies,
And on pleasant nights of Summer,
When the Evening Star was shining,
Hand in hand they danced together
On the island's craggy headlands,
On the sand-beach low and level.
  "Still their glittering lodge is seen there,
On the tranquil Summer evenings,
And upon the shore the fisher
Sometimes hears their happy voices,
Sees them dancing in the starlight!"
  When the story was completed,
When the wondrous tale was ended,
Looking round upon his listeners,
Solemnly Iagoo added:
"There are great men, I have known such,
Whom their people understand not,
Whom they even make a jest of,
Scoff and jeer at in derision.
From the story of Osseo
Let us learn the fate of jesters!"
  All the wedding guests delighted
Listened to the marvellous story,
Listened laughing and applauding,
And they whispered to each other:
"Does he mean himself, I wonder?
And are we the aunts and uncles?"
  Then again sang Chibiabos,
Sang a song of love and longing,
In those accents sweet and tender,
In those tones of pensive sadness,
Sang a maiden's lamentation
For her lover, her Algonquin.
  "When I think of my beloved,
Ah me! think of my beloved,
When my heart is thinking of him,
O my sweetheart, my Algonquin!
  "Ah me! when I parted from him,
Round my neck he hung the wampum,
As a pledge, the snow-white wampum,
O my sweetheart, my Algonquin!
  "I will go with you, he whispered,
Ah me! to your native country;
Let me go with you, he whispered,
O my sweetheart, my Algonquin!
"Far away, away, I answered,
Very far away, I answered,
Ah me! is my native country,
O my sweetheart, my Algonquin!
  "When I looked back to behold him,
Where we parted, to behold him,
After me he still was gazing,
O my sweetheart, my Algonquin!
  "By the tree he still was standing,
By the fallen tree was standing,
That had dropped into the water,
O my sweetheart, my Algonquin!
  "When I think of my beloved,
Ah me! think of my beloved,
When my heart is thinking of him,
O my sweetheart, my Algonquin!"
  Such was Hiawatha's Wedding,
Such the dance of Pau-Puk-Keewis,
Such the story of Iagoo,
Such the songs of Chibiabos;
Thus the wedding banquet ended,
And the wedding guests departed,
Leaving Hiawatha happy
With the night and Minnehaha.

Поддержать сайт